Наутро после третьей попытки она обнаруживает новую царапину, тонкую-тонкую, у себя на горле.

— Эй, капитан, ты что, решил меня всю исчеркать в знак демонстрации своего превосходства?!

— Слух моего вида гораздо тоньше, чем твоего, даже не считая того, как долго я работал над этим. То же относится к бесшумному передвижению. Смирись. Впрочем, это было забавно.

Саше после этого забавно не слишком; спать по ночам она начинает хуже, не чувствуя себя в безопасности.

Но к нехорошим мыслям о видовом превосходстве — и вправду больше не возвращается.

***

Организация труда в башне оставляет желать лучшего, и это видно невооружённым глазом. Впрочем — к слову о труде — забавно, что устранение разрушений явно идёт коллективу на пользу: будучи ежедневно заняты доступным для них мирным делом, приносящим, ко всему прочему, видимые результаты, многие воины явно чувствуют себя счастливее.

Саша, впрочем, не очень понимает, как большинство из них в принципе здесь оказалось; она мало что смыслит в военном деле, но здесь несоответствие кадров задачам компании — ох, папочка, знал бы ты, где пригодились дочке твои уроки, — буквально бросается в глаза.

Казалось бы, миссия прозрачна: из каньона, что находится рядом с башней, периодически лезут твари разной степени опасности, и задача воинов — останавливать их, чтобы не попали в долину и не нарушили покой простого народа. Работа тяжёлая и опасная, зато хорошо оплачиваемая из налогов и… не сказать чтобы такая уж экзотическая. В каждом обществе, наверное, есть люди (или жабы, или нелюди, или кто угодно), что защищают от опасности других, рискуя собственной жизнью; в каждом обществе как-то справляются и с поиском таких людей, и с их морально-идеологической подготовкой. Здесь же с этим совсем погано.

Здесь есть мягкие, неволевые, совсем не склонные к насилию жабы, в глубине души мечтающие о кулинарии, садоводстве или карьере артиста, угодившие сюда в погоне за лёгкими деньгами или вообще случайно. Здесь предостаточно амбициозных, самодовольных жаб, пришедших за уважением, статусом, крутизной и возможностью применять силу по отношению к жителям долины. Здесь изредка попадаются те, кому действительно нравится драться, но практически никто не мотивирован на каждодневный труд и развитие; профессионалов — по пальцам пересчитать.

И едва ли хоть кто-нибудь здесь вдохновлён своей ролью героя, защищающего мирных жителей от существенной опасности; едва ли кто-то вообще думает о своей миссии, долге, чести и тому подобном дерьме. Едва ли кто-то действительно предан тому делу, которое здесь, по идее, является самым главным. И важным. И нужным. Кроме Грайма. Который был бы, надо признать, далеко не таким плохим руководителем, не пытайся он постоянно дёргать за ниточки, отсутствующие у подчинённых в принципе.

Мы были не готовы. Саша слышит это не раз, не два и не три. Об этом говорят тихо, мимоходом, в доверительном разговоре после долгого знакомства или хорошенько надравшись в таверне; этого будто стыдятся или не хотят замечать; но она замечает.

За пределами башни она бывает редко и недолго, и ей сложно в полной мере оценить там происходящее. Поэтому она напрямую спрашивает у Грайма:

— Слушай, что за дерьмо у вас с рекрутингом?

— С чем?

— Из большей части жаб здесь — защитники так себе. Впрочем, мы, кажется, с этого и начинали. И они как будто… в принципе никогда не хотели такой работы. Или хотели, но давно передумали.

— Я говорил тебе, что это кучка жалких трусов, — цедит он сквозь зубы. — Это ты, помнится, упорно твердила мне сменить отношение.

— Нет. Я не об этом. Они не жалкие трусы, они просто не хотели такой работы. Или не были к ней готовы. Вопрос — почему вы не набираете тех, кто хотел и готов?

— Таких нет.

— Правда? Слушай, я немного бывала в ваших городах, но на прошлой неделе заглянула на Турнир Большого Щита, впечатлилась. И оружейная индустрия у вас вроде налажена неплохо. Похвально, конечно, что вы мирные ребята и не ведёте крупных войн. Но тем более странно то, что вы не можете найти подходящих воинов, чтобы защитить долину от единственной угрозы.

Грайм долго, внимательно разглядывает её, явно пытаясь оценить, может ли сейчас быть откровенным. Пауза затягивается.

— Слушай. Я могу просто научить тебя быть лучше понимать сотру… воинов, быть мягче с ними… попытаться быть мягче с ними и заслужить популярность. Могу сделать жизнь в вашем коллективе здоровее и спокойнее, могу мотивировать их чем-то. Но это не даст какой-то офигенной эффективности, если не в этом главная проблема. Не говоря мне правды — ты не даёшь мне даже попытаться что-то существенно изменить.

Он молчит пару секунд и затем сухо произносит:

— Здесь ты ничего не изменишь. Настоящую опасность тварей скрывают от народа. Негласное соглашение между нами и органами власти. Незачем сеять панику. В глазах мирных жителей мы просто собираем налоги да иногда закидываем стрелами какое-нибудь мерзкое зверьё. К нам приходят в надежде на безбедную богатую службу. У многих получается, — он зло усмехается, — вот только длится эта служба куда меньше, чем они ожидали.

— Серьёзно? — взвивается Саша. — И ты до сих пор мне об этом не сказал?

— Я позвал тебя, чтобы ты помогла мне сделать хоть каких-то воинов из этих жаб, а не чтобы разбалтывать тебе тайны! — он заметно повышает голос. — Здесь ты ничего не изменишь. Точка. И кстати, пока ты по-прежнему не знаешь, как попала в этот мир, — не советую роптать на отсутствие доверия.

Саша замечает, как при этих словах его рука будто ненароком ложится на рукоять меча.

Следовало бы, конечно, в который раз повторить, что она и правда ничего не знает, но она отчего-то не делает этого — просто молча уходит. В грудине бултыхается горечь, и теперь становится гнетуще ясно, что место для того, чтобы повеселиться, было выбрано так себе.

Но вместе с тем Саша отчётливо понимает, что теперь этого так не оставит. И сделает всё возможное, чтобы хоть как-то изменить ситуацию к лучшему.

Наверное, напрасно.

***

И она честно делает что может. И получается, нужно отметить, у неё неплохо.

Начать с того, что многим здесь откровенно не хватает внимания, понимания, простого человеческого — ну, или жабьего — тепла; Саша в той или иной степени сближается практически со всеми, не к месту вспоминая историю про Наполеона, знавшего по именам всех своих солдат. До Наполеона ей далеко, конечно. Но её любят. Ей доверяют. К ней приходят пожаловаться на неудачный день, ссору с товарищем или злого начальника (угадайте, кого). И… в этом коллективе определённо давно не хватало психотерапевта. Практически всем. Пара недель активной работы — и травматичность драк в таверне существенно снижается, а восстановление башни идёт неожиданно быстро.

Разумеется, Саша привязывается к ним в какой-то степени. Иначе не получается; ей всё-таки далеко ещё до её папочки, да и тот едва ли работал в таких условиях. Но это нормально. Это хорошо: актриса из неё не слишком, и они бы мигом почуяли неискренность. Это в какой-то степени даже сознательно — это нужно для дела, а чувствами вполне возможно управлять, как рукой или ногой. Ну и разумеется, это больно. Если ухватить рукой раскалённый уголь, тебе будет больно даже с учётом того, что ты сделал это сознательно.

Несмотря на атаки тварей, многие из жаб-солдат отчего-то не спешат совершенствоваться как воины. Саша не слишком понимает, почему, — хотя возможно, кое-чьи регулярные вопли о том, что у них руки не оттуда растут, чтоб хотя бы удержать меч, имеют к этому отношение. Так или иначе, для тех, кому недостаточно нежелания умирать, она придумывает новый стимул. Вспомнив об увиденном на Турнире Большого Щита, организует местный турнир — с чётко прописанными правилами, турнирной сеткой, рейтинговой таблицей и милым золотым кубком, изображающим оскаленного жаба с гигантским топором, в качестве главной награды. В золоте в башне недостатка нет, а Клаус, как выяснилось, давно увлекается на досуге созданием статуэток.