В другое время его начинала терзать самая настоящая зависть – особенно к успехам своего протеже у женщин, но и тут, не в силах совладать с благородством и незлобливостью собственной натуры, автор, превозмогая отчаянное желание даже чуточку насолить, удерживался от соблазна хотя бы лёгкой эректильной дисфункции – его герой наслаждался всеми благами разом, покуда Дмитрий вынашивал многолетний план покорения далеко не блистательной соседки. Она тоже постепенно становилась для него образом, дополнялась несуществующими качествами – в основном, естественно, положительными, по мере продвижения вперёд окончательно превращаясь в фантом: тяга к моделированию событий медленно распространялась на территорию реальности, рискуя стереть и без того тонкую для мечтателя грань.

Но граница устояла, отчасти вследствие того, что Димина психика была с детства натренирована столкновениями с опасностью: будь то страстный любитель юношеских прелестей в лице похотливого физрука или бегство от сторожа с увесистым брикетом мороженых окорочков в руках. Далеко не тепличные условия сопутствовали ему непосредственно с рождения, завтрак не всегда был обильным, а ужин в принципе возможным, так что уроки голодного брюха чётко разграничили действительность и иллюзии ещё в ту пору, когда сверстники громогласно сокрушались по поводу чрезмерного домашнего задания. По достижении зрелого возраста подоспел физический труд, не располагавший к совершенному отрыву от происходящего, тем более что в его жизненный цикл постоянно врывались то неожиданные обстоятельства в виде сорванной за перетаскиванием мешков с цементом спины, то пытливые, сверх меры подкованные заказчики, советовавшие ему, как лучше делать стяжку пола или укладывать ламинат – так или иначе, но мир сугубо материальный, хотя и недолюбливаемый, позиций никогда не сдавал, удерживая от сползания в чрезмерное забытье. Да и в целом он был парень трезвомыслящий, а временами, пожалуй, даже слишком. Фантазия, отгородившись от рутины обыденности, продолжала тянуть одеяло на себя, засасывая то, что имело пусть призрачные, но всё-таки шансы на существование в привычном трёхмерном пространстве. Таким образом, в жизни Дмитрий становился всё более и более циником, лишённым эмоций и даже тени иллюзий, зато в мечтах день ото дня расцветал. Истории, рассказываемые самому себе, начинали значить для него куда больше, чем грубая материя существования, требовавшая зарабатывать, чтобы иметь крышу над головой и питаться, ведь именно в тепле и на сытый желудок грезится лучше всего. Он отдавал им себя всего, всё то, что не смог пережить, но страстно желал прочувствовать, выстраивая многоходовую комбинацию из интересных знакомств, тянувших линию сюжета вперёд, к новым открытиям, всё чаще неожиданным и для него. Эмоциональный багаж искреннего, глубоко чувствующего, но сжатого тисками обстоятельств человека, помещённый в лучшую из оболочек. Не найдя себе места здесь, где его призвание вряд ли когда-нибудь зазвучит внушительнее, чем маляр-штукатур, он просто поднялся выше, переместился туда, где мысли не приходилось вечно оглядываться на бесчисленные межевые столбы.

Открыв глаза, он обнаружил себя в маленьком помещении, сразу, хотя и находился спиной к двери, опытным взглядом сидельца определив, что это не камера. Напротив сидел кто-то очень знакомый, его губы шевелились, но звука не было. Постепенно, однако, громкость возвращалась, и вот уже он мог различить вдалеке, будто эхо, готовые составиться в предложения слова.

– Митя, – тряс его за руку старый приятель и, по совместительству, призванный дворовый интеллигент-алкоголик по прозвищу Асат, – пожалуйста, очнись. Не делай этого, не уходи насовсем.

– Как ты сюда вообще попал?

– Меня пригласили, точнее, повесткой потребовали явиться в качестве свидетеля. Передал им, как есть: что ты был трезв и отправился в деревню за молоком, то бишь – случайность это и ничего более. Им очень хотелось, чтобы для состава преступления жертва тебя до этого знала. Уж как мне намекали на уместность предшествовавших визитов, чуть плечо не вывихнули.

– Ты правду говоришь? Я не обижусь – понимаю, что это больно.

– Пряник, дорогой, – будто специально назвал он его именем из недавнего, хотя теперь казалось никогда и не существовавшего, прошлого, – я их никого не боюсь. Что они могут сделать? Мне, который всякую минуту способен разогнать эту нечисть, прочесть им – не молитву, но «Илиаду». Чего мне бояться? В мире, где есть место подобным шедеврам, материя не может быть единственной реальностью, так что пусть хоть все до единого рёбра переломают, наплевать. Я это читал, и я это прочувствовал – да неужели же после такого может быть страшно умереть?! Смех, да и только. Мне их по-своему жаль, они как бесплотные духи, только без души – мираж, тень, и ничего более.

– Верю и благодарю. Что нового? – спросил Митя, желая перевести тему.

– Моя вернулась, – прослезился от одного упоминания о возлюбленной Асат. – Какое это всё-таки счастье – обнять её и в ней раствориться. Право иметь на это. Для этого, правда, всё-таки пришлось переоформить на неё собственность. Иначе всё вышло бы, как ты и предрёк – вот уже чего действительно боюсь. Говорят, страсть должна быть агрессией, стремлением завоевать. Иначе это всего лишь мимолётный эпизод владения. Я знаю, но по-другому не могу. Года два ещё, думаю, протяну: покуда она меня в сырую деревенскую хибару не отвезёт пьяного. Последний приют, одиночество и тоска, но понимаю, что нужно именно так. Иначе, день ушедший, чем ты наполнен? Морем, солнцем и радостью. Я спрашиваю, чем он наполнен… Не хочу. Я бы мог сейчас вот с коленей встать и в две недели заставить себя боготворить. Но я её люблю. И поэтому буду молиться ей сам. Впрочем, мы здесь не за этим. Вижу, ты совсем оторвался. Мить, я прекрасно понимаю, там хорошо, но дорога-то в один конец. Действительность и так не ахти как притягательна, а в том чудесном месте, где тебе предстоит провести следующие лет, эдак, десять, она вообще отвратительна. Туда вернуться ты уж точно не захочешь.

– Чем же это плохо?

– По сути, ничем – для меня. Но тот, кто сейчас передо мной, не слишком ли ещё молод? Так уж ли ты уверен, что ничего тебя здесь не держит? Ведь это же – конец.

– Смерть, – тихо, самому себе отвечал Митя. – Ты должен с ней свыкнуться. Она везде, на каждом шагу – ведь каждый вздох приближает финал. И пока её не принял – не полюбил, ты никогда не будешь свободным.

– Вижу, дело плохо. Только и я ведь не один, Максимка вызвался сопровождать.

– Этот-то зачем?

– А вот ты его и спроси, – грустно улыбнувшись, Асат попросил охранника впустить нового посетителя.

Максимка – так, то ли ласково, то ли унизительно, наряду с Максюшей его называли во дворе. С тех пор, как ненароком совершил однажды величайший подвиг, хоть не физически, но духовно возмужал. В глазах заблестела уверенность, спокойное ощущение силы, хотя более ни на кого с тех пор не жаловался – пройденный этап, покорённая вершина, масштаб уже не тот. Долго раздумывал, чему лучше всего посвятить обновлённого себя и выбрал стезю антифашиста. Занятие в стране, где кухонные откровения не обходятся без «понаехали тут» и «проклятых чурок», весьма неблагодарное, но юный герой не искал теперь лёгких путей. Успел даже поучаствовать в одной акции, хотя и не слишком удачной – матёрый спортивного телосложения враг в высоких армейских ботинках оказался проворнее яростных, но всё же тщедушных интеллектуалов, и навалял им порядком. Хотя среди них тоже попадались типичные бойцы, коротко стриженные немногословные ребята за метр восемьдесят, всем своим видом словно говорящие, что толерантность порой может запросто оказаться дороже жизни. Такие могли не по одному разу переходить в стан врага и обратно, движимые личными интересами, но без них, как ни крути, вся претензия на ожесточённое сопротивление нарастающему шовинизму так и осталась бы претензией. Дрались вроде ожесточённо, но всё же больше напоминая футбольных фанатов, нежели чернорубашечников. Любили выпить: за победу, жидов – как часто шутили бойцы, за милых дам – куда же без них, тем паче, что налёт притягательной западности обеспечивал стабильный интерес к ним девушек из хороших семей, кружков интеллигенции и прочих очагов воинствующей фригидности. Даже гимн был, флаг, клятва: «Всё, как положено», – хвастался Максюша, никак не решаясь перейти к цели визита. Наконец, решился.