— Вредно быть такой ехидной, — замечает Доктор. — Сердце — это ведь такая штука, которой не прикажешь.

— Мне проще, я бессердечная, — отвечаю. Знание низших помогает правильно понимать собеседника и подбирать корректные ответы, ведь я давно уже выучила их систему образов и поверье, что мифическая душа живёт то ли в сердце, то ли в крови, и, соответственно, сфера эмоций на словах приписана туда же. Хочешь показать, что ничего не чувствуешь — заяви себя «бессердечной». Так же подходят определения «ледяная» и «каменная», второе лучше.

Какое-то время молчим.

— Её могут обмануть, — наконец сообщаю я, прекрасно зная, что Доктор меня поймёт. — Раз тебя обвели, её и подавно, с лёгкостью. Она… глупая.

— Скорее, бесхитростная — отвечает Хищник. Потом очень глубоко и очень тяжело вздыхает, надвигая шляпу на глаза. — Нет, её не обманут.

Слишком многозначно это звучит.

— Подробнее?

Какое-то время висит пауза, словно галлифреец ждёт появления своих соратников и надеется этим избежать ответа. Но они всё не появляются, и когда молчание делается вконец томительным, он всё же признаётся:

— Я знал, кто они такие, когда с ними знакомился. Знал, что Таген послужит поводом для начала конфликта. Знал, что Луони будет символом мира. И очень надеялся это изменить, но не смог. Так радовался, что мы втроём оказались в нужный час заперты в переговорной — но нет, номер не прошёл, ты его отпустила. Так настаивал, чтобы Жозеф и Луони оставались в штабе, а не поблизости от космодрома, велел ему не спускать с неё глаз — но она всё-таки улучила миг, угнала ТАРДИС и остановила сражение. Как глупо — знакомство по расчёту, но сейчас я искренне не хочу их потерять.

— Я могу помочь? — спрашиваю тихо, а в мыслях одно. Вот оно, вот он, шанс. — Мы с ней можем действовать, как это… хлыст и пирожное, да?

— Кнут и пряник… Я не знаю, чем тут можно помочь.

— Те, кому невыгоден мир, по всем правилам должны предпринять попытку покушения. Задача — её предотвратить.

— Корабль не выйдет из гиперпространства.

— Ты рассказывал. Варианты — технический сбой, бомба на борту, сбит во время прыжка. Последнее — самое сложно осуществимое, но возможное. Соответственно, потребуется дотошная проверка посольского корабля на предмет поломок и взрывных устройств, а чтобы предотвратить последнее, надо отправить два-три ложных рейса с помпой, а настоящий — чуть погодя и тайно. Тогда у него будет шанс проскочить. Я могу протолкнуть эту идею президенту. Его от меня теперь трясёт, но он выслушает.

— И как ты скажешь, «Доктор предсказал»?

— Нет. Я скажу: «В связи с нечестным поведением вашего противника, следует ожидать попыток срыва миротворческой миссии. Для обеспечения её безопасности следует сделать то-то и то-то».

Доктор тихо хмыкает, но ничего не говорит из-под своей зелёной шляпы.

— Что-то не так? — спрашиваю на всякий случай.

Он отвечает далеко не сразу и совсем не то.

— Я привык носиться галопом по Вселенной и ежедневно во что-нибудь влипать, — какой-то голос у него задумчивый, даже странно. — А сейчас сижу, как прикованный, на этой планете и в этом приключении, и сдвинуться никуда не могу. А ты всегда приносишь с собой заряд бодрости и активности. Послушай… Чем бы ни кончилась эта история… Ты не хочешь присоединиться ко мне? Всё Время и Пространство, Зеро. Любое место, любая эпоха, куда захочешь.

Я не вижу его глаз, но чувствую пристальный взгляд из-под шляпы, следящий за моей реакцией. Знал бы ты, Хищник, кого сманиваешь, и часто ли ты зовёшь за собой тех, кого когда-то вышиб за борт без капли сожаления? Никогда не забуду тебе королёвской ссылки и не прощу. Очень тянет послать в ответ, но более рациональным будет другое:

— Я обдумаю предложение, если твоё решение не изменится к концу этой истории, — мало ли, а вдруг Империи пригодится? Уклончивый ответ в подобных случаях лучше однозначного отрицания. Кто знает, что будет завтра… Уж точно не я, и даже в этом конкретном случае не Доктор. Если только одна синяя будка, но она же не ответит.

— Ты считаешь, я могу переменить решение?

— Мало ли что, — пожимаю плечами. — Согласно досье, ты не любитель любителей решать проблемы оружием. А я не такая мирная зверушка, как Луони, и не стесняюсь дать жёсткий отпор.

— Бывали ситуации, когда и мне приходилось давать жёсткий отпор, — отвечает Хищник. — Даже с жертвами. Ты не из тех, кто открывает стрельбу по любому поводу. А ещё ты нравишься ТАРДИС, а она не ошибается.

— Ты доверяешь выбор компаньонов кораблю? — вот уж не думала…

— Корабль, который всегда привозил меня туда, где я действительно был нужен, заслуживает доверия. Тем более он очень мало кому открывает дверь без ключа.

Что?.. Меня охватывает недоумение, так и тянет выпалить: «Объясни!». Кстати, это вообще проблема — то ли гипнопедия после визита в Центр ослабла, то ли на прочность внушения влияет более стандартная, чем в прошлый раз, атмосфера в отряде, то ли уже психика не выдерживает такой процент неформального общения, только у нас то и дело срываются с языка привычные словечки. Постоянно приходится за собой следить, чтобы не заговорить, как далек, простраивать каждую фразу начисто, прежде чем произнести. Хорошо, что скорость мышления высокая — запинку никто не замечает, даже мы сами.

— Тогда, на пожаре, — объясняет шляпа, по-прежнему не думая приподняться, но, видимо, Доктор как-то улавливает выражение моего лица. — Она сама тебе открыла дверь.

Вот как?

ТАРДИС… Что-то ты мутишь непонятное. Неужели в самую нашу первую встречу на Зосме-9, когда я тебя коснулась, ты тоже открыла дверь сама? Значит, ты узнала меня ещё издалека? Значит, ты с того момента хотела, чтобы я зашла? И очень подосадовала, что я ухожу, когда Таген тащил меня на руках? Но почему? Ведь при этом ты не разговаривала, старательно маскировала свои чувства, прямо наглухо молчала, пока я была на борту. Да и раньше ты часто поливала меня негодованием. Или… Да, или радовалась. Как-то тихо, скромно, даже лучше сказать, несмело. Словно не мне, а чему-то, со мной связанному…

Тут меня охватывает приступ паранойи, и стоит большого труда его задавить, не показав. Ах ты, синяя зараза! Что ты обо мне знаешь? Ты явно что-то знаешь! Знаешь и даже хозяину своему не говоришь! Как бы тебя прижать-то, если твоё самосознание находится в совершенно иной плоскости, нежели наша система восприятия мира? Говори бы мы на разных языках, и то можно было бы поискать переводчика. Но тут переводчик бесполезен. Ты можешь лишь раскидывать намёки, а я могу лишь пытаться их понять. Тебе, наверное, проще найти общий язык с какими-нибудь хроноворами, чем с существами из нашей реальности.

— Ну, в общем, ты подумай над предложением, — заканчивает Доктор, устав ждать, когда закончится моё молчание.

А мне нужно успокоиться, поэтому я подставляю лицо солнечным лучам и стараюсь вслушаться в их звук — глуховатый и дребезжащий, словно в закрытом ангаре кто-то совком рассыпает гайки по металлическому полу, периодически задевая дверь гравиплатформой. Неужели колонизирующие космос примитивы не улавливают разницы между родной звездой и чужой? Мозг — тонкий инструмент, даже у них он чувствителен к электромагнитному ритму космоса не менее, чем остальной организм к составу воды и атмосферы. Я вот могу находиться на других планетах, но только пока есть дом, в который можно вернуться, в котором всё — знакомое, родное, понятное. Без Скаро я начинаю сходить с ума. И я не одна такая, все далеки так чувствуют, хотя не все умеют это осознать и сказать. Наш особенный мир сформировал нас такими, какие мы есть, и мы должны его беречь, чтобы были истоки, к которым всегда можно обратиться и вспомнить свою сущность. Как ни пытайся пересоздать родину, атом к атому, а фальшивка всё равно будет кричать в фоторецептор. Ни Новый Давиус, ни миллионы звёзд галактики Серифия — ничто не заменит одну-единственную звезду и одну-единственную планету на её орбите.

Зря про нас говорят, что мы лишены любви. Просто выражается она у далеков иначе, выше, чем у примитивных форм жизни. Йота прав, утверждая, что не нужно никого выделять, просто он не вполне понимает всю философскую сущность данного пункта Общей Идеологии. Нам не нужна никакая персональная привязанность, потому что мы можем любить нашу общность и наш Дом в целом, без частностей. Кажется, у планктона эта форма любви называется давно опошленным словом-подменышем «патриотизм». В отличие от нас, они не умеют называть вещи своими именами.