На Зеро-Тлайл он зла не держал. Пару дней, конечно, помечтал придохлячить при встрече, но потом включилась трезвость и подсказала, что темноволосая любительница клубники просто не могла поступить иначе, если она действительно генно-модифицированный далек, а во всех своих бедах виноват он сам. Ведь она даже честно предупреждала его о последствиях, просто, гм, немного недоговорила.
Быть может, всё, что он от неё видел и слышал — абсолютно всё — было притворством. А быть может, и нет. В конце концов, личный опыт показал, что вселенная ровным счётом ничего не знает о далеках. Исторические записи изображали их оголтелыми нацистами, чей образ мышления был таким же несгибаемым, как броня, таким же законсервированным, как тело. Романы и фильмы, создававшиеся по мотивам древних событий и пачками выпускавшиеся под День Освобождения, рисовали их редкостными тупицами. И абсолютно невозможно было совместить этот растиражированный образ с тем, что он увидел в «кочевниках», и с тем, что бывший генерал чувствовал, изучая древние отчёты о боевых операциях. Хотя клише вполне подходило красным башням, по очереди караулившим его камеру, но изучавшие его далеки в оранжевой броне выглядели сделанными из другого теста. Несмотря на сухие односложные предложения, непроницаемость скафандров и чёткую скупость действий, несмотря на непонятность их языка — между собой далеки пользовались давно мёртвой и забытой разновидностью далазарского наречия — Найро как-то улавливал, что между ними происходит нечто большее, чем видно снаружи. Он помнил, что у далеков имелась какая-то командная сеть или аналог интернета; возможно, основное общение велось там. Кроме того, в их механических голосах присутствовало подобие интонации. Какой же силы должна быть окраска голоса изначально, чтобы прорываться сквозь выравнивающие электронные фильтры, пусть бы и повышенными децибелами?
Всё вкупе означало нарушение общепринятых клише. Далеки что-то чувствовали, помимо ненависти. Возможно, раздражение, если что-то шло неправильно, возможно, удовлетворение от хорошо проделанной работы, ну и, бесспорно, высокомерие вперемешку с надменностью, проявляемое даже охранниками — и хотя это было скудным и тем более далёким от привычного талам проявления чувств, но им было не всё параллельно. И тогда поведение «кочевников» приобретало смысл — вряд ли на операцию такого уровня сложности послали бы обычных рядовых пешек, а высокоуровневые далеки наверняка имели более широкое и независимое мышление. Значит, при всей альтернативности даледианского мозга, с броневёдрами рангом повыше табуретки можно было попытаться говорить, и, быть может, даже переубедить.
Порой, более-менее придя в себя после очередного этапа мозгомойки или невыносимо мучительных биологических тестов, Найро закрывал глаза и пытался представить, о чём думала Тлайл во время их бесед, что она чувствовала. Он вспоминал пылающее лицо в полутьме подвала — и теперь глубже понимал причины этого покраснения. Тогда ему казалось, он вульгарно подколол наивную девчонку, но сейчас понимал, что нечаянно врезал по её даледианскому комплексу превосходства, и это просто чудо, что она оторопела до неподвижности, иначе бы непременно его испепелила на месте; в силе её имплантов — если это вообще были импланты, — он не сомневался. Далек без летального оружия? Не бывает.
Ещё больше, пожалуй, его интересовал и даже волновал другой аспект — была ли её к нему симпатия, заметная невооружённым глазом, актёрской игрой или настоящей влюблённостью. Здесь Найро ничего твёрдого предположить не мог. С одной стороны, та парочка, Гердан и Судиин, непрозрачно намекала, что как минимум у очеловеченных далеков может сложиться семья. С другой, у посла далеков не было реальной необходимости пытаться флиртовать с генералом, тем более так неуклюже. У неё и без того имелись все козыри против его «шестёрок». Но зачем, если незачем? А если это было не притворством, а настоящим чувством, впервые проснувшимся в достаточно наивном в сфере эмоций и межличностных отношений существе, то это не только в корне меняло дело, но и полностью переворачивало все представления о самой страшной расе Вселенной. Потому что далек, не просто влюблённый, но влюблённый в тала — это не нонсенс для его племени, это целый апокалипсис, глобальная подвижка мировоззрения. И если она действительно произошла… Нет, этого не могло быть, физически не могло быть. Здесь было что-то третье, что-то, ещё им не понятое.
И в это надо было непременно вникнуть.
(— Пленный проснулся и смотрит на охранника, — доложил второй ассистент, общим номером «шесть», если считать по отделу, в чьи обязанности входило вести неусыпное наблюдение за талом.
— Шестой, подтвердить смену караула у камеры пленного, — приказал в ответ штатный психолог четыре, номер в отделе — «единица», изучавший поведение пленника в соответствии с планом, составленным высшим начальством. Он ещё раз сверился с перечнем пунктов. — Поставить полностью нового солдата, которого пленный ещё не видел. Запрет на разговоры не вводить. Солдат будет действовать согласно общей инструкции).
Ну хоть какое-то разнообразие, подумал Найро через несколько минут, когда к одной красной башне подкатила вторая и железным голосом сообщила, что прислана на замену. Ну хоть смена караула, хоть какая-то развлекуха. Главное, что не заявились «оранжевые» и не потащили на очередную пытку.
Он устроился поудобнее прямо напротив застывшего силуэта. Похоже, эту жестянку он раньше не видел. У далеков не было никаких опознавательных знаков или номерков, но Найро довольно скоро наловчился их различать — ну, или ему так казалось. У каждого была разная манера держать конечности и «глаз», разворачивать корпус — кто-то начинал поворот с «головы», кто-то с «юбки», кто-то с «рук», — у всех был немного разный тембр голоса. Было забавно узнавать уже встреченных охранников и учёных и давать им всякие обидные прозвища, и ещё забавнее была их реакция — с потрясающим занудством они всегда стремились поправить тала, что у них нет потребности в именах или прозвищах и что он не должен их так называть. И что вообще он не имеет права разговаривать.
Примерно это Найро готовился услышать и сейчас.
— Эй, новичок, — окликнул он бронебашню. Глаз охранника и так от него не отрывался, но теперь на грудь мужчины подозрительно нацелилась пушка. Ага, реакция есть, и незамедлительная. Те, кто дежурил тут не по первому разу, уже научились не реагировать на попытки завязать разговор, сдавались только не меньше, чем на получасовое пение флотских частушек. — Ты ведь новичок, да?
(— Он определил нового охранника, — незамедлительно отчитался ассистент).
Механический голос занудно сообщил:
— Пленный замолчит, — несмотря на заметный акцент, далеки всегда обращались к нему на общем наречии Нового Давиуса.
Повстанец подумал, что никогда не устанет забавляться тем, как одинаково реагируют солдаты Новой Парадигмы. Это, конечно, был юмор висельника, последняя забава, но что ещё оставалось, не плакать же и не рвать на себе волосы?
— А если не замолчит, то что ты сделаешь? Уничтожишь? Сомневаюсь, что у тебя есть на это разрешение, — хохотнул Найро.
Далек потупил какое-то время над ответом.
— Я могу парализовать пленного нелетальным ударом тока, — наконец, сформулировал он. — Болевой шок заставит его подчиняться правилам.
— Справься у своих приятелей, им это не помогло, и тебе не поможет, — снова фыркнул Найро. — Я не замолчу, хоть током тресни.
— Пленный будет подчиняться! Пленный замолчит! — красная броня слегка дрогнула, словно существо внутри заметалось, не в силах сдержать ярость.
— Ага, сейчас, только шнурки поглажу, — доверительно ответил тал. — Ты никогда не гладил шнурки после стирки? Очень медитативное занятие, между прочим, лечит нервы. Давай, придумай что-нибудь, докажи мне логически, почему это я должен подчиняться.
— Далеки — высшие существа! Все склонятся перед далеками! — взвыла красная башенка.
— Уже склонились, ага, — Найро вложил в голос как можно больше насмешки. — То-то Повелители Времени вас разметелили при поддержке всех остальных цивилизаций, до сих пор прячетесь. Знаешь, как у нас говорят? Если плюнешь во Вселенную — она утрётся, но если Вселенная в тебя плюнет, ты утонешь. Вы уже разок утонули. Вылезете — поможем утонуть ещё разок.
