Сигарета кончается, а я с горечью думаю, что это — последняя пачка, и где брать новую, совершенно непонятно. Талы не курят и табак не культивируют. Наверное, придётся выпрашивать наркотик у Жозефа, других идей у меня нет.
Эта поглощает свою дозу медленнее и как-то вдумчивее, и мне вдруг начинает казаться, что его мозг постепенно готовится к такому же рывку, какой был у техников. Не зря он в последнее время так много над чем-то размышляет, не зря он сравнил свой уровень интеллекта с другими прототипами, не зря он вообще со мной на эту тему заговорил — обычный солдат дальше приказа размышлять не умеет. А раз он сам подошёл и, как сумел, показал, что ему плохо, значит, ему действительно надо помочь. Я давно знаю, что младшие чины мне отчего-то доверяют и ко мне тянутся, это ещё в Альтаке сделалось заметно. А в нестандартной обстановке они вообще начинают жаться к тому, кто поумнее и поопытнее. Надо не просто завтра вытащить Гамму на прогулку, а объяснить ему предварительно всю обстановку и попросить поддержать Эту, помочь справиться с кризисом интеллекта.
Точно. Сейчас выпью орехового молока, доберусь до госпиталя пораньше и всё объясню серву. Быть может, он сумеет раскрутить десантника ещё до завтрашнего вечера.
Поднимаюсь и подхожу к столику. Эпсилон, оторвав взгляд от Рокочущей Спирали, пристально следит за тем, как я наливаю напиток в стакан, потом говорит:
— Тебе пора пройти детоксикацию. Руки дрожат.
Согласно киваю, но всё же не могу не уточнить:
— Когда прилетит корабль, не раньше. Талы не должны видеть нас ослабленными. К тому же первые процедуры сопровождаются синдромом отмены, я в прошлый раз была агрессивная и неадекватная почти декаду. Это недопустимо, пока мне надо играть роль посла кочевников, — залпом опрокидываю в себя молоко. — Устала сидеть без дела. Поеду в госпиталь раньше. Встретимся завтра в информатории, в три по-местному. У нас лекция. Не забудь видеоматериалы, зря мы их компилировали, что ли…
Он отпускает мне взгляд из разряда «не учи учёного», но не возражает. Спускаюсь, забрасываю стакан в посудомойку и выхожу на улицу. Пешком до общественного трансмата четыреста леров, можно было бы вызвать транспорт, но мне охота проветрить голову.
Да, публичные образовательные лекции, проводящиеся на базе главного столичного информатория — это наш тяжкий груз, от которого не избавиться. Вроде как мы должны о себе что-то рассказывать «родственничкам», а не только хищно на них глядеть. Самой сложной была социальная часть: там всё, от и до, являлось выдумкой, и на ходу приходилось как-то отвечать на довольно каверзные вопросы, с которыми Эпсилон в одиночку нипочём бы не справился, особенно когда в зале присутствовал Доктор — а он посетил примерно половину наших публичных выступлений. Но завтрашняя лекция представляет для меня лично куда больший интерес, потому что там, за исключением мелочей, будет почти что правда. «Вселенная как искусство». Даже любопытно, смогут ли далеки донести до примитивных мозгов своё видение мировой гармонии без Общей Идеологии, именно через восприятие науки? Через О.И. бесполезно, низшие её отвергают напрочь. Так что лекция обещает быть очень интересной не только для слушателей, но и для далеков. Плесень будет пытаться понять наши с Эпсилоном слова, а мы будем изучать её реакцию и смотреть, насколько она эволюционировала. Как в старом земном стишке — «Нежно смотрит на микроба аспирантка С. Петрова, так же нежно в микроскоп на неё глядит микроб»*. Правда, по понятным причинам я четверостишие для Эпсилона не стану озвучивать даже во время лекции. Во-первых, он просто не поймёт, над чем здесь смеяться — мне месяц анализа потребовался, а ему будет нужно все два, а во-вторых, я и так слыву Диким Праймом, не стоит усугублять и без того плохую характеристику.
Лениво бегу по обочине шоссе. Голова немного в сомнамбулическом состоянии, но уже куда менее тормозная, чем бывало в самые первые разы. Эпс прав, это плохо, это привыкание. Скоро организм начнёт требовать повышение дозы. Чтобы не думать о печальном, переключаю мозг на воспоминание о предыдущем вечере, когда к нам на виллу неожиданно ворвался Таген и пригласил меня в театр. Картина была — тал в экстазе, далек в шоке… Но пришлось изобразить заинтересованность и тащиться с ним. В конечном итоге поездка оказалась небесполезной, потому что мне удалось о многом с ним поговорить по дороге туда-сюда, хотя почти три часа бесцельного просиживания в кресле мне не понравились. Лучше бы мы всё это время с ним проговорили, я бы ещё больше узнала.
Монотонность тёмной растительности на обочинах успокаивает, подкидывая картинки вчерашнего вечера, словно запись чужих воспоминаний, вытянутых из патвеба…
…Узкое пространство глайдера, треплющий волосы ветер, негромко мурлыкающий приёмник. Так называемой «музыки» мне хватило и в театре, дальше напрягать слуховые рецепторы я не собираюсь. Тяну руку, выключаю.
— Тебе не нравится?
— Заглушает атмосферу, — тоже отмазка. — Если бы ты жил в замкнутом пространстве, ты бы ценил каждый миг и каждый звук внешнего мира.
Не вполне правда, тут слишком много опасных живых звуков, чтобы я начала ими наслаждаться. Но замкнутость баз междумирья меня действительно гнетёт, как бы я ни притворялась перед собой и окружающими. Далек, как существо развивающееся, должен видеть перед собой перспективы, а не глухие стены.
— Прости, сглупил, — он закладывает крутой вираж, такой, что меня бросает к его плечу. Уже далеко не первый раз.
— Более прямого пути нет? — спрашиваю, выпрямляясь и косясь на его довольную физиономию. — Мне не нравятся эти скоростные повороты.
— Ты не любишь быструю езду? — брошенный на меня косой взгляд слишком хитрый для того, чтобы вопрос был без подтекста. Но проблема в том, что я этого подтекста не понимаю.
— Я люблю аккуратность и правила, — мрачно цежу сквозь зубы. Непонятность бесит.
— Ты, кстати, учти, я вообще очень настойчивый, — ещё более хитро глядит он на меня. Как-то невпопад это звучит, смысл беседы полностью ускользает.
— Я не поняла, к чему этот разговор про настойчивость, — решаюсь я уточнить, избрав ехидноватый тон, чтобы скрыть озадаченность. Почему-то кажется, что ничего хорошего Таген не подразумевал, но ситуацию обязательно следует прояснить, я должна всегда хорошо понимать, о чём говорят низшие тварюшки. Ведь иногда под странными намёками может содержаться не бессмыслица, как нам кажется, а реальная опасность.
— Всё к тому же, — странно на меня взглянув через зеркало заднего обзора, отвечает блондос. — Я не отступлюсь, пока не услышу от тебя твёрдого «да» на моё предложение.
Ну варги ж палки. Так и знала. Какую бы гадость придумать в ответ?
— О… То есть ты отказываешь своей избраннице в праве голоса? — как могу, ядовито осведомляюсь я. — Мне казалось, у вас демократия.
— Вот ехидная девица…
Надо раз и навсегда поставить точку в этом разговоре.
— Таген, мы биологически — уже давно разные виды. Возможно, для тебя это не принципиально. Для меня — абсолютно принципиально. Если родина скажет «надо», я хоть за синюю гусеницу замуж выйду. Но я не представляю, кому нужна женщина, которая внутренне содрогается от каждого телесного контакта с инопланетянином, будь это даже простое прикосновение рук.
Сверлю взглядом профиль блондоса, пытаясь оценить, насколько ударила его словами. Но вид у него скорее изумлённый, чем обиженный.
— Что, у вас всё настолько плохо? — спрашивает он то ли ошарашенно, то ли осознав истину, и мне почему-то думается, что следующим жестом он выразительно покрутит пальцем у виска в лучшем духе Пашки Скворцова. Как там этот жест расшифровывается, «винтики в мозгу подкрути»? Впрочем, такую земную дурь до талов жизнь не донесла, пальца у виска я так и не дожидаюсь и флегматично дёргаю плечом в ответ. Мол, а ты сам как думаешь…
— Прости, пожалуйста, — о, в голосе чувствуется комплекс вины, а это выгодно, виноватого миротворца можно использовать более полно, чем просто влюблённого, — я раньше никогда не сталкивался с такой сильной ксенофобией.
