Боль. Боль. Боль!

Отупляющая. Отравляющая. Захватывающая и покоряющая. Ломающая изнутри. Отдавшись ей с головой, Эйнеке упустил тот момент, когда брат его ушел из дома. Осознал это с запозданием, на миг вынырнув из вихря жгущихся болезненных ощущений. Спихнул с себя одеяло, силясь вдохнуть полной грудью. Тогда же понял, что не может этого сделать. Не хватало сил вдохнуть. Вдобавок заложило нос, а горло будто когтями драло изнутри.

- Проклятье! – зло просипел сквозь стиснутые зубы.

Эйнеке хотел бы ударить кулаком по постели, выразить свою ярость и протест, но не нашел сил, лишь тихо застонал и, судорожно хватая ртом воздух, обмяк. Накатившая слабость вновь помутила сознание. Жар сменился ознобом. Эйнеке трясло, однако он более не обращал внимания на ощущения своего тела.

Отдался невеселым мыслям:

«Вот так всегда! На лед додумался переться Нат! Нат же и в воде бултыхался! По своей причем глупости!.. - звенели они. Тот факт, что это именно его магия разбила лед, Эйнеке предпочел опустить. - А простыл я! И мучаюсь я! И кости болят у меня!»

Стоны сменились обиженным сопением. Эйнеке перекатился со спины на бок. Уткнулся лбом в стену. Зажмурился. Попытался уснуть. Сон лечит – подсказывал опыт, – а если и не лечит, то хотя бы помогает пережить боль. Не получалось. Эйнеке проснулся окончательно и бесповоротно. Даже дрема не принимала его. Слух обострился: теперь полуэльф слышал охватившую город предпраздничную шумиху: восторженные крики детворы, треп их матерей, веселый хохот, звон колокольцев и нескладные песни первых наотмечавшихся пьянчуг.

«К ночи будет хуже… - мрачно подумал Эйнеке. - И Нат теперь покоя не даст!»

Обреченность.

Она медленно, но верно охватывала полуэльфа. Вытесняла даже боль и дурноту. Эйнеке не любил праздники. Любые. Хоть Венец Зимы, хоть какой другой. Все они вызывали у него одно: раздражение, неприязнь, презрение. Пока веселятся одни, другие голодают и страдают – жестокая, но очевидная истина. Впрочем, дело было не только в ней. Эйнеке просто не находил никакой особенной прелести в нескончаемом шуме, многолюдной толпе и пьяном угаре, что непременно сопровождали каждое празднество. Пить он предпочитал в одиночестве или, на худой конец, в компании братца. Обилие людей вокруг выводило Эйнеке из себя: слишком уж нервно он воспринимал все эти случайные прикосновения, толчки и пихания локтями. Шум… от него ломило в висках. Причем даже больше, чем сейчас!

«А ведь этот остолоп меня потащит к праздничному дереву! Заставит выпить все то, что всучит ему лекарь, а потом, если не сдохну, принудит участвовать во всем этом фарсе, в этом Венце Зимы!» - подумал Эйнеке, покусывая губы. Стойкий привкус крови уже наполнил рот.

Голод.

Магический. Почувствовав кровь, он проснулся в Эйнеке. Добавил к вороху неприятных ощущений еще одно: опустошенность. Не столько телесную, сколько… духовную. Эйнеке попробовал позвать свою магию. Кое-как сосредоточился. Обратился к щиту из энергий, что окружал его тело. Тот слабо завибрировал, замерцал, но сразу же ускользнул – не дал обратить себя во что-то иное: острие, коготь, заклятие. Откат. Эйнеке вспомнил о нем. Вспомнил, как из раза в раз взывал к своей магии, как творил чары, сначала силясь спалить живьем сатира, а после спасти брата. Потратил слишком много сил. Нужно восполнить. Насытиться.

Эйнеке распахнул глаза. Заставил себя сесть, несмотря на головокружительную слабость и непрекращающуюся болезненную пульсацию внутри костей. Зашипел, приноравливаясь к вертикальному положению собственного тела. Перед глазами поплыло. Затанцевали яркие цветные искры. Озноб не унимался. Дрожь сотрясала Эйнеке. Впрочем, он более-менее контролировал себя, чувствовал, что сможет двигаться: недолго и не слишком слаженно, но все же!

Эйнеке опустил ноги на пол, но не встал, скорее соскользнул вниз. Упал на колени, затем лег подле кровати. Сунул под нее руку, зашарил, силясь нащупать нужную доску: единственную выпирающую вверх чуть больше, чем нужно. У Эйнеке имелись кое-какие… средства, могущие если не утолить его магический голод, то хотя бы притупить. К тому же, как подсказывал опыт, средства эти были вполне неплохи и в борьбе с болью.

Нашарив нужную доску, Эйнеке подцепил ту когтями, потянул, сдвинул. Древесина застонала, и полуэльф опустил руку в небольшую нишу. Прохладное стекло, шершавая тряпица, пергамент… Эйнеке извлек из тайника небольшой флакон с зелено-синей жидкостью и небольшой сверток. Сверток отложил в сторону. Взялся за склянку. Протер рукавом рубашки, зубами вытянул пробку, а затем, не поднимаясь с пола, опрокинул содержимое флакона внутрь. Выпил за один жадный глоток. Горло полыхнуло огнем. Эйнеке поморщился, после удовлетворенно вздохнул, ощутив, как выпитое снадобье вызывает легкое покалывание на кончиках пальцев.

Несколько ударов сердца: сначала ровных и тихих, потом быстрых, мощных. Перехватило дыхание, и без того слабое, неровное. Мгновение. Эйнеке хватанул ртом воздух. Сжал и разжал пальцы. В кровь ударило нечто стылое и будоражащее. Оно потекло по жилам. Уняло лихорадочную дрожь. Погасило пламя, горящее внутри костей. Дыхание выровнялось, стало глубоким. Губы скривила довольная улыбка.

«Кого-то отвар звездолиста пьянит и медленно убивает, а кого-то от верной смерти спасает!» - подумал Эйнеке и снова воззвал к своей магии – та слабо заискрила на кончиках пальцев. Теперь полуэльф мог перейти к настоящей «кормежке».

Эйнеке спрятал пустую склянку обратно в тайник под кроватью. Опустил доску, скрывая нишу. Сел, потом тут же встал, прихватив с собой пыльный сверток. Тело не чувствовало боли. Не замечало оно ни жара, ни озноба. Слабость сменилась неожиданным приступом бодрости. Эйнеке побрел к окну, на ходу разворачивая сверток. Двигался полуэльф, впрочем, не слишком ровно, да и если бы он не опирался сначала о постель, а потом о стену, то наверняка бы упал.

Добравшись до цели, Эйнеке открыл окно и ставни. На подоконнике разложил содержимое свертка: пять самокруток и совсем не с табаком. Наталь бы пришел в ужас, увидь это в руках брата! Сам Эйнеке… не то, чтобы его уж слишком одолевал соблазн. Задуманное он оправдывал скорее необходимостью. Выбрав одну, полуэльф закурил. Маленькая искорка магии помогла запалить огонек на конце самокрутки.

Да, не так давно он едва дышал. Да, пожалуй, не слишком разумно было испытывать удачу, мешая звездолист и кое-какие другие любопытные травы, но… Эйнеке, блаженно щурясь, вдыхал горько-сладкий дым. Дурман едва-едва коснулся его рассудка. Сплелся с ощущениями, навязанными звездолистом. Расслабил. Сделав одну особенно долгую затяжку, Эйнеке выпустил дым. Удовлетворенно ухмыльнулся. Теперь у него были все шансы в ближайшие пару часов не подохнуть от боли и жажды магии.

И снова голод.

Слабый отголосок. Полуэльф нахмурился, ощутив его. Отвар не будет действовать долго – Эйнеке это знал. Следовало наконец перейти к «кормежке». Силы магов обычно со временем восстанавливаются сами. С Эйнеке дело обстояло несколько иначе. Неторопливо покуривая, он уже выбирал себе «жертву».

«А Нат был прав…» - про себя подумал Эйнеке, оглядывая улочку, и тут же брезгливо поморщил нос. Отчасти из-за словосочетания «Нат был прав», ибо даже в голове оно звучало как-то по-дурацки. Отчасти из осознания того, как близок Венец Зимы, а, следовательно, и все эти отвратные песни, пляски и крики под окнами всю ночь напролет.

Хладберг готовился к празднику. Дома украсили цветные флажки и венки из остролиста. В ветвях окрестных елей яркими пятнами мелькали фонари и игрушки. В окнах таверны, что располагалась аккурат напротив дома братьев, виднелись какие-то уж совсем нелепые рисунки. Кажется, изображали они танец дриад – лесных дев – вокруг очередной разукрашенной елки. Первые посетители уже стекались под резную вывеску кабака. Женщины заканчивали приготовления. Возвращались домой, таща кто корзинки со снедью, кто праздничные одежды, загодя купленные у хладбергских портных, а кое-кто своих чересчур заигравшихся и явно не успевших к обеду вовремя детишек. За последними Эйнеке наблюдал с некоторой смесью жалости и презрения.