— Тебе дано слишком много свободы действия. Но Императора не переубедить. Возможно, он и прав — судить не нам, я старше тебя менее, чем на четыреста лет. По сравнению с ним мы оба только что с конвейера. Кстати, что он тебе сказал, что ты так… — он тратит мгновение на то, чтобы подобрать слово, — …взбесилась?

Ему и про это уже успели настучать.

— Кратко? Тогда так: «Встань — или продолжай валяться, но тогда не удивляйся, что об тебя вытирают гравиплатформы», — чуть ядовито отзываюсь я и прямо всей шкурой чувствую, как кривится безопасник.

— Я много раз говорил не употреблять речевые обороты низших хотя бы в моём присутствии.

Закатываю глаза и перевожу на даледианский:

— Он дал мне рекомендацию разобраться со своим гипертрофированным комплексом неполноценности. Как, в общем, и ты, когда упомянул мою склонность рефлексировать.

— Ну, и в чём проблема? Выполняй приказ.

— Это невозможно.

— Объясни?

У нас до нереальности откровенный разговор, но всё же, на этот раз мне стоит огромных усилий сказать правду:

— У меня нет персонального шифра в Империи. Я не являюсь частью Системы.

Он как-то странно на меня глядит и молчит. Мне даже на миг кажется, что его накрывает каким-то озарением. Он явно что-то понял, чего не понимаю или не замечаю я. Наконец, говорит:

— Учила устав, или тебе напомнить, у кого нет цифровых шифров?

— У преступников, — кисло отзываюсь в ответ.

Теперь от него веет ощущением резкого столкновения с препятствием, словно он от меня совсем другого ответа ждал и врезался в мои слова, как в стенку, с разгону.

— Рефлексируй дальше, — а в интонациях звучит, «ну и дура». Не понимаю, что он тогда имел в виду под своим вопросом? Но объясняться со мной по этому поводу Вечный явно не намерен, разворачивается на выход:

— На основании тревожного сигнала с твоего фильтра и общей ситуации с состоянием твоей психики, врачи предписали тебе сутки полного покоя. Отлёживайся. Постарайся ещё поспать. Прописанные лекарства в аптечке у изголовья койки. Пищу тебе принесут, и ты её съешь, это приказ.

Проклятый сарказм, где ты был раньше? Поздновато вылезаешь, но лучше уж так, чем отпустить Тигровую Лилию вовсе без подначки:

— Что, падре, задолбался исповедовать грешницу?

— Оставь. Свой. Неформальный. Трёп. Спать!!!

Послушно падаю на изголовье под свист отъезжающей двери, и блаженно улыбаюсь в стенку. Давно мне не было так легко и свободно. Кажется, я за сегодня высказала вслух абсолютно всё, что несколько лет таила, задавливала и попросту боялась озвучить. Перечеркнуть страх, оказывается, проще, чем думается. Самое сложное — это встать к нему фоторецептором и шагнуть навстречу. Самый первый шаг. Дальше делается легче.

Вот только цена этого понимания слишком высока.

Гамма. Как же ты мог так сорваться, а? Где же лежала та грань, которую ты безмозгло пересёк? Почему ты не захотел забывать Дельту — это я уже понимаю. Это действия прототипа, имеющего инстинкт размножения. Но почему, вернувшись в свою истинную форму, ты не утратил это чувство? Как оно смогло обойти фильтр кортикального мозга? Как вообще персональная привязанность может его обходить?

И тут у меня в мозгу щёлкает.

Да, накладочка. Серьёзная такая накладочка. Удали сам факт персональной привязанности — удалишь и привязанность к Империи. По сути, одно подменяет другое, потому что одной природы. Значит, это и впрямь атавизм. Далеки — совершенная форма жизни. Примитивная персональная привязанность в них эволюционировала в любовь к нации в целом. Звериный инстинкт размножения эволюционировал в высокоуровневый инстинкт сохранения расы. Да, да, это эволюция. Значит, если далек в виде прототипа испытал персональную привязанность, идёт что-то вроде регрессивного переноса, причём отпечатывается именно на сознании, а не на теле. Вроде тяжёлого ранения, нет, хуже — инвалидности, потребность в конкретной личности, даже с угрозой для жизни. Наркомания. Кому скажи, «далек — эмоциональный наркоман», воспримут, как анекдот. Исходя из этого, прототипы действительно уже не далеки, для них недостижим стопроцентный самоконтроль и стопроцентное служение общему делу, если не исключить атавистический фактор и не отключить инстинкт предков. Прототипы — не метод in extremis. Прототипы — смерть цивилизации далеков.

Эксперимент должен быть остановлен, пока не поздно.

Я продолжаю думать об этом остаток дня и всю ночь, как в перерывах между провалами в лекарственное забвение, так и во сне. Не кошмары, не мучительные воспоминания, в которых вязнешь, словно в илистом болоте, а спокойный, трезвый анализ поведения и прототипов, и далеков. Я не психолог, чтобы разобраться с этим достаточно профессионально, но поняла основной принцип происходящего и как действовать дальше, и чувствую формирующиеся слова предстоящего доклада, очень, по сути, короткого. О себе стараюсь не думать — как только задумываюсь, так сразу хоть гравиплатформу смазывай и беги опять на ТАРДИС к Доктору просить политического убежища. Но этого делать нипочём нельзя. Во-первых, я не какой-то там безалаберный младший командир, а член Совета, а во-вторых, один раз сбегала, и ни к чему хорошему это не привело. Достаточно вспомнить жуткое чувство одиночества среди планктона, как всё внутри цепенеет.

Свобода или смерть? Конечно, смерть, хотя меня не убьют и даже вряд ли усыпят. Но тюремная камера или четыре стены лаборатории — тоже мало радости. Хотя, если откорректировать инстинкты… Даже просто подавить лекарственными методами подспудное стремление размножаться…

Додумав до этого, я всё-таки проваливаюсь в последний сон, без сновидений, приказав себе продрать глаза за три скарэла до начала ежедневной утренней императорской планёрки — этого достаточно, чтобы привести себя в порядок и туда явиться. Мне наконец-то есть что сказать и правителю, и Совету. И когда, выспавшись, открываю глаза, то чувствую себя удивительно спокойной и отдохнувшей, нет, даже не так — цельной. Расчёсывая волосы, не ловлю себя на привычном желании вмазать кулаком в зеркало. Натягивая ботинки, не думаю мрачно о неудобствах гуманоидного тела. Размазывая по векам чёрную краску, в кои-то веки делаю это ровно и симметрично. Может быть, дело в весёлых таблеточках, которыми меня сутки кормили, но такой уравновешенной я себя даже в Альтаке не помню. Нет, стоп. Помню. Самые первые годы жизни, когда меня ещё не тянуло нарушать направо и налево. Хм. Как там у землян, «заново родилась»? Какие полезные лекарства. А в аптечке ещё что-нибудь осталось? Хотя прекрасно помню, что уже всё выгребла, да и нет смысла продолжать их грызть — это долгоиграющие средства, они полдекады работать будут. Меня такими же, только менее сильнодействующими, во время адаптации пичкали, когда уже совсем мозги с резьбы срывало.

Я абсолютно готова говорить перед Советом и не сомневаюсь ни в одном своём слове. Я совершенно спокойна и не собираюсь никого ни в чём убеждать, как это было в прошлый раз, когда мне надо было добиться приказа о восстановлении Скаро. Я просто буду излагать факты. И через скарэл, в зале, под перекрёстными взглядами высшего командования, не отводя глаз от лилово-золотого рентгена, льющегося на меня из капсулы ИВСМ, я чеканю выстроенные за сутки слова:

— Считаю, что эксперимент с прототипами должен быть остановлен. Комбинация новых инстинктов, среди которых ведущим является инстинкт размножения, автоматически порождает потребность в личной привязанности, идущей вразрез с Общей Идеологией. Кроме того, эмпирическим путём я установила, что инстинкт размножения родственнен инстинкту сохранения расы и, единожды активировавшись, начинает его вытеснять, что провоцирует дальнейшие противоречия с О.И. и выпадение из Системы. Как показал случай с Шестьсот Пятым, он же Прототип Гамма, противоречия могут передаваться при реверсе и развиваться даже в чистом далеке. Если убрать у прототипов инстинкт размножения, то смысл проекта теряется. Это неразрешимый конфликт и тот самый естественный механизм, на который сделал ставку Доктор. Прототипы смертельно опасны для далеков.