Большинство новых знакомых отзывались не слишком одобрительно не только о ее полноте, это бы ничего, но Эмма за последние годы слишком уверовала в свою исключительность, в свои заслуги и в обязательное восхищение ею и Нельсоном, не желая понимать, что давно перестала таковое вызывать.

Многих восторгало ее умение позировать, изображая те самые «картины», которые она демонстрировала еще со времен позирования в качестве «богини здоровья». Актерский дар у Эммы был несомненно, ей легко удавалось при помощи только поз и выражения лица создавать любой образ. Но это отнюдь не искупало неумение вести себя в приличном обществе. Если бы это было только незнание или игнорирование правил приличия, возможно, ей простили бы, однако вволю посмеявшись, но леди Гамильтон умудрялась шокировать окружающих откровенной вульгарностью и непомерной любовью к лести, граничащей с глупостью.

Редкие случаи задушевного пения, когда аплодировали не из вежливости, а от души, сменялись натянутыми улыбками, когда она допускала один промах за другим. Эмма неумеренно пила, правда, медленно пьянея, спаивала рядом с собой Нельсона, который пьянел быстро и попросту засыпал в уголке, неумеренно восхваляла своего возлюбленного, а заодно и себя, превращая каждый разговор в длинный монолог о собственных и адмирала Нельсона заслугах перед Неаполитанским королевством, а, следовательно, и перед всеми остальными.

Это было бы понятно при венском дворе, все же Мария-Шарлотта, которую, к изумлению Эммы, в Вене стали звать Каролиной (таково было ее официальное имя, Шарлотта — это внутрисемейное), приходилась матерью правящей императрице и теткой императору. Когда перебрались в Прагу, столь пространные рассказы о событиях в Неаполе уже вызывали некоторое недоумение. Для пражан Абукир был далекой бухтой, находившейся на другом конце света.

В самых разных дневниках в те дни записано одно и то же: огромная, вульгарная, тщеславная любительница выпить и поговорить о Нельсоне и о себе. С удовольствием внимает откровенной и грубой лжи, видно, из-за недостатка интеллекта не сознавая, что комплименты преувеличены. Адмирала просто позорит, держа, как прирученного медведя на поводке, и всем демонстрируя. Нельсон этого не замечает, видя перед собой только леди Гамильтон и каждому внушая, что она чистый ангел. Не соглашаться опасно. Лорд Гамильтон рядом просто сморчок, пригодный только для того, чтобы носить шаль.

А еще отмечали вопиющее косноязычие, матросские замашки вроде предпочтения стаканов фужерам и выливания последней капли на ноготь большого пальца, и неразборчивость в выражениях в любом обществе.

Дело в том, что Эмма за годы вынужденного скитания по морям, по волнам и впрямь растеряла многие воспитанные лордом Гамильтоном привычки, зато приобрела множество таких, которые были бы простительными среди веселой компании на пикнике или в матросском кубрике, но никак не при европейских дворах. Поэтому уследить за своей речью и своими манерами, особенно после колоссального количества шампанского (бывало, хозяину приходилось запрещать слугам подавать напиток, чтобы гости не свалились под стол), трудно, широкая и добрая душа Эммы раскрывалась нараспашку, вводя собеседников в ступор.

Вывод у всех один: своей связью с этой особой, своей влюбленностью в нее и немыслимым почитанием, граничащим с глупостью, адмирал Нельсон серьезно компрометирует себя и роняет свой престиж. О лорде Гамильтоне с его поведением даже не вспоминали, в семьдесят лет он стал посмешищем для всей Европы, не просто рогоносцем, но именно посмешищем, потому что в угоду своей беспокойной супруге временами забывал о правилах приличия и тоже выкидывал какие-нибудь шутки, на которые никогда не решился бы, будучи послом Англии.

Дурной пример куда заразительней доброго.

Но этой троице было все равно. Они любили: Эмма и лорд Гамильтон Нельсона, а сам Нельсон Эмму. Лорда Гамильтона не любил никто. Он это чувствовал и молил Бога только о том, чтобы живым добраться до Лондона, до Чарльза Гревилла, узнать у него новости об остальных коллекциях, найти жилье и зажить тихо и спокойно. Как такое получится рядом с Эммой, почему-то не думалось.

Все ближе море, а за ним Англия. Все чаще двое мужчин задумывались о том, что же будет там. Гамильтон с надеждой, Нельсон с опасением. В Англии Фанни, придется что-то решать, как-то объясняться по поводу трехмесячного отсутствия и предпочтения дальнего пути перед обычным морским… Ах, если бы Фанни могла относиться к ним с Эммой так же спокойно, как лорд Гамильтон! Если бы женщины смогли подружиться… Но что-то подсказывало Нельсону, что его супруга вовсе не обрадуется пребыванию рядом с ним леди Гамильтон.

Но до Англии еще есть время, они могут быть вместе, вовсе не думая ни о каких запретах!

Нельсон ошибался: это в Вене их принимали, как старых знакомых, это Эстергази, который бежал вместе с королевской семьей подземным ходом, сквозь пальцы смотрел на откровенные отношения Эммы и Нельсона, а в Дрездене, например, эрцгерцог Карл категорически отказался принимать при дворе женщину с развратным прошлым! Конечно, им отказали более дипломатично, все же это двор, а не матросский кубрик, посетовали на неготовность дворца к приему высоких гостей. Но почти сразу донесли до ушей настоящую причину.

Нельсон был в ярости: кто-то посмел недооценить его Эмму?! В адрес эрцгерцога немедленно были высказаны самые резкие характеристики, а еще обещано везде и всюду отныне говорить о нем гадости!

Нечего сказать, отличный ответ лорда Нельсона. Слова адмирала тут же передали в обратном направлении, и вся компания объявлена нежелательными персонами, Сопровождавший их несчастный Элиот (когда-то он бывал в Неаполе и был обласкан лордом Гамильтоном), вынужденный ходить по острию ножа всюду и везде сглаживая углы, которые словно намеренно создавала Эмма и, глядя на нее, Элиот не чаял уже избавиться от беспокойных гостей. Чтобы удалить их от саксонского двора во избежание еще каких-то неприятностей, он пошел на хитрость, сообщив, что в Гамбурге уже ждет корабль, который Нельсон просил у английского правительства, отправляясь из Ливорно.

Никто не сказал адмиралу, что английское правительство вовсе не было намерено потакать его прихотям и отправлять парусник в Гамбург только потому, что ему вздумалось сопровождать в вояже по Европе позорящую его леди Гамильтон.

Конечно, никакого корабля в Гамбурге не оказалось, пришлось ждать хоть, какое-то судно, идущее в Англию. Когда в конце октября нашлось английское транспортное судно, готовое взять на борт пассажиров, но не обещать им удобства, Элиот молил Господа только о том, чтобы беспокойные гости не отказались. Не отказались, все понимали, что пора уезжать, деньги на исходе.

Вообще-то, чтобы троица наконец уплыла, Элиот был готов сам зафрахтовать для них судно: слишком дорого ему давались ежеминутные фокусы и необходимость предотвращать или терпеть выходки Эммы, за которой следовали Нельсон и ее мать миссис Кэдоран, тоже не слишком стеснявшаяся по примеру дочери в выражениях и действиях.

Наконец, вволю позабавив и разозлив Европу, показав себя не в лучшем свете, Эмма, Нельсон, лорд Гамильтон и остальные погрузились на корабль, умудрившись даже при посадке устроить настоящее представление. Эмма пела, выделывала разные танцевальные па, заставив зрителей усомниться в своей трезвости.

Когда судно наконец отвалило от берега, бедолага Элиот был готов целовать пирс и долго стоял, убеждаясь, что никто не повернул корабль обратно, не бросился в воду, что дорогие гости уплыли… Вечером он по примеру Эммы от радости, напился. Бедолага еще долго вздрагивал, когда на улице ему слышался голос леди Гамильтон.

Судно неудобное, но все рады и тому.

От бесконечных переездов устали, хотелось приткнуться куда-нибудь и отдохнуть. Отдыха получилось, осеннее море штормило, качка вымотала неимоверно, к берегам Англии добрались

Лорд Гамильтон не боялся уже ничего, его не пугал шторм, возможность утонуть, нахлебаться соленой морской воды… Последние годы научили тому, что хуже всегда может быть, и стоит держаться за сегодняшний день, не ожидая ничего хорошего.