Едва кивнув присутствующим, она тихо садится неподалёку и слушает разговор минут пять, чего хватает, чтобы понять нужное. Да, разумеется, эти ребята ведут очередной праздный разговор об общественном мнении, репутации башни и о том, как это можно изменить. Да, разумеется, можно об заклад биться — никакой шкатулки они не находили, не видели и даже о ней не слышали.

Этот вопрос всё осязаемей и больнее. Давно уже ей следовало бы самой отправиться на поиски шкатулки и подруг, не важно даже, в какой компании и с какой маскировкой, главное — самой; и давно уже что-то мешает. То одно, то другое. То в обозримом будущем должны вернуться новые патрульные, и глупо уходить, когда назавтра новости могут сами прибыть в гарнизон; то грядёт атака, и нельзя оставлять солдат одних; то ещё что-нибудь. Но она, разумеется, ни в коем случае, никогда, ни на секунды не хотела бы, чтобы шкатулка не нашлась, атаки продолжались, а Энн и Марси остались затерянными где-то в дебрях этого мира. Разумеется. Ни на секунду. Никогда.

Просто в каждый момент времени отчего-то выходит так, что если конкретно сейчас шкатулку не найдут — ничего особенно плохого, в общем-то, не случится. И возможно, будет даже лучше, если ещё один день всё останется как раньше.

И Саша ненавидит себя за это.

Она весь день таскает эту ненависть внутри себя, катает на языке, точно леденец от кашля, ежесекундно, хотя и в фоновом режиме, ощущая противный мятный вкус. Она прекрасно знает, о чём должна завести сегодня разговор с Граймом, а ещё знает, что вчера и позавчера знала это не менее прекрасно — но тем не менее, что-то мешало. То одно, то другое.

И она никак не ожидает, что он сам заговорит об этом, едва они останутся наедине:

— Слушай. У меня есть новости по поводу шкатулки, — он отходит к окну, рассматривая вечереющий пейзаж, будто бы её и вовсе нет в комнате, будто он сам с собой решил побеседовать. Впрочем, наверное, так даже проще.

Под рёбрами Саши расползается холодная пустота.

— И какие?..

Она проверяет, что дверь закрыта, и опускает тяжёлый крюк, чтобы никто не мог вломиться снаружи без спроса. Не то чтобы охотников было много, но вдруг случится какой-то форс-мажор?.. И по краю сознания скользит, порождая невнятный стыд, мысль о том, что в последнее время этот крюк пригождался… по более приятным поводам.

— Я отыскал кое-кого из алхимиков, кто готов нам помочь. Не сказать, чтобы он официально являлся алхимиком, но это не важно. Знаний и умений у него достаточно. И он рассказал мне о свойствах ритуала и шкатулки.

Саша сглатывает. Ну, ну, она ведь уже знает, что услышит, верно?

— Он знает, как отправить тебя и друзей туда, откуда вы прибыли. Говорит, что для него в этом нет ничего сложного. Скорее всего, всё пройдёт гладко.

— Хорошо, — кивает Саша, не ощущая ровным счётом ничего хорошего.

— И он найдёт людей, которые согласятся помочь ему с ритуалом. Обещал найти. Ритуал сложен, он не может пока что ничего гарантировать. Но практически уверен, что…

Грайм замолкает резко, но отчего-то с такой интонацией, будто в этом месте и должна была быть точка. И молчит долго, пару мучительных десятков секунд, на протяжении которых Саша незаметно погружает ногти в тёплую мякоть ладони. Не вонзает, а именно погружает — медленное-медленное, очень последовательное, мазохистское такое занятие.

— С большой вероятностью, шкатулка во время ритуала будет разрушена. Или потеряет свои свойства. Так что тебе вместе с твоими друзьями стоило бы вернуться в свой мир до начала ритуала… — он поворачивает голову видящим глазом к ней и добавляет с внезапной усмешкой:

— Хотя, конечно, это идёт вразрез с твоим обещанием.

По противной межрёберной пустоте разносятся гулкие удары, и Саша с каким-то недоумением осознаёт, что это её сердце. Он разжимает кулак, походя затерев подушечкой пальца болючие дуги на ладони, и смотрит на Грайма исподлобья. Между ними сквозит сейчас какой-то вызов, хотя она толком не понимает, откуда.

Она и впрямь не услышала ничего внезапного, верно.

Но в следующую секунду это меняется:

— Думаю, тебе стоит принять решение заранее. Так всем будет проще.

— Э… какое решение?

— Станешь ли ты возвращаться.

Теперь под рёбрами что-то обжигающе взрывается и камнем ухает вниз. Не зная анатомии, можно было бы предположить, что это и было сердце. Саша делает шаг назад и бестолково шарит рукой в воздухе, ища то ли стул, то ли просто какую-нибудь опору.

Грайм произносит это так спокойно, будто они уже не раз обсуждали подобную возможность, хотя на самом деле всё иначе — до этого момента никто не говорил подобного вслух. Она даже мысленно не формулировала такой вариант в явном виде, хотя думала, конечно, о нём постоянно. А точнее, то и дело натыкалась на него в своём сознании, и всякий раз испытывала жгучий стыд, и шарахалась, будто выдёргивая руку из углей. Ей казалось чем-то странным, неправильным рассматривать его всерьёз.

— Послушай, я… не могу остаться, — тихо произносит она.

Главное — выбрать правильную формулировку. Не «не хочу» или «не останусь», а именно не могу. Это ближе всего сейчас к правде. И… может быть, ей сейчас докажут обратное?

— Почему?

— Что я буду здесь делать?

— Если ритуал не удастся — то же, что делаешь сейчас. Если удастся… — Грайм едва слышно выдыхает, и это как-то нехорошо похоже на вздох. — Тогда мы все будем в одинаковой ситуации. И, думаю, уж как-нибудь найдём выход.

Она старается не думать сейчас, сколько в его голосе насмешки. А вместо этого пересекает полкомнаты, грубоватым жестом выдвигает стул из-за стола и садится, не спросив. Кажется, разговор обещает быть долгим.

— Ты совершенно ничего не понимаешь.

— Так объясни.

Он снова поворачивается к ней в пол-оборота, вот только с этой стороны — глаз невидящий. Чёрт. Она давно привыкла к этому, но разговаривать так сложнее.

— Послушай, я отличаюсь от вас… слишком сильно… хотя бы внешне, — сейчас нужно всего лишь нащупать внутри себя нужную ниточку, за которую стоит только потянуть — и всё, что так нужно сказать, само собой сложится в слова и польётся единым потоком. Всего лишь. И сейчас это мучительно сложно.

— Я замечал, знаешь ли, — в его голосе слышится стальная, вполне закономерная, но слишком неуместная сейчас жестокость.

Но она и придаёт Саше спасительной злости.

— Я, конечно, рада, что ты так наблюдателен, капитан, — она пружинисто скрещивает руки на груди и откидывается на спинку стула. — Может, ещё припомнишь, с чего началось наше с тобой знакомство? Впрочем, я напомню, не утруждайся. С того, что ты запер меня в темницу, потому что понять не мог, кто я и что я за существо, допрашивал, угрожал и обращался как с врагом, потому что уверен был, что я и есть враг! Два месяца я воевала за то, чтобы твои солдаты увидели во мне равного, а не монстра, а затем мне повезло, просто повезло, когда выпал шанс доказать тебе, что я могу пригодиться. И это гарнизон, закрытое пространство, где я могла общаться с каждым из вас лично, где нет учёных или религиозных фанатиков, готовых распороть мне брюхо скальпелем раньше, чем я скажу «привет». Вы были очень милы, я должна признать, когда всего лишь держали меня в темнице. Вот моим подругам… моим подругам, вероятно, не так повезло.

Она переводит дыхание, не обращая внимания на то, что этим вдохам, рваным и резким, кажется, не так уж далеко до всхлипов.

— Их не просто не нашли, но и о существах, подобных мне, не слышно никаких упоминаний, а это уже кое-что значит. Если они живы — они скрываются, или же их кто-то скрывает, примерно как вы держали меня в темнице. Если же нет… тот, кто их устранил, тоже решил не посвящать в такое дело общественность. Хотя казалось бы, что плохого в том, чтобы прославиться, обрести популярность с такой замечательной историей, а?..

— Это мог быть несчастный случай, — сдержанно, без всяких эмоций говорит Грайм. — В нашем мире достаточно опасных тварей.