А рядом с Чашей вовсе оторопь брала.

Даль запер за собой на засов сколоченные из дубовых досок, окованные железом двери. Внутрь не пошел. Расстегнул пальто и присел на холодную скамейку у стены, под лампадой. Раскрыл роман Халецкого.

«...дома на этой улице стояли одноэтажные, приземистые, заваленные снегом. Тесно прижимались друг к другу, кукожились от ночного мороза, сковавшего город, превратившего в лед истоптанный снег широкой улицы, перемешанный с мочой, помоями и конскими яблоками. Наледь блестела под светом из низких окон, сливами почти касающихся земли. И небо было серо-багровое, низкое, мутное, как с похмелья.

Этот мужчина появился ниоткуда и теперь стоял, откинув голову с буйной черной гривой, у заледенелого сажального камня, раздумывая, стоит ли присесть; волосы и глаза его казались невероятно, отчаянно яркими — глаза были действительно зелеными, как море или молодые листья, и станом мужчина был гибок, как ветка, хотя высок и широкоплеч. Для этой улицы, ночи, погоды яростно неуместен.

Пока он раздумывал, лед дороги взломал, разметал осколками грохот копыт, всадники налетели, оглушили топотом, запахом конского пота и промозглого железа; топкой вонью, плевками настырных факелов, мутное пламя которых трепал поднятый ветер.

— Служба государыни! Кто ты?

Незнакомец посмотрел зеленющими своими очами, даже не пытаясь отстраниться от факела, сунутого в лицо:

— Крысолов».

Крапивин сердито захлопнул книгу. У Сана всегда был талант к красивостям и самовозвеличению, но тут он превзошел себя. Больше всего комиссару хотелось запустить «Крысоловом» в стену, чтобы треснул переплет и полетели страницы. И он не стал себе отказывать. Книга глухо стукнулась о камни и шмякнулась на пол. Даль брезгливо отряхнул руки. Надел перчатки и подобрал ее.

Когда из романа извлекут все, что можно, он просто подцепит книжонку каминными щипцами и швырнет в огонь.

В соборе было холодно, как в погребе. Комиссар передернул плечами и застегнулся. Браня себя за глупость, сунул руку под отворот, нащупывая карманные часы. Отблескивающие стрелки показали шесть без восьми. Куда-то бесследно выпал больше, чем час.

Семью минутами спустя, перейдя площадь и предъявив пропуск на Мельничных воротах, Даль вошел в Твиртове и поднялся в покои государыни.

В Дальней приемной сонные порученцы с опухшими глазами за инкрустированным шахматным столиком резались в карты. При виде комиссара мальчишки вскочили, пряча засаленную колоду.

Одним из дежурных был Гай Сорэн.

Род Сорэнов пожертвовал всем, чтобы помочь Алисе в борьбе с Одиноким Богом. Потому Гай получил место при дворе. Но чванливый и недалекий аристократ мечтал о карьере комиссара безопасности и информации. Разумеется, Даль ему мешал, и Гай не скрывал своей ненависти. А сейчас рассиялся кривой улыбкой — похоже, канцлер успел с ним «побеседовать».

Крапивин сухо кивнул, сбросил Сорэну на руки пальто и шляпу, как простому лакею. И мимо щелкнувших каблуками караульных прошел в Ближнюю приемную. Там по раннему времени было пусто, лишь истопник, стараясь не греметь, загружал в зев печки поленья.

Из дальней, украшенной лепниной двери, отбросив занавеску, выплыла горничная в накрахмаленном рогатом чепце с крыльями и синем платье с отложным воротником. На полной груди ее колыхался серебряный кораблик на цепочке. И если бы не кокетливая крученая прядка вдоль щеки и не качество ткани, девушка сошла бы за сервену-монахиню.

В руках горничная несла укрытый льняной салфеткой поднос. С краю выпирала коричневого стекла банка, и ртутный градусник торчал, как цветок.

Вильнув бедром, девица задела Даля и уплыла, он же подумал, что дворцовая служба распущена и даже вульгарна, и сходство с сервеной растаяло.

Он, не стучась, вошел.

Портьеры на окне были задернуты, на столике у окна мягко светила лампа под зеленым абажуром, стоял письменный прибор и лежала тетрадь, распахнутая на чистой странице. Слабо пахло эфиром и хризантемами. Потрескивали дрова в печке. За приоткрытой заслонкой ярилось оранжевое пламя. И казалось, что опочивальня плывет куда-то сквозь ночь.

— Мари! Вы что-то забыли? — окликнула Алиса с досадой.

Даль откашлялся:

— Это я.

— Что-то случилось? Кроме Вторжения.

— Ты почувствовала? — комиссару было даровано право говорить с государыней на «ты». И он охотно им пользовался, наедине.

— Всегда. В этот раз озноб и бессонница.

Алиса села в постели. В пижаме и чепце, отороченном тонким кружевом, она казалась призраком без кистей рук и лица.

— Отвернитесь. Я оденусь.

— Вовсе не стоит…

— Отвернитесь! — сзади зашуршало. — Проклятые крючки! Кто их придумал… Ну, вот… Можете рассказывать. Я вас внимательно слушаю.

— Мы взяли Арину Воронцову.

Рука государыни замерла на пуговке домашней туфельки:

— А… остальные?

Даль кратко и точно изложил Алисе события вечера и ночи.

— Мы задействуем девицу в оперативной игре. Она выведет нас на прочих.

— Дай Бог, мессир Крапивин, — Алиса, наконец, справилась с туфельками и, опершись на руку Даля, поднялась со скамеечки. — Идемте со мной.

— Куда?

— Во двор Храмины.

Даль с сомнением глянул на ее домашнюю обувь:

— На улице мерзко и сыро…

— Мы надолго не задержимся.

— И все же… я схожу за пальто.

Государыня дернула рукой: извольте.

Даль забрал в приемной пальто и вернулся в апартаменты. Алиса кивнула и открыла стену.

Создатели не были магами в обывательском смысле слова, они просто меняли ткань пространств и времен. Между Алисой и ненавидимой ею Твиртове еще в мятеж установилась некая мистическая связь. Химеры на верхних уступах защищали государыню после палаческой муки, а под конец и вовсе решили ход войны. И сейчас, если любой из обитателей знал какую-то часть крепости, то все ее тайны разом были известны только Алисе.

Двое спустились по лестнице внутри башенной стены, о которой начальник тайной службы даже не подозревал. (А вот что он подозревал — что даже самые опытные соглядатаи не сумеют эту лестницу впоследствии обнаружить). Прошли по задам тронного зала и по еще одному вырубленному в стене коридору — практически наощупь.

Алиса подтянула руку Даля к холодному кольцу на стене:

— Тяните. Для меня тяжело.

Он всем весом налег на кольцо, и сбоку раскрылись двери. Двумя ступеньками ниже лежал замковый двор: узкий, пустой, промозглый, окруженный поверху галереями, опирающимися на просмоленные балки. Справа над двором изгибался аркой каменный закрытый мостик с витражным окном-розой. Слева высилась Храмина, домовая церковь, соединенная стенами с собственно крепостью.

Алиса шагнула во двор и передернула плечами. Комиссар предупредительно набросил пальто ей на плечи.

— А потом ты угостишь меня горячим чаем и пилюлями от простуды, — сказал он принужденно-весело.

— Если вы пообещаете мне две вещи. Нет, три.

— Целых три?

— Даль, пожалуйста!

Алиса была совсем близко. Даль чувствовал тонкий запах ее духов, и видел, как бугорки грудей оттопыривают свитер.

Он сглотнул:

— Прошу простить, мона. Я внимательно слушаю.

— Только не смейтесь. И не перебивайте. А то я замолчу.

Крапивин сухо кивнул.

— Меня застрелят здесь. В годовщину коронации. Двадцатого октября. Это не безумие и не бред, — она выбежала на середину двора. Будет шествие из-под арки, а там, — Алиса указала на Храмину, — золотые огни свечей в раскрытых вратах. И небо синее. А солнце позади, — она дернула подбородком в сторону Твиртове. Пальцем указала на окно-розу. — Ему оттуда будет удобно целиться. Вот этот камень… В спину…

Далю вообразился контур тела на брусчатке, обведенный мелом.

— Ты отменишь шествие и уедешь.

— Милейший Николай Васильевич, — речь шла о домашнем докторе Алисы, — рекомендовал мне Джинуэзу. Но вы отвезете меня в Эйле, Даль. До того, как это все случится. Мне нужно… кое-что узнать. Мы поедем инкогнито. Позаботьтесь о вещах и закажите билеты.