— Вот ты, Сианн, говоришь, рождается… — раздался ломкий юношеский тенорок. — А разве птицы рожают? Они же несутся! Или энта твоя симуранина и не птица вовсе? — Голосок напоследок дал петуха и смущенно замолк.

Сероволосый спутник лютниста, до этого момента сосредоточенно копавшийся в сумке, вскинул голову и, раскрыв рот, уставился на мужчину в берете.

— Себастьян, ты чего? — недоуменно повернул голову подтягивающий колки инструмента музыкант.

Мальчик не ответил, медленно поднялся и, не удосужив ответом недоумевающего попутчика, точно завороженный направился к мастеровым. Салзар проводил его равнодушным взглядом и снова обернулся через плечо. Рассказчик же, если и заметил внезапный интерес к своей персоне, виду не подал и продолжал вдохновенно вещать:

— Молчал бы ты, Богуж, если ничего в этой легенде не смыслишь! Так вот, после того, как отсидит в дупле симуран-отец на яйцах пять недель, симурята малые из яиц тех вылупляются и заживо его пожирают.

— Ну и фантазия у вас, господин менестрель, — фыркнул блеклый мальчишка, самым нахальным образом пиная торсом молодого дылду и устраиваясь на скамье напротив рассказчика.

Мидес же, всё это время рассеянно кивавший девице, что перечисляла сегодняшние кушания, напряженно пытался рассмотреть форму зрачков мужчины в зеленом. Но, как ни старался, понимал, что толком сделать это почему-то не удается — глаза рассказчика были в постоянном движении, будто перетекая из реальности в реальность; светили изнутри зеленью и в то же время казались совершенно нормальными. Человеческими. Услышав, как мальчик произнес слово «менестрель» Салзар ухмыльнулся.

— А вам чего, милейший? — немедленно отозвался зеленоглазый, надменно вскинув бровь.

— Да вот думаю, давно ли ты музыкой увлекся? — внешне спокойно произнес странник, и только подавальщица заметила, как на скулах его дернулись желваки. — У тебя теперь, наверное, и дрымба[5] есть?

— Какая еще дры… да что вы себе позволяете, сударь! Мы не друзья, и даже не представлены, так что извольте прекратить «тыкать»! — взвился рассказчик и шваркнул кружкой. Мастеровые заскучали и потихоньку переползли за соседний стол, очевидно, заранее зная, чем может обернуться раздражение их приятеля. Рядом с зеленоглазым остался сидеть только щупленький Себастьян. Теперь, когда народу за столом поубавилось, Мидес разглядел лежащую на скамье золотистую цитру[6] с черным грифом.

— На счет дружбы — в самую точку. Что ж, поспешу представиться. — Странник не спеша поднялся и поклонился со всей возможной учтивостью, — лорд Салзар Эвольд Мидес; думаю, вы должны меня вспомнить.

— Прошу вас, сударь, не думайте, у вас это плохо получается, — съязвил рассказчик и тоже встал. Смерил странника недовольным взглядом, фыркнул раздраженно: — Я знаком со всеми здешними аристократами, которых, на мой взгляд, развелось слишком много, и спешу уверить, что вас вижу впервые. Меня зовут Сианн, я… — тут взгляд его переместился на лютниста, который в этот самый момент коснулся струн. Мягкий суховатый аккорд повис под потолком таверны, а глаза рассказчика недобро сверкнули. — Я здешний менестрель. Между прочим, единственный.

С этими словами он схватил цитру и, поставив ногу на скамью, вызывающе поправил на пальце кольцо с «когтем»[7].

Лютнист покраснел, скривился и тоже вскочил, прижимая к груди инструмент.

— Тогда уж и я представлюсь! — дернул он щекой. — Седрик, выпускник Школы изящных искусств в Вениссе, ученик самого мастера Орландо.

— Мне ваше имя ни о чем не говорит! — дернул плечом зеленоглазый и ударил по струнам.

Мидес плюхнулся обратно на скамью и с изумлением уставился на того, кто назвался Сианном. Похоже, что действительно произошло досадное недоразумение. Не мог же тот, не слишком серьезный, но вполне разумный юноша-элвилин, которого Салзар знал семь лет назад, настолько измениться. Потом до него дошло, что имя «Сианн», он уже слышал, и странник облегченно вздохнул. Обознался. Тот, другой, ни за что не стал бы служить менестрелем и, скорее, разбил бы кувшин о графскую голову, нежели удрал в окно. Хотя, непристойную песенку, пожалуй, спел бы…

Из задумчивости Мидеса вывела всё та же девица-подавальщица. Она кашлянула и, склонив русую головку к плечу, вопросительно подняла белесые бровки.

— Кружку вина, — буркнул Салзар, у которого аппетит к тому времени совершенно пропал. Девица возмущенно фыркнула, поправила передник и, забросив светлую косу за спину, направилась куда-то за стойку.

Между тем Сианн душевным тенором завел печальную балладу о непонятом соотечественниками и семьей молодом человеке, вынужденном скитаться по бурлящим от дождей дорогам. Почему молодому человеку в его скитаниях постоянно сопутствовала плохая погода, Мидес так и не понял, а вот худенький Себастьян, раскрыв рот, восторженно смотрел на менестреля.

— Если вышел ты в дверь, уж назад не входи, век носи свою лютню за правым плечом… — донеслось с другой стороны. Это Седрик, ученик знаменитого Орландо, решил добавить свою лепту к изящным искусствам города Мерриана. Голос у лютниста был весьма приятный, и серенький мальчик, переведя взгляд на Седрика, снова заслушался. Как и белобрысая подавальщица, что подошла к Мидесу и задумчиво поставила на стол деревянную кружку с темным содержимым. В нос ударило кислым, и странник поморщился, запоздало припомнив, что когда-то его уже предупреждали о дурном качестве меррианской выпивки.

— скорбно завершил балладу Седрик[8].

Сианн скривился:

— Неплохо, пан лютнист, только я бы на вашем месте в самом начале трехдольную пульсацию аккомпанементом поддерживал, а то вы в метр не попадаете… Я так понимаю, — он прищурился, — у нас с вами нечто вроде поединка намечается?

— Да, — задрал подбородок Седрик, поправил кружевной манжет, вылезший из рукава пропыленной кожаной курточки и на всякий случай напомнил: — Только изящного. Потому как менестрели бьются исключительно при помощи слова и музыки.

— И что же получает победитель? — ядовито поинтересовался Сианн. — Предупреждаю, на работу в этой таверне у меня есть договоренность с хозяином.

— А… — внезапно подал голос Себастьян, — вы ученика разыграйте, меня вот, например… — и жутко смутился, уткнув курносый носик в рукав поношенной серой рубашки.

— Сябик, ты что? — лютнист опустил инструмент и обиженно посмотрел на серенького. — Мы же, вроде, договорились?

— А я наврал… насчет оплаты… — мальчишка, моргая, поднял голову; впалые щеки его стыдливо алели.

— И зачем, интересно, мне ученик, да еще такой, который заплатить не может? — недоуменно покосился на мальчика Сианн и пренебрежительно фыркнул.

— Я многое умею, — поспешно забормотал тот и, загибая тонкие пальцы с траурными полосками под ногтями, начал перечислять свои достоинства, в число коих входили: умение играть на струнных инструментах (правда, невеликое), нахождение общего языка с дикими животными, владение художественным словом, а также стирка, штопка и готовка. Скривившийся поначалу Сианн, когда речь зашла о последних талантах серенького, заметно оживился.

— Штопка, говоришь? Хорошо, я согласен.

Седрик выбрался из-за стола, не спеша приблизился к очагу, и, с лютней наизготовку, вопросительно посмотрел на зеленоглазого:

— На какую тему желаете петь, Господин Менестрель? Хвалебные оды, воинские подвиги, служение Прекрасной Даме?

— Да всё, что угодно, Сударь Музыкант, — небрежно отмахнулся Сианн, вставая напротив: — Пожалуй, начнем с импровизации…

Ударил по струнам, и звонкий голос его поплыл по таверне — чаруя мягкостью, даря умиротворение, дразня несбыточными надеждами: