— Не сомневаюсь. И уверена, что изрядная их часть весьма приближена к власти и имеет возможность скрыть нужную информацию. Думаю, так дело обстоит во всех мирах.

Это звучит немного двусмысленно — этот вот момент про тварей, приближенных к власти и скрывающих информацию; и Саша, не делая никаких театральных пауз, побыстрее меняет тему.

— И слушай, я прекрасно помню, как смотрели на меня в городе те, кто не знал меня лично, но… понимал или подозревал, кто я, — и перед глазами как-то особенно живо возникает лицо библиотекаря. — Они боятся, не доверяют, ждут от меня нападения. Или наоборот, норовят поглазеть, как на уродливую диковинку. Это нормально, я думаю. Но как жить в мире, где так ведёт себя большинство, не очень представляю.

— Но ты ведь освоилась в гарнизоне?

— Ценой пары месяцев темницы?

— Я не…

— Ты вёл себя вполне логично. Ну да, вероятно, не слишком гуманно, но логично. Хотя и по поводу гуманности можно поспорить, стоит только представить, что бы со мной могли сделать твои старые враги алхимики.

Грайм грузно разворачивается к ней лицом, подходит ближе и медленно, не скрываясь, кладёт руку на эфес меча. Саша ловит себя на том, что совсем недавно всё же перестала вздрагивать от этого жеста, подспудно ожидая атаки.

— Если с ритуалом всё пройдёт удачно, мои старые враги алхимики будут повержены. В Гильдии случится переворот, и те, кто окажутся у руля, тебя не тронет. Остальные в этом не настолько заинтересованы, но если кто-то попытается причинить тебе вред…

Вместо продолжения фразы его пальцы обхватывают рукоять меча. Саша не выдерживает:

— Слушай, да когда уже ты поймёшь, что не всё решается силой!

И это восклицание должно было звучать зло, но вместо этого в нём ощущается не слишком уместная, мучительная нежность. Умом Саша прекрасно понимает, как глупа и опасна привычка чуть что хвататься за оружие. Но когда готовность атаковать её за любое неосторожное слово превратилась в готовность защищать её от кого бы то ни было…

Это зацепило её. Сильно. Так банально и топорно, на уровне каких-то глубинных инстинктов, но что уж теперь скрывать.

Но сейчас Грайм легко убирает руку с меча.

— Думаю, и ты уже могла понять, что моё влияние — не только в физической силе? Как бы некоторые ни старались.

— И что, мне всю жизнь прятаться за твоей спиной?

— Тебе? Прятаться за чьей-то спиной? — а сейчас уже в его голосе — та же неуместная нежность вместо вполне ожидаемой, логичной насмешки. — С трудом могу такое представить.

Он подходит ближе, и их глаза сейчас почти на одном уровне. Сделать эту светскую беседу ещё тяжелее было, казалось, непросто, но ему удаётся.

— Послушай. Поначалу я нанимал тебя как ловкого манипулятора, это факт. Но ты оказалась большим. Гораздо большим. Я этого не ожидал, и до сих пор не понимаю, как это произошло, но… Несмотря на разницу в видах, ты стала частью нас. Незаменимой частью. И ты смогла сделать так, что мы тебя полюбили.

«Я» в этом «мы» слышится слишком явственно, чтобы списать всё на иллюзии воспалённого самомнения, и даже сейчас Саше предательски хорошо от таких слов.

— Я ничего не делала специально. Но… это взаимно, — комкано говорит она и сдаётся, ловит рукой его руку, переплетая пальцы, знаменуя окончание конструктивного разговора.

— Я уверен, что и вся Амфибия сможет тебя принять, рано или поздно. Подумай об этом, — глухо отвечает он, крепче сжимая её кисть. — В ближайшие дни должно прибыть несколько патрулей, так что время на раздумья ещё есть. А после… Если они не принесут никаких новостей, мы сами отправимся в путь.

Её отчего-то болезненно задевают простые слова — «подумай об этом»; виноватым эхом проносится в голове мысль, что она уже надумала столько, что и не исправить. В вопросе о том, не остаться ли ей навсегда в неродном мире, где все разумные обитатели принадлежат к другому виду, а жизненный уклад принципиально отличен от того, что она знала когда-то, — её больше всего волнуют аспекты в этот мир интеграции. А всё остальное, о чём, казалось бы, должен в первую очередь думать нормальный человек — родители, друзья, человеческие мужчины, колледж, будущая успешная карьера и жизнь в достатке по правилам папочки-коуча, — осталось где-то за бортом.

Наверное, это именно то открытие о себе, которое она боялась сделать каждый раз, оголтело шарахаясь от одной мысли насчёт «остаться».

И наверное, не так уж плохо, что она его всё-таки сделала?..

***

На следующий день она уже сама участвует в приёме патрульных, лично расспрашивая

их обо всём, что могло бы говорить о близости шкатулки или других человеческих существ. И безрезультатно; хотя где-то на краю сознания маячит иногда ощущение, будто совсем рядом проплывает нечто важное, то, что она не в силах ни уловить, ни сформулировать.

Но она уже слишком запуталась в себе, чтобы безоговорочно верить своей интуиции. Она может просто выдавать желаемое за действительное. Или… может даже, не такое уж и желаемое, просто необходимое, но так или иначе, всё равно выдавать.

Очередная группа из трёх жаб выглядит на удивление незнакомой — странно, даже тех, кто большую часть времени проводит в патрулях, Саша обычно знает лучше. А может быть, дело в том, что первым бросается в глаза их специфичное состояние: ощутимо потрёпанные, с синяками, царапинами и вмятинами на доспехах, они выглядят так, будто патруль выдался… не слишком удачным.

Грайм окидывает их неодобрительным взглядом.

— Откуда вы?

— Из Вартвуда, — коротко, резко, будто гавкнув, отвечает их главный, крепко сбитый жаб с молотом наперевес. Парень рядом с ним вскидывает голову, заключённую в огромный железный шлем. Этот шлем и название деревни наконец вызывают у Саши нужную ассоциацию, и она припоминает — первый день на свободе, первые патрульные, кого она встретила, недружелюбные злые лица…

Взглянув на их третью, рослую девицу с косой, Саша понимает, что кое-что с тех пор так и не поменялось. Та глазеет исподлобья с настораживающей, ледяной злобой; это уже не та угрюмая неприязнь к странному существу, внезапно вышедшему из темницы, а что-то гораздо большее.

Интересно, с чего бы? Они с этой девицей и не общались толком. Или здесь к ней так и будет относиться большинство тех, с кем она не успела познакомиться достаточно близко?..

— Из Вартвуда? — хмыкает Грайм, заглядывая в бумаги. — Мелкая деревня в глубине долины, где почти полгода назад, согласно вашему же отчёту, уплатили все налоги на год вперёд?

Повисает короткое молчание. Грайм мрачно смотрит на главного патрульного, давая понять, что вопрос не риторический.

— Так точно, капитан, — кивает он.

— И что же вас занесло туда вновь? У вас был намечен совершенно иной маршрут. Вы посетили Доувер, как было запланировано?

— К сожалению, нет, но…

Жаб отводит глаза, и в этот раз молчание тянется чуть дольше. Под столом Саша незаметно касается ноги Грайма, напоминая о том, что подчинённых следует выслушать до конца, прежде чем рубить сплеча. Теперь уже не нужно никаких болезненных ударов каблуком. В плане взаимопонимания они оба продвинулись неплохо.

— Капитан, — хрипло произносит девица, продолжая буравить Сашу взглядом, достойным врага народа, — не сочтите за бестактность, но… Нам хотелось бы продолжить разговор с вами с глазу на глаз. Без присутствия вашего… советника.

Грайм отрывисто, гортанно кашляет, так, что это больше похоже на рык, и это не предвещает ничего хорошего. Саша судорожно впивается ногтями ему в колено. Да уж, с мыслями по поводу каблуков она явно погорячилась.

Она отвечает патрульным первой, пока он не ляпнул что-нибудь не то:

— Боюсь представить, каковы причины для этого, — аккуратная выверенная усмешка уголком губ, — но так и быть, я оставлю вас ненадолго.

И, тщательно следя за лицом — на нём должны сейчас отражаться некоторая уязвлённость, осуждение, снисходительность и уверенность в том, что Грайм в любом случае ей всё потом расскажет, — она медленно поднимается с места и следует к выходу из комнаты. И уже у самой двери с огромным трудом перебарывает в себе мучительное желание оглянуться.