Варги-палки. А что я могу поделать? Приспичило ей из-за меня получать по мозгам — ну, пусть получит разок, авось больше не захочется. Я прекрасно отдаю себе отчёт о своём месте в Империи. Пока идёт эксперимент и пока я интересна Императору, я буду жить. Потом я жить не буду. Всё.

— Прототип Гамма, — Учёный слегка поворачивается на серва, — твоё тело было заранее переправлено на базу «Центр». Вся аппаратура подготовлена и налажена. Ты отправишься со мной в медицинский блок на сто второй палубе.

Впереди лифт, и я понимаю, почему она сказала это сейчас — избежать церемонии долгих проводов, просто оторвать от остальных и проконвоировать на переписку. И это правильно. Кроме того, если она лично займётся нашим технарём, я за него буду совершенно спокойна.

— Я подчиняюсь, — Гамма, как ни странно, менее взволнован, чем мог бы быть, уж я-то его знаю. Наверное, сам догадался, что его ждёт коррекция памяти, и должен этому радоваться. Хоть он и старался всю дорогу бодриться в соответствии с приказом «не быть двуногой твердолобой квашнёй», но депрессия его не отпускала, он просто хорошо загонял её внутрь. Ребята его пытались расшевелить, как могли, но без меня у них получалось не очень, а я больше половины пути сама была злая и невменяемая из-за детоксикации и синдрома отмены. На этот раз я слишком долго просидела на сигаретах, за дорогу до дома меня прочистить не успели, придётся ещё и тут не меньше декады промучиться, прежде чем организм выдавит из себя наркотическую отраву до безопасного уровня…

…Выплёвываю последние капли физраствора, застрявшие в горле. Лекарства ещё не выдохлись, организм ещё не слушается, кашель приходится вызывать силой, но тут без вариантов — или заставить себя прокашляться, или мучиться от ощущения перекрытого горла не меньше скарэла, пока не включатся рефлексы. Проклятая промывка лёгких.

— Мне интересно, что ты такое курила после того, как я вышел из строя? — ядовито интересуется Бета из-за приборов. Долго стоять или ходить он ещё не может, поэтому ему собрали кресло на антигравитационном двигателе, теперь мне его не видно из-за панели управления.

— Выпросила два блока сигарет у того землянина. Только это называлось не сигареты, а папиросы, они без фильтра.

— Оно и видно. Этим сливом только врагов травить, — я вижу руку, высунувшуюся сбоку от монитора и указывающую на лоток с использованным физраствором. Он действительно больше не бесцветный, есть какой-то едва заметный коричневатый оттенок. — Кошмарное количество сажи, рак лёгких через год употребления. Что у тебя, что у Эты.

Дзета сдержанно хрюкает в плечо, вытаскивая у меня из вены иголку капельницы, и переходит ко второй койке, где хрипит и булькает десантник — тоже пытается прокашляться.

— Копчёные прототипы, — Бета решительно долбит по клавишам. Стиль общения на «Нейтрино» бодро приближается к тому, что когда-то был на «Протоне», несмотря на новичков. Сработались…

— Лучше быть копчёной, чем с посткоматозной жижей вместо мозга, — парирую я, не удержавшись. Во всём теле желейная слабость, а ведь сейчас ещё и биостимулятор включат. Мама-радиация, папа-трансгенез, ну на хрена я травилась этой дрянью? Больше никогда, больше ни за что…

— Посткоматозная жижа имеет тенденцию самоорганизовываться, а мозг под действием наркотика — разрушаться, — отрезает Бета. — Всё, закрой рот, закрой глаза, приступаем ко второй части.

— Я вас всех ненавижу… Дай мне сигарету! — хотя знаю, что не даст. Просто надо пробиться через самые первые, самые проклятые дни, и жажда дозы уйдёт, как будто её и не было. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу, курить хочу!

— Заткнись и терпи, — стонет Эта, которому не меньше наркотика хочется. — Или я тебя уничтожу.

— Я сама тебя уничтожу, — зло огрызаюсь в ответ. — Отмоемся после процедуры и пойдём стрелять в тир.

— Да-а, — мечтательно выдыхает десантник, хотя мы оба понимаем, что никуда не пойдём, что после первых процедур детоксикации можно только лежать пластом и вонять выходящим изо всех пор табачным перегаром, и сил не будет даже поднять пистолет. Но сама мысль рассадить в хлам пяток мишеней немного отвлекает от навязчивой мечты погладить пальцами гладкую бумажную гильзу, внутри которой похрустывает сушёная ядовитая трава, ощутить во рту вкусный дым, насладиться расширенным восприятием, слитым с бездумным покоем… А вместо этого что? Дикая слабость, бешено стучащее сердце, пот изо всех щелей, тошнота и головная боль, да такая, что того гляди череп взорвётся от внутреннего давления мозгов. Всех ненавижу, ненавижу, ненавижу-у!

В сгиб руки тычется резиновая головка инъектора — Дзета впрыскивает мне высококонцентрированный питательный раствор, а потом подносит к губам бутылку, помогая напиться. Прохладная вода чуть унимает тошноту. Я всех ненавижу. Но и люблю. Где бы я сейчас была, если бы не мои товарищи? Как хорошо, что они у меня есть, что я не одна…

Найро что-то говорил про то, что любовь и ненависть похожи. А по-моему, они — просто две крайние стадии одного и того же явления, для которого я даже не могу подобрать определение. Это и «привязанность», и «неравнодушие», и «близость», и «соединённость», и всё вместе. То, для чего нет слова. То, что даже далеков редко-редко заставляет сказать друг другу волшебное слово «низзиал», потому что иначе не получается продемонстрировать свои чувства, своё дружелюбие, своё уважение к собрату, свою готовность разделить пополам все проблемы и невзгоды.

Я ведь никогда это слово раньше не говорила, никому. И сейчас не скажу, даже вам, ребята. Но всё же подумаю.

Низзиал. «Тот, кто рядом с тобой — тот ты».

— …с возвращением, эксаб!

Встрепенувшись, оглядываюсь на Учёного, пытаясь сообразить, откуда это она вернулась. Потом вспоминаю, что она уже пять рэлов как в лифте, я просто глубоко задумалась. А потом понимаю, что нам навстречу катит начальник охраны уровня и что это он сказал, и причём не отсутствующему Учёному, а мне. Мне?!

— Хм, эксаб? — тихонько переспрашивает сзади Бета с долей иронии.

— А я не возражаю, — так же тихо замечает ему в ответ Эпсилон.

— Да я, в общем, тоже, — отвечает врач.

Что?.. Бросаю через плечо:

— Р-р-разговорчики, – только это совершенно не помогает справиться с ошарашенностью.

— Заслужила — так не спорь, — вместо того, чтобы заткнуться, замечает Альфа с высоты своего роста.

— А ты не в курсе? — искренне удивляется Фита. — Тебя так начали называть после восстановления Скаро.

— Знаешь, как-то прозевала, — силясь удержать лицо, отвечаю я. — И где меня теперь так называют?

— По всей Империи, — нимало не смутившись, сообщает она.

Я даже останавливаюсь и поворачиваюсь лицом к Фите. Мне хочется спросить, она не шутит? Это правда? Мне хочется закричать, что это глупость, что так просто не может быть. Но я вижу её лицо — нет, их лица. И понимаю, что они готовы повторить за укатившим «синим» то же самое слово. Зная, кто я такая и что из себя представляю. Зная это лучше всех — мы прошли слишком серьёзное испытание и слишком хорошо сработались, чтобы у нас оставались какие-то секреты друг от друга.

Такое маленькое слово, а какая от него тяжесть — даже ноги слабеют.

— Я не заслуживаю, — голос почему-то звучит сипло, словно связки парализовало.

— Не спорь с большинством, — с едва заметной улыбкой отзывается Эпсилон, как самый из них старший по званию. — Называют — прими.

Почему всё начинает расплываться в глазах? В груди застрял и медленно проворачивается какой-то острый царапающийся многогранник, который хочется выкричать, но даже на крик нет сил, меня лишь хватает на какой-то глухой всхлип.

Эпсилон делает два широких шага и утыкает меня в себя.

— Вот. И никто ничего не видел, правда? — это уже относится к остальным прототипам.

— А что-то было? Виноват, Суприм, я пропустил, — невинно отзывается Йота, и я понимаю, что уже не слёзы текут, а смеяться хочется от такой реакции безопасника. Это нервное, это просто нервное. Я дома. Я во всех смыслах дома. Империя — не снобы из Совета, а обычные её граждане — приняла меня со всеми моими заскоками и отклонениями, признала своей. Что из того, что у меня до сих пор нет персонального шифра, что я не полноправный член общества, что я всего лишь лабораторная зверушка, если у меня есть это?