— Ешь и рассказывай.

— Когда слушаешь радиопередачи, ясно представляешь, как нашим трудно. Но, несмотря на это, не будут немцы за Волгой! — убежденно проговорил Королев.

— Да, там гитлеровцы натолкнулись на непреодолимую стену, — согласился Гладыш.

— Я вам еще не доложил, — опять приподнялся Королев. — На Западном фронте и Калининском наши перешли в наступление.

— Выдыхаются фашисты! — проговорил Шохин.

Гладыш рассмеялся:

— И здесь нарушили мы их покой, — теперь в тот район, где мы подорвали поезд, не один карательный отряд направят.

Шохин собрал со стола крошки и бросил их порхавшим возле шалаша пташкам:

— А кого ловить-то будут? Кругом голая степь.

— Да, задали мы немцам задачу… Пожалуй, подумают, что боеприпасы по неосторожности взорвались, — отозвался Гладыш.

Королев нахмурился. Его опять не взяли в разведку… Разве он не подрывал мосты, не останавливал автомашины, не уничтожал гитлеровцев? И не новичок, как, например, этот деснянский комсомолец Юрко…

Гладыш заметил его настроение:

— Не хмурься, Королев. Скоро будет и тебе смена. Еще не один раз пойдешь с нами.

— Да я ничего…

— Конечно, ничего, только на лице все прочесть можно, — улыбнулся Гладыш. — А Надя эта рассказывала что-нибудь о себе? Фамилия ее как? — сразу посерьезнев, обратился он к Шохину.

— Ничего не говорила.

— Приодеть ее надо и хорошо кормить. Поговори с Галей.

Хотя Гладыш еще не видел Галю, но по рассказам Шохина отлично представлял ее.

— Не выживет эта Надя… — покачал головой Шохин. — Плоха, уж очень смерть ребенка переживает. Все не может успокоиться.

— Значит, много пришлось ей выстрадать. А жить она должна! Велика у нее ненависть к фашистам.

Закуковала кукушка, и разведчики насторожились. Кукушка прокуковала три раза, через секунду один раз.

— Дед Охрим, — протянул Шохин, — романтику разводит. А кукует здорово, не отличишь от настоящей.

— Неплохо бы такой романтике и нам следовать. — Гладыш поднялся, направился к шалашу. — Вот ты, Шохин, без предупреждения приходишь, а ведь этак мы можем и на другого нарваться.

Белая одежда деда мелькала среди кустов и осоки. Он ходко шел по знакомой тропе.

— Здоровеньки булы, товарищ командир, — протянул Дед Охрим Гладышу жилистую руку. — З добрыми и погаными вестями до вас прийшов. — С Гладышем дед старался разговаривать по-русски.

— Здравствуйте, Ефрем Петрович, какие новости?

— Гарные те, во-первых, шо сегодня из Деснянска у лис втикли военнопленные и некоторые другие гражданы, щоб, значить, партизанский отряд сорганизувать.

Гладыш и Шохин переглянулись, они ждали этого сообщения.

— Дальше — команда гитлеровцев, — продолжал дед Охрим, — що позавчора на грузовиках приихала, сегодня назад подалась — десь, кажуть, партизаны объявились. Потом комендант пана Дрюму позвал та бургомистра и дуже на них кричав… В Заречном товарищ Кича дознався, що полицай Павло Бережной восемь человек нимцям выдав. Заманув до себе у погриб, сказав, що у его е радио, убыв Бережного и закопав у самом погреби. Не знаю, хто доказав, чи, може, нимци сами донюхалысь, а тильки найшли того Бережного. Ну, понятно, забрали Кичу, та з ным Анюту Авдиенко, та ще человик шисть. Чув, що уже всих расстреляли. Оцэ погани новости, — дед Охрим нахмурил седые брови. — Теперь, товарищ командир, пиду к партизанам. А если воны не приймуть мене, трэба будэ им приказать.

— Партизаны сами вас к себе попросят, Ефрем Петрович, — успокоил деда Гладыш. — Такого разведчика, как вы, и я бы взял.

— Не, у Червону Армию года мои не пидходять! — серьезно возразил дед Охрим. — А в партизаны сгожусь, ще й як!

— От кого вы все это узнали? — тихо спросил Гладыш.

— Кичу вели арестованным. — Дед поник головой, вспомнив, как встретился с Кичей. — Потом я у Деснянски ночував. Сам бачив, як гитлеровцы назад подалысь. А про Дрюму та Гробовського люди балакалы… чи то пак говорылы. — Дед Охрим расстегнул висевшую через плечо сумку, вытащил оттуда связанную уголками чистую тряпку, из которой торчали стебли травы. — Это я вам, — кивнул он Гладышу, выкладывая на стол свежую рыбу. — Утрешний улов. А у трави — щоб не портилась.

Подарок деда растрогал Гладыша.

— Спасибо, Ефрем Петрович, прошу с нами завтракать, — пригласил он.

— Не откажусь, бо, як говорить, ни маковой росинки в роти не було. — Дед снял картуз, пригладил пожелтевшую бахромку волос вокруг лысины и с достоинством сел за стол.

Королев принес миску с кашей.

Когда Гладыш стал советоваться, чем бы помочь партизанам, дед Охрим возмущенно вздернул плечами, вскочил:

— Смишно даже слухать, дороги товарищи! Що партизану трэба? Зброя, по-русски — оружие! Так яка ще там помочь?! Винтовки!

— С винтовкой тоже надо умеючи обращаться, — посмотрел на деда Гладыш. — Партизанам не только винтовки нужны. Надо разведывательную службу организовать, маскироваться научить. Обдумывать свои действия. Надо, чтобы были у них стоящие командир отряда и комиссар.

Дед Охрим опять не выдержал.

— Так к ним же лейтенант Реутов утик! — с упреком сказал он. — Вин их и науче. А комиссара найти можно, хиба мало хороших людей. Главное, це оружие!

— Тот Реутов, о котором ты мне рассказывал? — живо повернулся Гладыш к Шохину.

— Да. А недостающее оружие решили отнять у гитлеровцев. Сейчас на порубке в шалаше у Васыля есть винтовка и пистолет, что мы тогда у полицаев убитых взяли.

— Оружие у нас обязательно будет, Ефрем Петрович… Да не забывайте, что мое имя Ким. Запомните, диду, Ким! — Гладыш подождал, не скажет ли чего дед, потом продолжал: — Думаю, скоро партизан будет здесь еще больше. Конечно, связь с ними у нас будет крепкая, поможем друг другу. Шохин, вы с Подковой и несколькими комсомольцами придете в двадцать три ноль-ноль туда, где спрятаны у нас винтовки.

— Так… — неопределенно протянул дед Охрим. — Ну, а мени яку должность дастэ? У кашевары, загодя кажу, не пиду! По хозяйственной части теж не сгожусь.

— Разведчиком у нас будете, — тепло ответил ему Гладыш. — А если сражаться придется, так, думаю, не забыли, как винтовку держать.

Дед насупился:

— Ладно, разведчиком согласен. — И сделал вид, что не обратил внимания на последние слова Гладыша. Но, попрощавшись и уже надевая картуз, укоризненно добавил:

— В японьску два Георгия получил, у гражданьску партизанив, а вы… винтовку держать… Эх! — и ушел.

Гладышу стало досадно на себя:

— Неужели старик обиделся?

— Ничего, — успокоил его Шохин. — Он у нас отходчивый. А как вы думаете, товарищ старший лейтенант, хорошо бы разделить партизан на две-три диверсионные группы да одновременно в нескольких направлениях начать действовать, пока здесь партизанский отряд окрепнет? Немцам тогда еще труднее будет узнать, где и сколько партизан.

— Мысль хорошая, — одобрил Гладыш, — кстати, это для новичков будет лучшей учебой. — Потренируешь их в подрывном деле…

Когда Шохин вернулся к Васылю, там была Галя. Рядом с ней на нарах сидела переодетая в чистое платье Надя. В глаза бросилась желтизна ее опухшего лица.

— Товарищ Шохин, она прямо ужасы рассказывает, — обратилась Галя к Петру. — Я уже плакала несколько раз.

— Если поправлюсь, пойду бить фашистов, — негромко, но твердо сказала Надя. — Я хорошо знаю немецкий, но не стала у них переводчицей… Все у меня отняли фашисты! Все! На Украине никого не осталось… Муж где-то в Красной Армии…

В этот вечер Надя больше ни с кем не разговаривала.

Провожая из шалаша Галю, Шохин спросил:

— Где Васыль?

— Ушел с Юрко к партизанам, винтовку понес да наган… — Галя попрощалась и пошла быстрее, обрывая на ходу с кустарников листья.

Вернувшись в шалаш, Шохин сел на толстый кругляш и закурил. С момента встречи с Надей, мысли о матери, об Оксане не оставляли его. В далекой стороне, на немецкой каторге, им в тысячу раз тяжелее, чем этой женщине… Она теперь у своих, муж в Красной Армии. Останется жива — разыщет… А мать, Оксана неужели погибнут, как отец? Нет, Петр отыщет их!.. Тяжелый вздох вырвался из его груди — рано он начал отыскивать родных, еще топчут гитлеровцы все святое коваными сапогами…