Самая элементарная задача из возможных, более простой я придумать не могу. Выдержав небольшую паузу, в процессе которой мои пальцы растирают и гнут его безжизненную руку, требую цитировать другие пункты О.И., инструкции по технике безопасности в лабораториях и прочие тексты, которые для нас сродни базовым инстинктам. Потом задаю простенькие задачки, вроде умножения шестизначных чисел или уравнений с двумя-тремя неизвестными. Потом спрашиваю азы биологии. Это мой личный список упражнений для активации мозга Беты. У каждого из нас сформировался свой собственный набор заданий, для того и чередуемся.

Через некоторое время замечаю краем глаза салатовое пятно, появившееся у двери. Санитарка, что ли? У талов этот цвет так же ассоциируется с госпиталем, как у землян — белый. Но я не вызывала санитара, и по расписанию не время уборки палаты… Поворачиваю голову и чувствую, как меня охватывает злость.

— Ты?!

Луони смотрит виновато, но глаз не отводит.

— Я же тебе запретила здесь появляться!.. И как ты вообще оказалась в госпитале? Ты думала, что делала, когда покидала безопасную зону?

Она наконец отлипает от косяка, тихо прикрывает за собой дверь и проходит ко мне ближе, но сама смотрит уже только на Бету.

— Прости, — говорит. — Но я больше так не могу. Я тоже должна попробовать его разбудить.

— Зарлан тебя изобьёт и вышвырнет из палаты, как только проснётся, — отвечаю я мрачно, борясь с желанием сделать то же самое. Как она посмела сюда заявиться? Да ещё с риском для жизни, на неё же охотятся! — И я не стану ей мешать.

— Ну и пусть, — упрямо отвечает блондоска. — Я знаю, что виновата.

А сама уже по шажочку, по шажочку вплотную подбирается. У, как хочется её уничтожить!..

— Как ты оказалась в госпитале?

— Сначала пешком, потом поймала попутку и доехала до трансмата. А здесь — через дыру в заборе. Знаешь, в каждом заборе найдётся дыра, если поискать, так Доктор говорит, и он прав…

— Он тебя дурному научил. Ты хотя бы генератор защитного поля надела?

Она слегка раздвигает больничную куртку, явно строфеенную где-то в раздевалке, чтобы показать пояс. Эта ей свой выдал напрокат.

— И на том спасибо, — ворчу я. — Ну, и как ты собираешься пробовать?

— Не знаю... — пожимает плечами Луони. — Но явно не так, как ты.

— А что не так? — тоже мне, умная нашлась. Большой специалист по выводу далеков из комы, не иначе.

— Ну… Если бы меня звали в таком тоне, в каком ты сейчас с ним говорила, я бы ни за что не захотела вернуться. Это было… как обязанность, — она заминается, — как неприятная работа. Как будто его — лично его — тут не ждут, не любят и не ценят.

Неправда!.. Почему-то её слова вызывают во мне внутренний протест. Мы очень ценим работу Беты, его квалификацию, его способности. Иначе бы вообще не стали пытаться спасать. Но спорящий с дурой только треплет себе нервы, и я, загнав возмущение поглубже, просто молчу.

— Звать с того света не так надо, — продолжает Луони, осторожно вытягивая у меня ладонь врача. — Надо так, чтобы жить захотелось.

А почему бы и нет, вдруг думаю я. Пусть попробует. Близкая цель — близкая опасность, это генетическое. В случае неконтролируемой агрессии Беты блондоску прикроет защитное поле, а если он руки рефлекторно к её шее потянет, я смогу его удержать.

— Хорошо, — говорю, вставая и уступая ей место. — У тебя двадцать местных минут, потом проснётся Зарлан. До её пробуждения ты должна будешь убраться отсюда подальше.

Она садится. Я отхожу, подпираю косяк рядом с подсобкой, где спит Дзета, и отстукиваю приватное сообщение как можно более ласковым тоном:

«Эпсилон, где Луони, как ты думаешь?»

«Не понимаю, о чём ты. Спит, я лично скарэл назад проверял».

Ага, мимоходом сунул нос и сразу закрыл дверь, не вглядываясь.

«Зайди и проверь ещё раз, внимательно, — отзываюсь я, не в силах сдержать ядовитость. — А потом пришлёшь Йоту в госпиталь».

Надо же было так обмануться, принять напиханные под одеяло подушки с кресла за человека! Ну хоть бы к дыханию прислушался, если термофильтр поленился активировать. А с другой стороны, это я знаю, что гуманоиды часто проделывают подобный трюк с имитацией спящего тела, усвоив его с детства, а у обычного далека до такого извращения мозг не довернётся. Раз в расписании сон, значит, существо спит и никуда не денется. И я тоже когда-то в это свято верила. Ровно до ведра, накрывшего меня посреди ночи за парником, и торжествующего вопля: «Поймала!»

Луони тем временем устраивается поудобнее, немного подвинув стул ближе к изголовью. Берёт Бету за обе руки и склоняется почти над самым его лицом:

— Эй…

Я удивлена её тону. Он… тёплый. Таким голосом блондоска разговаривает со своими близкими, и то редко. Тепло и ласка, я знаю эти определения и их неприлично яркие проявления у низших. Но что самое главное, это не притворство, это действительно её чувства. Почему? Я не понимаю, почему? И главное, как столько эмоций можно впихнуть в такой короткий оклик из двух звуков?

— Эй, Верленд…

Тепло, ласка, теперь ещё и нежность. Но это неправильно. Это не то, ради чего далек захотел бы жить.

— Тебе там не грустно одному, в темноте? Знаешь, в смерти, наверное, нет ничего плохого, только уж больно одиноко. Есть много вещей, ради которых стоило бы умереть, но гораздо больше вещей, ради которых стоит жить. Разве у тебя нет ничего такого, ради чего хочется вернуться? Твои друзья днём и ночью сражаются за тебя — хотя бы ради них стоит постараться, правда. Ради них, ради семьи, ради любимой девушки… У тебя есть любимая девушка? Любящая точно есть, поверь. Может, хотя бы ради неё… А ещё, знаешь, в мире имеется куча всего хорошего, не только люди. Я это точно знаю. Я уже была за гранью, там ничего приятного. Темно, холодно, одиноко и очень страшно. Я вернулась, и ты тоже можешь вернуться. Туда, где ты нужен. Туда, где столько всего замечательного. Где солнечно, тепло, где ты не один, где тебя любят и ждут. После каждой ночи наступает рассвет, это такое правило. Верленд, ты же хочешь увидеть рассвет?

И тут меня как будто стукает по затылку. Дура, а подсказала, что мы точно ещё не пробовали!

Быстро подхожу к койке с другой стороны, размыкаю их руки, вклиниваясь третьей.

— Продолжай говорить о рассвете, — тихо подсказываю талке. — Опиши самый красивый рассвет своей планеты, только не произноси её название.

Она тихо кивает, а у самой глаза горят, как у дикой скальной кошки в азарте. Наверное, у меня сейчас такое же лицо. Второго стула нет, поэтому приходится опуститься на колени подле капсулы, но это ничего, главное, не свалиться. Мне нужно уйти в транс, чтобы в деталях воссоздать то воспоминание о скарианском рассвете, которое когда-то так потрясло Бету. Дельта предупреждала, что у него появилась склонность к изобразительному искусству — для далека предосудительно, но сейчас это может помочь, это действительно может помочь! Если у него повышенная зрительная впечатлительность — а интерес к живописи и декору он показывал ещё в самые первые дни нашей миссии, — то, безусловно, яркое воспоминание, подкреплённое воздействием на слух, должно вызвать в нём отклик, не может не вызвать!

И, предельно сконцентрировавшись, я пытаюсь по прямой связи передать ему замедленное воспоминание о рассвете, подкрепляемое щебечущим голосом блондоски. Каждую деталь, каждую чёрточку рельефа, каждый луч солнца, каждый рэл щемящего восторга — и под всем этим одну мысль, один приказ: «Ты не можешь умереть, не увидев утро на Скаро своими глазами!»

Я не знаю, сколько мы так стоим, но, наверное, долго — ноги затекли страшно. Состояние полутранса тает, только что я не чувствовала вообще ничего. Потом понимаю, что Луони уже несколько рэлов молчит, именно это и вытряхнуло меня из медитации.

— Уф, — вдруг снова раздаётся её голосок, — больше ничего не могу придумать про утро, хоть убейте.

Поднимаю взгляд. Над нами, у аппаратуры, стоит Дзета с таким лицом, что я даже не знаю, что сказать в наше оправдание. Но вместо возмущения она поворачивает ко мне монитор и выразительно постукивает ногтем по явно изменившемуся рисунку ритмов мозга.