— Он самый, из Колчаны, — Крапивин отделил ножом кусок и переложил на плоское блюдо с синим цветочным рисунком. Веска отломил кусочек и кинул в рот. С наслаждением прожевал:

— Берсень и смородина... М-м…

— Не торопитесь, ешьте. Вы выглядите усталым.

Доктор неловко брякнул чашкой о блюдечко.

— Вы же не обо мне собрались говорить, Даль Олегович.

Даль кивнул.

— Государыня нынче вечером отбывает в Эйле. Частным образом. Так что от вас мне нужны лекарства, что могут понадобиться в дороге. И рекомендательное письмо к надежному доктору в самом Эйле.

Николай Васильевич выдернул пенсне, угодившее в чай, и стал тщательно протирать салфеткой круглые стекла и костяную дужку.

— Это безумие! — восклицал он. — Мазохизм и безумие!

— Вы полагаете, императрица больна… душевно?

Доктор выпятил остроконечный подбородок:

— Не пытайтесь ловить меня на слове, молодой человек. Для этого города она прежде всего тюремщица и убийца литературных дарований, этого, магистра Халецкого, своего мужа… или любовника. Не желаю разбираться, кем он ей доводится. De mortuis nil nisi bene.

— А он не покойник, — Даль пронзил ножом пирог, — и никогда им не был. Ни он и ни его ученики. Грандиозная мистификация. Способ отомстить и избежать правосудия. И я клянусь, что сделаю все, чтобы их найти. Халецкий лишится ореола невинной жертвы. И тогда пусть бережется сам.

Веска снова уронил пенсне в чай, бросил с ним сражаться, наплескал в чистую чашку сливок и выпил залпом.

— Вот даже как. Тогда признаюсь. Он жестокий человек. Опорочить ту, что была дорога — самый простой способ успокоить совесть.

— Николай Васильевич, — Даль оставил в покое нож и сплел пальцы. — Алиса… назвала мне время и место собственной гибели.

— Когда?

— Сегодня утром.

Доктор беспомощно моргнул близорукими глазами.

— Увезите ее, Даль Олегович. В Винету или Джинуэзу. Никакого Эрлирангорда, никакого Круга, никакого груза ответственности от государственных дел. Она безумна не более чем мы с вами. Слова Создателя не спишешь на дамские капризы и хандру. А тут еще этот… мерзавец. Вторжение. Вы знаете, что она плохо спит? Я даже прибег к сильнодействующему снотворному нынче ночью.

— И оно не помогло. Государыня попросила меня отыскать «искоростеньскую иглу».

— Уж постарайтесь, голубчик, — руки доктора дрожали, — я сам ей это присоветовал. Я пойду, с вашего позволения? У меня назначен осмотр на девять.

— Еще минутку, Николай Васильевич, — Даль побарабанил пальцами по обложке энциклопедии. — Здесь написано, как «игла» выглядит и действует. Но не объясняется, откуда она взялась. Кто определил ее свойства.

— Во времена пашака Мулькара в Искоростене жил поэт и ученый Гийяс Камаль… Создатель, — отозвался Веска скучным голосом. — При всех своих талантах и погудеть любил знатно. Вино, нестыдливые «пайри», кощунство — всего лишь малый список его прегрешений. Пашак же страдал расстройствами сна и пообещал подданному прощение, если тот сумеет помочь.

— Благодарствую, — Даль поднялся, провожая мессира Веска из кабинета. — Вам хватит времени до полудня? Оставите саквояж с лекарствами и рекомендательным письмом моему порученцу в приемной. И не дрожите так впредь: я не кусаюсь.

Доктор принужденно засмеялся и ушел, капая с пенсне чаем.

Глава 4

Порученец вернулся с целой кипой газет, пахнущих свежей типографской краской, и свалил их на угол стола. Первые страницы и обложки изданий украшали фотографии таинственного мужчины в шляпе и пальто-реглан и очаровательной спутницы в белой шубке, в обнимку подходящих к некоему помпезному зданию. Интрига должна была разворачиваться постепенно. И фотографии, и короткие заметки под оными служили не столько чтобы опорочить Адашева или его юную супругу, сколько намекнуть, что Ариша явилась в Эрлирангорд.

Убедившись самолично, что Якуб Зимовецкий, главный редактор «Вестей Эрлирангорда» и конфидент департамента безопасности и печати, оказался на высоте, Даль вышел в приемную. Порученец, курлыкавший с секретаршей Зиночкой, вытянулся в струну. Зина тоже поднялась, оправляя ладонью на груди безупречную белую блузку.

Крапивин отправил парня покупать билеты на вечерний скорый до Эйле, а внимательной Зиночке растолковал, что ему требуется.

— Ох, что вы, никаких денег не нужно, — сопротивлялась она, но комиссар все же всунул девушке в руки несколько радужных бумажек.

— А еще забронируйте места в недорогом пансионе на ваш выбор. И в полдень примите мессира Веска, перепечатайте бумаги от него и заставьте подписать, — Даль пригладил волосы. — Доктора вечно царапают, как курица лапой, и я боюсь перепутать рецепты. Промаркируйте также лекарства, которые он принесет.

Зина закивала. Она по-настоящему обожала начальника и готова была для него горы свернуть.

— Вызовите напарницу и отправляйтесь, — он поцеловал девушке руку. Та зарделась и взялась за телефонную трубку. — Я вернусь к обеду. Надеюсь, все к этому времени будет готово.

Даль подмигнул.

Зиночка улыбнулась:

— Да, мессир.

Комиссар кивнул и вышел. Распогодилось, и к моне Гюльше Камаль он решил прогуляться пешком. Благо, жила она совсем недалеко, на задах Твиртове. Параллельно заседаниям в Круге торговала книгами и с делом своим расставаться не желала. Надо же на что-то жить беглой ненаследной принцессе. По крайней мере, сама мона Камаль так говорила. А о других причинах умалчивала.

Магазин Гюльши назывался «У висельника». Собственно, до пришествия Одинокого Бога звалась лавка как-то иначе, но после — то ли в назидание авторам и книготорговцам (подозревали, что Гюльша прячет у себя книги из «Индекса запрещенных»), то ли просто спьяну — вздернули там гвардейцы неизвестного писателя. И при том обильно полили смолой, чтобы не завонялся и не прельщал местных ворон. Болтался себе, к покойнику как-то все привыкли, и его исчезновение привело местный народ к некоторому замешательству и потере ориентира. Вот Гюльша после победы мятежа и сменила лавке название. Хотела, было, повесить и просмоленное чучело, но департамент безопасности и печати не одобрил фрондерства. Не позволил бросать тень на Государыню и Круг. Мона Камаль смирилась, но обиду затаила. Самую мелкую из обид. А искоростеньцы всегда отличались терпением и злопамятностью. И потому разговор следовало вести осторожно.

У дверей из красного дерева с молочным стеклом висел серебряный колокольчик. Даль вытер ноги и позвонил. Открывать не спешили. Тогда он просто толкнул створку и вошел.

Ненаследная принцесса мыла пол. Заправив за пояс подол черного с галунами прямого платья, светила полными ляжками в полутьме, возя половой тряпкой по мозаикам между книжными полками и книжными стопками и напевая под нос. Пахло пылью и сырой штукатуркой. Крапивин чихнул. Гюльша подпрыгнула. Распрямилась, опустила тряпку в ведро.

— Мессир, вы напугали меня! И не надо так пялиться, — она обдернула подол. Сунула ноги в тапочки и стала мыть руки под рукомойником.

— Я так понимаю, вы не оставите меня в покое. Что вам нужно?

— Заприте магазин и пройдемте… туда, — он указал подбородком на занавеску из стеклянных шариков, отделяющую служебные помещения.

— Вежливые люди стучат!

— Я звонил.

— Я не слышала!

— Мона Камаль, ссориться со мной не в ваших интересах.

— Да уж, — она изогнула луновидные губы и прошла в кабинетик. Крапивин глянул на свои грязные следы на свежевымытом полу и поморщился.

— Садитесь, пишите, — он придвинул Гюльше письменный прибор.

— Бланк магазина брать?

Глава департамента пожал плечами. Сбросил пальто на спинку стула и уселся сам. Мона Камаль подтянула желтый хрусткий лист, обмакнула перо в чернильницу.

— Обязуюсь никому и ни при каких обстоятельствах не раскрывать содержание последующего разговора между мной и мессиром Крапивиным. Подпись, дата, время, — он щелкнул крышкой карманных часов и подставил Гюльше циферблат.