— Я же говорил, красивые.

Проектор загудел, на доске появилась программная заставка с логотипом университета. Громов встал и пошел на свое место. Темно-серые с синевой… глаза.

Во время лекции Аня с удовлетворением отмечала на многих лицах непритворный интерес. Она была хорошим преподавателем и знала это. Конечно, были и скучающие физиономии. Таких всегда четверть, если не половина. После лекции студенты быстро собрались и потянулись к выходу. Про вопросы, к счастью, никто не вспомнил. Но Аня рано обрадовалась. Громов остался на месте, только передвинулся на второй ряд, а блондин, сидевший на лекции с ним рядом, подошел к кафедре и оперся на нее, разглядывая Аню.

— Вам помочь?

— В чем?

— Выдернуть. Или еще что-нибудь воткнуть, — блондин кивнул на проектор. — Я люблю… втыкать.

Такие тоже были в каждом потоке. Озабоченные. Или те, кто активно изображал «ходячее либидо», стараясь вогнать в краску красивую молодую преподавательницу. С ними было бесполезно общаться, они все ее слова воспринимали как поощрение, игру без конца и без края. Аня просто научилась изображать из себя неприступную «снегурочку», что, в принципе, было правдой. Через какое-то время ей присваивался статус «фригидной стервы», и в дальнейшем это ее полностью устраивало.

Она всегда выглядела моложе своих лет, ее принимали за студентку, в нее влюблялись. Один парень полгода ходил к ее дому с цветком и стоял под окнами. Его влюбленность сошла на нет лишь с появлением Иннокентия.

— Спасибо, не надо. Думаю, и выдернуть, и воткнуть найдется кому, — равнодушно сказала Аня.

— Как хотите, — блондин лениво повернулся и словно бы случайно коснулся Аню бедром. Она сделала шаг в сторону, студент сказал: — Я, кстати, в нечетной группе. С удовольствием у вас поучусь, Анна… Сергеевна.

Аня промолчала.

— Фил, ты идешь? — крикнул блондин Громову, уходя.

— Иду, — отозвался Громов. — Я тут вопросы набросал, — он показал Ане листок, исписанный корявым почерком, — все по учебному процессу.

— Оставьте здесь, — кинула Аня, указав на стол. — Я ознакомлюсь.

Громов неохотно встал, положил листок на кафедру и пошел к двери.

— Послушайте, — нарочито устало сказала Анна ему вслед, — не придавайте особый смысл тому нашему… маленькому недоразумению. Мы все люди. Всякое бывает. Бывает, что человек… вымотался и неосмотрительно согласился на предложение…

— Вы о пари? — Громов посмотрел через плечо, вспыхнув белозубой улыбкой..

Ане вдруг изменило самообладание: она совсем забыла о пари и рукопожатии…и, боже, эти складочки у рта. Чувствуя, что краснеет, она раздраженно бросила:

— Я о пиве!

— А-а-а, — многозначительно протянул Громов.

И ушел…

… Аня смотрела на свое румяное отражение и чертыхалась, уже про себя, сообразив, что в кабинке может кто-то быть. Но было слышно только, как капает вода из перекошенного крана. Она зашла в кабинку, постелила на крышку унитаза несколько салфеток и села: нужно прийти в себя, Громов ее смутил. Почему? Почему она так на него реагирует? Да, она не ожидала, что он ее ночной собеседник, с которым она довольно… сдержанно общалась. Сдержанно или фривольно? Аня застонала, сжав голову руками. Он ведь ее узнал. Значит, хорошо разглядел в темноте. Что еще он разглядел? Что она позволила себе выразить взглядом? То, как он… притягателен, интересен? Нет, это было пиво… и тоска. Теперь только официальные отношения преподаватель-студент, все остальное пресекать… пресекать.

Хлопнула дверь, в туалет вошли. Аня замерла, дожидаясь пока вошедшие дамы воспользуются кабинками и выйдут. Зашумела вода. Две женщины разговаривали у раковин:

— Видели новенькую? — спросил молодой голос.

— Борисову, по вебу? Да, мы познакомились уже. Я ее лично в курс дел вводила, — у отвечавшей голос был мягкий, зрелый.

— Слушайте, вот она одета! Свитерочек серенький, юбка — карандашик. Я думала, Москва — это Москва.

— Москва — это Москва, — сказала дама постарше с легкой иронией. — то, что на ней надето, стоит в два раза дороже, чем все наше с тобой вместе взятое.

Аня едва сдержалась, чтобы не выглянуть и не пожать руку Елене Александровне (так, кажется, звали заместителя завкафедрой).

— Да? — озадаченно спросила молодая. И все-таки ворчливо ввернула: — В ушах изумрудики… мелочь.

— Верно, — вздохнула Елена Александровна, — но молодым и красивым все к лицу. Вот твоя бижутерия — никогда не скажешь, что не бриллианты из бутика. На тебе — просто сказка.

— Да? — снова переспросила молодая уже повеселевшим голосом, добавив: — Она, конечно, ничего, эта Анна. Заносчивая немного. Интересно, проставляться будет? Ой, а когда Герман Фридрихович с конференции возвращается? Он ведь именно таких… фиф любит. Хотя, последняя его…

Елена Александровна опять вздохнула:

— Ну, ты сама это и сказала. Герман Фридрихович наш мимо не пройдет, Борисова как раз в его вкусе, а вкус его я уже успела изучить, за пять лет-то. Оценит ястребиным взглядом и…

— … оприходует, — рассмеялась молодая.

— Светочка, — осуждающе протянула Елена Александровна.

— Начнет обхаживать, вангую! Разве пропустит? Господи, хорошо, что у меня дома муж любимый! Мне плевать, а в нашем террариуме грядет плевание ядом. Жалко москвичку.

— Мне тоже.

Дамы вышли. Ане все больше хотелось домой.

… Она заказала в кондитерской самый дорогой торт и купила банку элитного растворимого кофе, хотя никогда не понимала, почему коричневым крупинкам с кофейным запахом приписывают славу ее любимого напитка. «Террариум» мило снизошел до угощения. Под чай и кофе с тортиком знакомство с кафедрой продолжилось гораздо веселее и непринужденнее. Светочку Аня узнала сразу (по голосу и по ярким, кричащим серьгам в ушах — подделке под известный бренд), заручилась ее расположением, сказав несколько комплиментов, и сумела выудить некоторые подробности о Германе Фридриховиче. Ей даже показали фотографию, хорошую, а не ту пиксельно-неразличимую, что красовалась на сайте вуза.

Герман Фридрихович Каде оказался довольно интересным мужчиной чуть за сорок, по происхождению немцем из местной диаспоры, очень необычным — с внешностью пирата-метросексуала. У него были смоляные вьющиеся волосы до плеч, острые глаза с зеленцой и нос с горбинкой. Он был смугл и ходил с тростью, что было результатом давней автомобильной аварии и придавало образу романтичности. В него был влюблен весь преподавательский состав женского пола вуза (а может, и не только женского, кто знает, по крайней мере Светочка, замдекана по воспитательной работе, на что-то такое намекала), от кандидатов технических наук до лаборанток в его лаборатории интеллектуального анализа данных. Аня немного расслабилась: китчевый Герман Фридрихович не показался ей человеком, способным создать проблему. Ну бабник, и черт с ним! Сколько таких возле нее крутилось.

Оказалось, что после конференции в Санкт-Петербурге Герман Фридрихович поедет в Москву, в головной вуз, и их знакомство вновь откладывается. «Уж полночь близится, а Германа все нет», пошутила Аня в ответ на очередное причитание лаборанток, сокрушающихся, что завлаборатории задерживается в столицах. Шутку не оценили, наверное, она была бородатой. Дамы лениво попивали кофе с тортиком, блаженно прикрывая глаза. «Тюлени дремлют на песке, а Герман наш невдалеке[1]», пробормотала Аня, уже себе под нос.

Анну порадовал четвертый, выпускной курс. Занятия начались с практикумов, группы Германа Фридриховича были хорошо подготовлены. Жаль было, что их придется отдавать обратно, более опытному преподавателю.

На следующей лекции у третьего курса Аня несколько раз прошлась вдоль рядов, продолжая говорить, и, словно в задумчивости, скользила глазами по залу. Громова не было. Она уже запомнила свою группу в лицо — на большой перемене в четверг ей удалось собрать в западном холле девять человек из десяти. Громов сбор тоже пропустил.

На выходных она съездила к теткам, на следующую субботу запланировала поездку к отцу, но ее расписание было неожиданно изменено. Аня чего-то такого ожидала — ее, нового препода без особого авторитета, удобство принесли в жертву комфорту других преподавателей. Теперь у нее были большие разрывы между парами, и в субботу появились учебные часы. Она злилась, но ничего не могла поделать.