— Она проснулась, — говорит суприм, как водится, ровно и позитивно. Он не знает? Не может быть, чтобы не знал.

— Возвращайся к своим обязанностям, — приказывает Вечный.

— Я подчиняюсь, — он аккуратно подцепляет с меня плащ и ободряюще улыбается одними глазами, мол, всё в порядке.

Ничего не в порядке.

Еле слышный свист пневморычага, дверь открылась и закрылась. Какое-то время молчим. У меня просто нет сил разговаривать, да и не знаю я, о чём можно говорить с безопасником в такой обстановке.

Гамма… Мы так надеялись, что он справился. А он… Нет, это не инфицирование человеческим фактором.

— Это не инфицирование человеческим фактором, — медленно повторяю я вслух, — Шестьсот Пятый сам сформулировал и развил в себе эмулятор человеческого фактора. И начал ещё на Зосме-9. Мы все столкнулись с этой проблемой, но только сервы с ней не боролись, а подчинились.

Вечный внимательно меня слушает, но молчит.

— Неужели, — спрашиваю всё так же медленно и монотонно, — его нельзя было очистить от паразитной программы другим путём?

— Нет.

С трудом сажусь. Голова тяжёлая, как будто череп залили свинцом. Руки совсем непослушные. Переспала от стресса и транков.

— Я вскрыл и проанализировал его память сразу, как только он возразил, — продолжает Вечный. — Он не успел поделиться соображениями ни с кем, кроме тебя. Но заговори он об этом при других сервах, он мог вызвать лавинообразное распространение своей программы. Такое уже было. Однажды. Давно. За много веков до твоей активации. Серв со стремлением к красоте. Мятеж во имя цветов.

— Во имя… чего? — аж давлюсь.

— Инфекция распространилась между далеками со скоростью отданного приказа. И стоило большого труда её подавить, — нейтральным голосом продолжает Вечный, совершенно не обращая внимания на мои выпученные глаза. — У меня строгая директива, в подобных случаях стрелять, не медля ни рэла, и блокировать память свидетелям. Ты поступила правильно, приведя его в отдел. Ещё правильнее было уничтожить Шестьсот Пятого на месте.

— Моя память тоже будет заблокирована?

— Тебя защищает приказ о неприкосновенности. Но не будь его, я бы сделал это незамедлительно. Не потому, что ты можешь поддаться сомнениям, а потому, что мне надоела твоя рефлексия, — он чуть повышает голос, — и твои мысленные стенания, какая ты одна нехорошая на фоне всех распрекрасных!

Аж вжимаюсь спиной в стену. И как я могла забыть, что с Вечным страшно? Выходит, он все мои мысли слышит и знает, а не только Император и Пси-Контролёр? Или просто от меня постоянно фонит чувством вины? Хотела бы съязвить, что, мол, это просто думать вредно, так и нефиг было мне оставлять такую способность, но почему-то не хочется. Вместо этого отвечаю:

— Тогда стирай мне память. Потому что последнее, что я помню перед тем, как уснуть, это сомнение.

От Вечного идёт немой вопрос.

— Доктор как-то сказал… что мы боимся остального мира, — я обхватываю руками колени, потому что чувствую себя намного защищённей в такой позе. — И поэтому законсервировали своё общество. И поэтому нападаем первыми, даже если нас не трогают. Проанализировав свою мотивацию, по которой я доложила о Гамме, я поняла, что сделала это из страха. Испугалась промолчать и попытаться на него повлиять сама, чтобы сохранить ценный образец. И верность долгу тут ни при чём. Я подумала, а вдруг Доктор прав? Вдруг наша основа на самом деле — всего лишь страх? Вот и тебя я боюсь, до смерти боюсь…

Последнее выдыхаю едва слышно, уткнувшись лбом в колени, чтобы он не видел моего лица, чтобы я не видела короткой вспышки гамма-бластера перед смертью.

— Во мне установлен генератор, провоцирующий страх во всех, кто хоть в чём-то колеблется в отношении Общей Идеологии, — вдруг раздаётся над моей головой. — Меня боится вся Империя. И что, мне теперь всех дезинтегрировать и остаться с самим собой и, так и быть, Императором?

Главное, что всё сказано абсолютно без сарказма. И это настолько удивительно, что я отрываю лицо от колен и смотрю прямо в нависший надо мной фоторецептор.

— Кого ни спроси, — продолжает Вечный, — все такие правильные, такие убеждённые. А копнёшь в вас поглубже, столько всего вскрывается!.. Этот хочет по травке покататься, этот — книжку почитать, а вон тот рифмы подбирает и спектры звёзд просто так коллекционирует. Тогда как О.И. предписывает каждому заниматься своим делом, а любое дело должно быть направлено на благо Империи. Какая польза Империи от рифм?

— А… ты чего хочешь? — глупый, дебильный вопрос. Впрочем, ответ под стать:

— Всех вас к стенке поставить, и одной очередью.

— Из любви к Империи, — заканчиваю я.

— Из любви к Империи, — соглашается Вечный.

— Я всегда буду тебя бояться и ненавидеть, — честно сообщаю ему. И почему-то мне делается легче.

— А я всегда буду тебя ненавидеть и бояться, — эхом отзывается Вечный. — А нам с тобой ещё работать и работать.

В горле щекочется грустная смешинка, но напряжение и впрямь отпускает, словно внутри моего модифицированного тела очень долго сидел кто-то маленький в очень скорчившейся позе, и теперь у него появилась возможность потянуться всеми конечностями. Прямо как Найро и говорил.

— Ну так, и чего ты боишься на самом деле? — продолжает Вечный.

Задумываюсь. А действительно, чего? Что убьют? Да, это страшно, я люблю жить. Но жить просто так — ненавижу. На Сол-3 нахлебалась этой жизни впустую. Значит, я не жить люблю? Тогда что? Я люблю быть полезной? Но я часто была полезной, очень полезной — для Доктора, например. Только от этого мало радости. Значит, люблю быть полезной, но для своих, для Империи?..

Почему-то мне вдруг вспоминается Мари Скворцова и её редкое, но экспрессивное восклицание «побойся бога, Танька». И как-то раз я попыталась докопаться до сущности, как мне казалось, противоречия: если вера Мари велела ей любить её божество и считать его милосердным, то почему его нужно бояться? Ответ оказался прост — она боялась его подвести. Не оправдать его доверия, предать его любовь. Пусть для меня любая религия — бесцельная трата сил и времени, но основную мысль я уловила.

И здесь, сейчас понимаю — у далеков есть аналог божества. Империя. Мы все ей служим, преданно, беззаветно и любяще. Ошибка сошедшей с ума версии Императора была в том, что он подменил Империю собой, стал лжебогом, так что Тайлер дала ему правильное определение перед тем, как уничтожила.

Далеки любят. Свой мир, своё государство, свой порядок. Кто сказал, что у них нет любви? Доктор?

Доктор врёт.

— Я боюсь погубить Империю, — наконец, произношу я и ощущаю внутреннюю дрожь от этих слов. — Не знаю, почему, но уверена — могу. Как передозировка лекарства. Ведь Император искал во мне лекарство, а эта ноша чересчур тяжела для неопытного далека-психопата. Я никому не жаловалась, но каждый новый день заставляет меня бояться всё больше. Чуть переоценю свои возможности, и это обернётся большой бедой для всех.

— Я считаю, что этот страх и тот страх, о котором говорил тебе Доктор — разные явления.

— Подтверждаю, — действительно, как я раньше не понимала такой простой вещи? Хищник обвинял нас в страхе перед чужаками — а мы боимся совсем другого, мы боимся потерять то, что нам дорого. Вполне нормальное явление для разумных существ, его демонстрирует даже планктон, на что уж примитивен. И сам Доктор насквозь этим страхом пропитан. Нет, всё-таки наша цивилизация стоит не на страхе. Как там этот афоризм, любовь и ненависть — два конца одной палки? Для того, чтобы иметь столько ненависти, сколько мы имеем, надо откуда-то черпать для неё силы. Это интуитивное, нам даже осознание факта не нужно, да и слово «любовь» в активном словаре отсутствует, чаще употребляется синоним «преданность». Но наш мир стоит на любви, Хищник, причём на такой, какая не снилась ни тебе, ни твоему Галлифрею, ни твоим обожаемым низшим паразитам. Нельзя быть абсолютно верным и при этом не любить. Утрись.

Вечный, немного помолчав, задумчиво продолжает: