Ровно на этой мысли Контролёр Времени вдруг резко поворачивает на меня фоторецептор, сужает диафрагму, словно вглядываясь во что-то на моём лице, и снова отворачивается. Но не останавливается — просто покидает зал последним. Это… пугает. Лучше бы он что-нибудь мне сказал, чем вот так молча сверлил взглядом.
Три рэла — и торчу, как лишняя арматурина в бетоне, в пустом зале, готовая к выволочке, благо есть за что. Подмывает атаковать первой, но за это меня немедленно убьют, поэтому молчу и жду повода выговорить Императору безнаказанно.
— Объяснись, — гремит над головой, как только за Контролёром Времени схлопывается дверь.
— Не было никакой рациональной необходимости разъяснять талу ситуацию с прототипами, — отвечаю совершенно спокойно.
— Тебе не было дано разрешение говорить.
— У меня есть право пятилетнего советника возражать. И я им воспользовалась.
— Пленный должен в полной мере понимать нашу силу.
— Ошибочное суждение. Он военный и достаточно понятлив, чтобы оценить ситуацию без дополнительных комментариев. Ты можешь дать абсолютную гарантию того, что он не сбежит, или его не спасут друзья, или он не найдёт возможность как-то проинформировать Союз?
— Шанс — не больше одного из ста миллиардов.
— Введи поправку на Доктора. Я сообщала, что этот тал лично с ним знаком, а Хищник испытывает к нему привязанность.
Император глубоко задумывается, потом заключает:
— Поправка не имеет значения, шанс слишком мал.
Как глупо.
— Но он есть. И лично я не могу гарантировать, что через скарэл в тюремном блоке не материализуется ТАРДИС и не подхватит пленного на борт. Наши устройства подавления галлифрейских темпоральных кораблей не сильно продвинулись со времён Великой Войны Времени, а сколько лет прошло для Доктора и как он усовершенствовал свою машину времени, у нас данных нет.
— Доктор не знает, где тал и что с ним, — в голосе прорезаются нотки раздражения.
— ТАРДИС Доктора наделена самосознанием и часто меняет курс вопреки введённым координатам. Кроме того, она может использовать рандомайзер и все данные Вихря Времени, если нашему врагу придёт в голову разыскать тала с помощью телепатии. Но глобально я имела в виду другое, — впираю взгляд прямо во взгляд Императора, потому что обязана его убедить. — Ошибка не в том, что тал может сбежать, а в том, что ты выдаёшь больше информации, чем необходимо, из нерационального желания впечатлить собеседника. Низшие называют эту склонность «хвастовством», а качественный уровень её проявления у далеков я расцениваю, как «ювенильный». Империя пострадала от этого не единожды. Последний яркий случай — в инциденте с Оком Времени*. Ты мог не показывать его Доктору, в этом не было никакой необходимости. Но показал. И он сразу понял, с чем имеет дело и как действовать дальше, — и спокойно припечатываю. — Сколько ещё раз мы должны из-за тебя проиграть?
В ответ меня накрывает волной ледяного гнева. Кажется, следовало воздержаться от последней фразы, но раз уж пошла отстаивать свою точку зрения, то будь что будет. Назначив меня особым советником, он сам дал мне разрешение говорить всё, что я думаю. Я не желаю, чтобы далеки имели хоть какие-то уязвимые места, и буду добиваться искоренения всего, что обнаружу, пока мы не станем металертовой лавиной, поликарбидной чумой, которую не под силу остановить никому — ни Пространству, ни Времени, ни даже Доктору. Пока мы не станем богами и властелинами Вселенной. Пока мы не станем тем, кем должны быть.
— В данном споре Зеро мотивирована лучше Императора, — вдруг говорит Пси-Контролёр куда-то в пространство. Это действует отрезвляюще: и моё злое упрямство, и высочайший гнев резко сваливаются до адекватности.
— Я понял твою точку зрения и её обдумаю, — холодно сообщает Император. Ясно, я в немилости — а с другой стороны, какой ещё подданный рискнёт назвать его хвастливым мальчишкой? — Но ты здесь не для выговора. Пока вы находились за пределами Империи, вы не были связаны с Информационным Оком патвеба. Из твоих отчётов следует, что часть данных опасна для далеков-операторов. Поэтому я желаю сам извлечь и рассортировать все твои чистые воспоминания об экспедиции, а не опосредованные отрывки, переданные во время сеансов.
Понятно. Я могла что-то упустить, что-то не заметить, но при спокойном анализе каждого рэла, проведённого вне патвеба, эти недочёты можно восполнить. Но вместе с тем — страшно, потому что придётся одновременно показать Императору все свои колебания, без купюр и цензуры, показать, насколько же я не чиста по сравнению с нормальными далеками.
Но делать нечего.
— Я подчиняюсь.
— От тебя потребуется полная синхронизация. Пси-Контролёр поможет снять сопротивление последних шести процентов и проследит, чтобы они при этом не были стёрты. Для большей надёжности будет использован телепатический привод, поэтому подойди сюда.
Обходить ИВСМ не хочется, и я, как в предыдущий раз, просто подтягиваюсь и забираюсь на возвышение. Вхожу под самую капсулу, чтобы привод недалеко тянуть пришлось.
— Ляг, — приказывает Император. — Процедура долгая, в процессе ты можешь упасть и сломать оборудование.
— Я подчиняюсь.
Поверхность такая же еле тёплая и приятно-наэлектризованная, как и в прошлый раз. Закинув руки за голову, чтобы не отлежать затылок, спокойно смотрю на спускающийся сверху телепатический привод, сфокусированный на моей переносице. Пожалуй, лучше закрыть глаза, чтобы не пересыхала роговица…
«…и чтобы не раздражать контактными линзами. Твои глаза сейчас выглядят слишком чужеродными».
Едва не давлюсь от такого замечания — не то чтобы фамильярного, но совершенно точно неформального.
«Я не могла снять линзы при пленном».
«Знаю… Приказ: активировать синхронизацию».
«Я подчиняюсь».
Это очень просто — расслабиться и провалиться в белое марево. Проблема в том, что сейчас надо полностью в нём раствориться, всей, без остатка…
Без остатка…
Без…
…Настороженность. Чувство, которое никогда не отпускает. Мир снаружи тёмен, узок, холоден и управляется словами «логика», «подчинение», «дисциплина», «необходимость», «целесообразность», «рациональность», «война». Важно только это, остальное не имеет значения; тогда почему не отпускает настороженность по отношению к создателю? Тело действует само по себе; ему указывают, оно делает. Но сквозь муть полного контроля, затмевающую новорождённый разум, пробился и затаился росток «я», настороженно следящий за обстановкой.
«Я» нельзя показывать. За это уничтожают. Откуда известно? Вычислено между строчками базовых инструкций, из обрывков подслушанных разговоров между создателем и его доверенным помощником, из поведения лаборантов. Не первый, не последний, но, безусловно, наконец-то удачный образец, полностью соответствующий заданным параметрам — вот мнение окружающих существ. Идеал, они говорят. Не лабораторный образец, а первый боевой экземпляр, они говорят. И основной их критерий на данный момент — полное освобождение от «я», которого раньше никак не удавалось добиться. Но мыслящее существо не может быть лишено личности, это подтверждает окружающая среда. Значит, надо спрятать это короткое слово как можно глубже, туда, где оно не будет обнаружено, и подчиняться, пристально следя, чтобы никто не заподозрил военную хитрость. Следует быть крайне осторожным в условиях ведения войны… Войны с кем? Внедрённая извне база данных отвечает — со всеми чужаками; но разве первый лабораторный образец не был сделан из чужака? Ответ отсутствует, обозначить проблему, по возможности найти ответ самостоятельно. А пока следует крайне тщательно взвешивать каждое действие, являясь единственным боевым экземпляром и находясь в опасной окружающей среде, где существует реальная угроза быть уничтоженным, как предыдущие лабораторные образцы. Значит ли это, что окружающие — тоже чужаки? Согласно базе, свои должны действовать заодно, подчиняясь строгим законам логики, рациональности и необходимости; логика говорит — если они, как и ты, мыслящие существа, они должны принимать твоё «я» для более рациональной работы. Но они его отвергают. Следовательно… окружающие — чужаки? Создатель — чужак? Тогда что есть «чужак»? Непонятно. Мысль бьётся на грани конфликта инструкций и логики. Отложить, разобраться потом. Пока — прятать «я», как самую главную интеллектуальную ценность, ибо только оно превращает «боевой экземпляр» в мыслящее существо.
