Лицо Ариши стало вялым, члены расслабились. Ее проводили до стула и усадили снова. Тетка похлопала девушку по щеке:

— Ну-ну! И нечего так разоряться. Покажите зубки: нет ли пломбочек с цианидом. Сереж, присвети!

Тот, что подавал Далю книгу, направил свет на Аришин рот.

Секретарь Степан потянулся, поставив стул на дыбы:

— Зря ее остановили. Представляете? Заголовки жирным «пеньо» на полстраницы: «У бл.дей из окошек сигать снова в моде!» Знатно!

— Заткнись.

Степан пожал плечами: «А я что? Я ничего».

— Инна?

— Пломб нет, Даль Олегович, — тетка убрала зубоврачебное зеркало. — Я бы советовала ее на успокоительных держать. Дамочка нервенная.

— Мне не нужен овощ.

— Так я понимаю. Съездить не поленюсь утром и на ночь — уколоть, чтобы ей спалось лучше.

Даль похлопал тетку по запястью:

— Хорошо, мы с вами это потом обговорим. Продолжайте.

Инна снова открыла свой безразмерный чемоданчик.

— Вот тут последние шедевры от модных мастерских Ракеле: платье со стразами и разрезом до пи… доверху, в общем. И две комбинации с жестким кружевом: желтая и лиловая. Надеюсь, на фигурке не треснут. Кто ж знал, что она корова такая. Раздевайся! — это было обращено к Арише. — Все снимай! Наше наденешь: чулочки, подвязки, панталончики. Да что ж ты копуша такая! — она стала помогать Арише, которая неверными руками пыталась расстегнуть крючочки на спине.

Девушку обрядили и раскрасили, как дорогую проститутку, и провели в салон, где пировали, курили и работали давешние репортеры.

Явление моны Адашевой встретили одобрительным свистом. Осветители кинулись ставить свет перед изящной козеткой в алькове, два фотохудожника сцепились за лучший ракурс для камер, назойливые выпускающие лезли с гранками и еще влажными фотографиями. Даль умудрялся отвечать всем. Кого одобрил, кого приструнил, кому подкинул денег на шампанское. Инна со стилистами раскладывала Аришу на диванчике; фоторепортеры нудили: и шелк скользит, и складки лежат не так, и лиловое на розовом выглядит ужасно… И вдвоем заклевали третьего, посмевшего заикнуться, что фотографии все равно черно-белые.

— Модель! Где модель?!

Из боковой двери явился мужчина с телом божества и тупым синим взглядом. Зыркнул на Аришу и объявил, что не может работать с девушкой, ведущей себя, как бревно.

— За такие деньги, — зашипели редакторы, косясь на Даля, — ты и с самим бревном поработаешь.

Отсняли несколько сцен. За это время Даль успел выбрать фотографии для утренних номеров, одобрить тексты, уточнить, что мону Адашеву на вокзале никто не встречал и супругу либо кому-то еще об ее отсутствии с почты и телеграфа не сообщали. От телефонисток сведений тоже не было.

Крапивин отдал приказ взять книгопродавца Гюльшу Камаль и издателя Адашева под наблюдение и провести негласный обыск на его предприятиях, а также отследить любые контакты и связи, существующие между ними. Посты с почтамтов также велено было не убирать. Работа предстояла огромная, муторная, скучная и, вполне вероятно, безрезультатная.

Покончив с первой необходимости делами, Даль отказался от шампанского и попросил принести чаю себе и моне Адашевой. Когда лампы с их режущим светом отключили, она продолжала лежать на козетке, как мертвая, лишь отстранила руку Инны, собиравшейся вытереть пот с ее лба. И глядя на комиссара блекло-синими глазами ведьмы, шепнула:

— Вы поплатитесь за это.

— О, ожила! — Инна хохотнула. — Чайку желаете? С сушками.

Ариша не пожелала. Зато Даль охотно выпил жидкость цвета темного янтаря, тяжело покачивающуюся в толстостенном стакане с серебряным подстаканником. На боку подстаканника изгибалась танцовщица — знак «Семи покрывал», а горячую ручку пришлось обернуть салфеткой.

— Почему вы уехали от мужа, Арина Михайловна?

— Он домогался меня. Я… больше не могла этого выносить.

— Вы ведь обвенчаны с ним?

— Да, Саша настоял. Он считал, что так для меня будет безопасно. Гисмат многим обязан ему.

— Значит, Халецкий жив?

— Я не знаю.

Слезы закапали на нагие руки. Платье, в которое Аришу обрядили под конец, тихо мерцало при каждом движении.

— И Сан не объяснил, как с ним связаться?

— Дать телеграмму до востребования. На Эрлирангордский главпочтамт, — голос девушки слабел.

— Инна! Бумагу, чернильный прибор! Живо!

Комиссар встряхнул девушку:

— Мона Адашева! Не спите! Что он велел написать?

Ее глаза закрывались, дыхание делалось сонным. Даль наотмашь хлестнул девушку по щеке:

— Арина Михайловна!

— Я не поддамся тебе, Крысолов.

Глава 3

Даль гнал машину по пустому ночному шоссе. Снег успел растаять, и мокрый гравий блестел в свете фар. На заднем сиденье дремала стиснутая охранниками Ариша, на переднем Инна, кутаясь в шубу, молчала о чем-то своем. Даль размышлял. Были ли слова, сказанные Аришей, местью оскорбленной женщины, цитатой из сказки Сана или настоящим паролем? Если саму Воронцову-Адашеву расколоть не получится, он не станет давить. Потому что в ее бумагах непременно сыщется что-то, кроме адреса Гюльши Камаль. Романтичные барышни обожают описывать в дневниках свои переживания и возят дневники с собой. А могут быть записки, письма, телеграммы… Два-три слова, заставляющие влюбленную дуру месяц писаться кипятком от счастья.

И даже если Сан все предусмотрел и переписки нет, остаются тексты. Невозможно не писать, если ты Создатель.

— Это Вторжение было слабым, — произнесла Инна неожиданно.

— Да, — отозвался Крапивин. — Всего лишь снег в сентябре. Возможно, она заснула, читая, и текст не успел войти в резонанс. Стук колес всегда убаюкивает.

Он невольно зевнул.

— Хотите, я поведу?

— Спасибо.

Они обменялись местами, и Инна лихо и уверенно повела машину дальше, а Даль задремал, уткнувшись в меховой воротник, и очнулся, когда с противным скрежетом раскрывались погнутые, ржавые ворота.

Даль всегда мечтал приехать сюда с государыней, гулять по просвеченным солнцем аллеям, любуясь золотом ясеней и рдеющей рябиной; угадывая мрамор статуй в поредевшей листве, вдыхая аромат хризантем и увядания. А потом по засыпанной шуршащими листьями кирпичной дорожке — пройти к дому, постаревшему горынычу, ощетиненному трубами горбатой крыши. И пить на холодной галерее горячий чай. И держать руку Алисы в ладонях.

Но он шел по темной аллее, держа под руку другую женщину.

— Где мы? Куда вы меня привезли? — испуганно спросила Ариша, глядя на темный горб дома впереди.

— Это поместье барона Ленцингера.

— Андрея? — это был еще один ученик Сана, сгоревший в Бастионе. Якобы сгоревший, уточнил себе Даль.

— Его отца. Альфред Карлович мечтал строить в этой местности дирижабли. Пока сын не помешал его карьере.

— Как вы смеете?! — Ариша вырвалась, споткнулась и едва не пропахала дорожку носом. Пришлось ловить ее за шубу. Инна, идущая следом, что-то буркнула о нервных барышнях.

Внутри дома с ледяным маслянистым отблеском кафельных печек Крапивин с удовольствием препоручил ей заботы о моне Адашевой и вернулся в столицу. Часы на донжоне Твиртове как раз отбивали четыре с четвертью. Ложиться смысла не было.

Даль прикинул, где бы лучше устроиться с текстом, чтобы тот не вошел в резонанс. Гостиница отпадала сразу. В комиссариат ехать не хотелось. Оставались на выбор кабинет в Твиртове и храм Корабельщика-на-Рву, в пяти минутах ходьбы друг от друга. Храм на ночь запирали, но у комиссара имелся ключ от бокового придела. И там-то Даля точно не потревожат.

Он оставил машину на стоянке у площади и пешком пошел по наклонному спуску наверх. Впереди смутно рисовался храм красоты несказанной и судьбы зловещей. Оба зодчих его накануне освящения не то умерли смертью наглой, не то лишены были самого ценного, что, заключенное в золотую раку, вмуровали в пол, дабы храм стоял вечно. И даже если это всего лишь дурная легенда, Корабельщик-на-Рву, снаружи красивый, точно елочная игрушка, изнутри был темен и мрачен, словно пещеры первых лет служения. Подковообразные коридоры, камеры с низкими сводами, разновеликие ступени лестниц, редкие светильни на стенах.