Последнее слово он не вспомнил. Что-то чрезвычайно важное, жизненно необходимое, квинтэссенция той самой, едва привидевшейся русской идеи осталось на той стороне – покрытая мраком утерянной рифмы. Одно, всего лишь одно короткое слово, несколько букв, за которыми скрывается истина. Митя собрался с мыслями и, будто сгруппировавшись перед прыжком, хотел было нырнуть туда снова, чтобы умереть, но достать, когда не слишком аккуратный, едва ли вменяемый и – вот уж точно неудачное стечение обстоятельств, немецкий турист опрокинул на него, сидящего, сверху пиво. Всё бы ничего, но окружённый приятелями и чрезмерно самоуверенный потому бюргер отделался лишь коротким «sorry», мимолётно брошенным через плечо. «Совершенно чрезмерную», – вспомнилась какая-то показавшаяся очень уместной фраза, и, процедив сквозь зубы, для одного себя: «Сейчас я вам устрою, суки, девятое мая», он окончательно потерял мысль в агонии резкой, невероятно жестокой драки. Впрочем, непосредственно драки ожидаемо не вышло, а получилось банальное избиение: остервенело дробя челюсть нарушителя общественного порядка, Митя, наконец, его вспомнил. Им оказался тот самый деревенский увалень, убийство которого и вызвало столь решительную смену декораций. Обаяние сна тут же улетучилось, тайна исчезла, и в повествование вернулся знакомый, плохо оштукатуренный потолок камеры.

В первый момент окончательного пробуждения потеря вдруг показалась ему настолько значительной, что от бессилия Дима зарыдал. Неслышно, закрыв лицо руками, но зато уж вволю трясясь всем телом. Несколько минут продолжался сеанс ответственного самобичевания, покуда освободившийся вместе с излишней влагой от груза переживаний мозг не решил вернуться к оставленным декорациям, правда, уже без всевластия русской идеи. А скорее дело было в том, что сменилась музыка: главный раздражитель ушёл, а вместе с ним – и страсть крушить всё вокруг в надежде заработать «финский нож». Митя снова превратился в довольного, чуть не хрюкающего от наслаждения обывателя: от прошлой картинки ему осталась даже посуда с импортным нектаром – назвать его грубым «пиво» у него не поворачивался язык.

– Подожди, они ещё придумают безалкогольный виски, чтобы напиваться понарошку, – вездесущий администратор комментировал то, куда случайно оказался направлен Митин взгляд. Компания молодёжи там хлебала нечто псевдосолодовое с внушительной, в пол-этикетки цифрой «ноль», напоминавшей знак ограничения скорости. – Интересное наблюдение: они все и пьют, и употребляют в основном с целью оправдания собственных поступков. Вот, мол, я сожрал таблетку экстази, а, следовательно, мне позволяется отправиться танцевать. Или напился и оттого имею право на знакомство с девушкой, ведь иначе, то бишь, – опять резануло знание на английском «бишь», – в состоянии трезвости попытка сия будет выглядеть как минимум странно, а то и вовсе нагло, – Митя бросил, наконец, копаться в частицах и междометиях. – Не пойму эту публику, хотя и соотечественники – если говорить о Европе целиком, конечно. Весь день они проводят на пляже за каким-нибудь идиотским фрисби в надежде, что тарелка приземлится на симпатичную девушку и появится законный повод к разговору – с каких пор без повода нельзя заговорить? Вечером будут сидеть в дешёвом ресторане, изображая беседу: никому из присутствующих – за исключением, безусловно, жаждущей часами болтать о себе смазливой дуры, – это не нравится, ведь острых, действительно интересных тем стараются избегать. Вы не представляете, что нынче за роскошь – отличное от общепринятого мнение: за него теперь принято извиняться. То есть, коли желаешь протестовать и жаловаться на засилье корпораций или прочую несправедливость, то для этого существует несколько утверждённых вариантов бунтарства, но отсебятина – ни в коем случае. Заклеймят изгоем, лишённым толерантности фашистом и торжественно выплюнут из коллектива. Вам интересно?

– Вполне, – соврал Митя, но ему удобнее было осмотреться под чей-то необременительный бубнёж.

– Лично я, например, терпеть не могу иммигрантов. Особенно, естественно, мусульман. По-хорошему, я в массе их ненавижу, хотя и готов предположить наличие среди них считанных единиц порядочных людей. Но сказать об этом вслух не смею, при том, что все вокруг разделяют моё мнение. Выходит – им ненавидеть нас позволяется, а нам – коренному населению и приезжим – нельзя. Вроде как не потребно опускаться до их уровня… Ну так ведь все же давно опустились, пора бы это как-нибудь законодательно и признать, тем более, что нам недолго осталось козырять большинством. Одно-два поколения – и конец. Предположим… Чёрт с ней, с моей родиной, не бог весть какая страна, к тому же – искусственно созданная, но французы, немцы? Разве не лежит на них обязательство сохранить лучшую в ушедшем тысячелетии культуру, не дать ищущим дешёвой популярности бесхребетным политикам разбазарить такое наследие в пятьдесят лет. Не понимаю. Ладно, – смирился рассказчик, – чёрт с ним, с наследием, но ведь на базе этого прошлого только и может сейчас родиться что-то достойное: сами мы уже выдохлись на службе у информационной эры. С этим что прикажете делать? Французское кино и по сей день лучшее, я за один только их кинематограф смело депортировал бы обратно в колонии с десяток миллионов неработающих граждан. Чего проще – не платишь налоги больше двух лет, отказавшись от десятка предложений о работе: собирай манатки и добро пожаловать в новый дом. Трудно, разве, договорится с кем-нибудь в Африке о приёме нетрудолюбивых отщепенцев? Нет ничего проще: тысяч за десять евро с головы нищая страна их с удовольствием приютит, да ещё и вкалывать наверняка заставит.

– Или ещё что-нибудь сделает, – отозвался Митя.

– Не исключено, а есть другие варианты? – политически грамотный европеец охотно принимал вызов. – Атлантическая цивилизация построена на ежедневном труде, хорошо это или плохо – уже другой вопрос, но иначе она существовать не может. Я вот, например, не больно-таки это дело уважаю и посему отправился покорять Азию – здешний народ куда больше нашего разбирается в качественном безделье. Тёплый климат, хорошая еда и никакого бремени для честных налогоплательщиков. Что стоит другим последовать моему примеру – та же Германия, уверен, с радостью ещё десять тысяч накинет каждому поселенцу на обустройство. Tax free, естественно, тут же, почитай, гуманитарная помощь.

– Повторюсь, а если их там, собрав за депортированных мзду, заморят голодом в концентрационных лагерях?

– Типичный приём хитрого политикана – сгущать краски. Кому вздумается в насквозь коррумпированном государстве строить невероятно дорогостоящую – при повальном-то кумовстве и взяточничестве – систему уничтожения, когда можно просто выпустить состоятельных новых граждан в свободное плавание. А там, глядишь, кто-нибудь их них возьмётся за ум и ещё прибыльный бизнес организует.

– Вроде наркотраффика или проституции.

– Да хоть какой, тем более, что это они умеют лучше всего. Мы, кстати, уклонились от темы, слишком много внимания уделив судьбе необразованных агрессивных бездельников. Коренное население уже готово, надо только найти законодательно, то есть внешне приемлемый выход общественному мнению. Признаться, готово оно было всегда и остаётся по сей день: сто с небольшим лет назад мой соотечественник – король – творил в купленной вотчине такое, что не снилось и Гиммлеру.

– Как вас зовут? – странно было разговаривать с иностранцем на чистом русском, но на то и сон, чтобы не озадачивать автора второстепенными деталями.

– Ники. Эдакое уменьшительно-ласкательное от Ник. Паршивое имя, но его, как, собственно, и родителей, не выбирают. Мои так вообще типичные бюргеры, законопослушные граждане на службе некогда – то есть никогда – великой страны. Зато национальное самосознание на высоте. Ты не представляешь, каково родиться в маленьком заштатном государстве. Уже в детском саду начнут рассказывать о громогласном прошлом твоей родины, которая чуть только не повелевала всем, что имелось на тот момент стоящего, а лучшие её сыны, непобедимые крестоносцы Фландрии, первыми ворвались в Иерусалим, притащив оттуда пару галлонов Христовой крови вместе с кучей артефактов помельче, навсегда таким образом вписав себя и свою крохотную артритную motherland в летопись… или куда там положено вписывать?