— Флигеля пооткрываю, — заявил баронет, бренча ключами. — Сами ищите тряпки, вёдра — всё, что надо. Вода там, — махнул он рукой в сторону дворца. — У восточной лестницы пруд есть. Давайте поживее тут, до темноты вернуться надо.

Кто-то из взрослых присвистнул, видимо, представив, сколько работы в таком огромном дворце.

Началась сутолока. Даже в флигели слуг короля рвались попасть все подряд. Не только из-за ожившей сказки, к которой подступали исподволь, а потому, что сами уже позабыли, каково это, по-человечески жить. Некоторые взрослые женщины не смогли сдержать слёз, увидев аккуратно заправленные постели, столы, покрытые холщовыми скатертями, ровные стопки чистых тарелок. Здесь жили люди, старались, изо всех сил старались угодить господам. Так почему же, за что у них отняли эту жизнь?!

Сагде с Унтиди вёдер не досталось, им вручили лишь по тряпке, разорвав простынь. Сагда не возражала. Уж чего-чего, а прибираться во дворце ей не очень-то и хотелось. Хотелось в нём ходить и бегать. А может, даже стоять, или сидеть, разглядывая невероятные, непередаваемые красоты, которые даже вообразить-то нельзя.

Десяток женщин, несмотря на их ворчание, оставили тут. Надо было привести в порядок и кухню, для грядущего торжества. Как знать, вдруг кому-то из высокородных гостей захочется человеческой пищи.

Вслед за баронетом толпа подошла к северной лестнице. Сагда и Унтиди, шагавшие в числе первых, поднялись по мраморным ступенькам, держась за руки, как держались всегда, в волнительные моменты. Сагда чувствовала, что её рука дрожит и потеет, тогда как ладошка Унтиди остается холодной и неподвижной. Надежной. Опять она, старшая, полагалась на младшую. Но сейчас было не до угрызений по этому поводу. Двери распахнулись.

Внутри оказалось темно. Свет, пробившийся через раскрытые двери, недалеко убежал вперёд, обозначив коридор с висящими на стенах картинами, и алую линию, выложенную на полу из неизвестного камня. Дети опасливо топтались на пороге тьмы.

— Там, в зале, шторы, — проворчал баронет. — Отдёрнуть надо, светлее будет. А там со свечами посмотрим, как… Ну, я что, сам буду шторы дёргать? Четверо со мной!

Он пошел вперед, ворча, и четверо мужчин, переглянувшись, двинулись следом.

— Сразу бы подожгли, да и дело с концом, — чуть слышно сказала Унтиди. Её голос подрагивал, но не от эмоций, а от усилий остаться голосом, не сверзившись в шепот.

— Это точно. — Сагда и Унтиди вздрогнули, услышав чужого. — И работы меньше.

С перепугу Сагда тут же вспомнила имя оказавшегося рядом мальчишки — Никкир. Лет ему было столько же, сколько и ей, но раньше они никогда не разговаривали. Хотя бы потому, что Никкир редко разговаривал вообще. В школу ходил, и когда Чевбет задавал ему вопрос, он поднимался, лениво, чуть ли не с зевотой отвечал, потом садился и вновь погружался в молчаливое наблюдение мира. Казалось, он постоянно испытывает мир, спрашивает, почему ему, Никкиру, должно быть на этот мир не плевать. Мир изо всех сил старался подтаскивать доказательства, и иногда в глазах Никкира появлялось вялое удивление: мол, надо же, эта помойка ещё шевелится.

Сагда приоткрыла рот. Она уже подбирала слова, чтобы разубедить Никкира, мол, ничего такого Унтиди не имела в виду, просто болтает глупости, прибираться не хочет. Но Никкир внезапно посмотрел ей в глаза, и слова как-то сами собой умерли. Никкиру было плевать. Он пожал плечами, будто подтверждая это открытие Сагды, потом опустил взгляд и посмотрел на руки девчонок. Увидел тряпки и махнул жестяным ведерком.

— Возьмёте к себе?

— Конечно! — выпалила Унтиди, и Никкир кивнул опять. Он утратил интерес к разговору и смотрел теперь, как тьма постепенно уползает из коридора. Далеко впереди, в зале, раскрывали огромные окна, впускали внутрь солнечный свет.

Двинулись к залу. Сагда ревниво косилась на Никкира, которого с такой охотой приняла Унтиди. Что ж, хорошо, конечно. Работать так и так заставят, а без воды много не наработаешь. Вон, пылюга какая повсюду, аж картин не разобрать. А тут — пожалуйста, ведерко, и ещё таскать самим не придется.

Но все равно, присутствие Никкира отчего-то беспокоило. Какой-то он был… Слишком надежный, что ли, несмотря на то, что надеяться-то было особо не на что.

Добрались до зала, посреди которого стояло пыльное кресло, обитое красной кожей. Покосившись на него так и эдак, Сагда решила, что это, верно, и есть то, что называется «троном». Тут же захотелось присесть. И, судя по тому, как вел себя баронет, возможность такая будет. Морщась и то и дело сплевывая, он брезгливо переступал по каменным плитам, безо всякого интереса смотрел по сторонам. Ключи побрякивали на поясе.

— Полы, стены, — говорил он, не заботясь о том, слушает ли его кто-то. — Потолки тож, наверное. Там, вернётесь, гляньте, стремянки должны быть и швабры длинные. Окна обязательно, снутри и снаружи. С картинами осторожно! Сухой тряпкой обмахните, а то с вас станется помыть. Я, если понадоблюсь, буду у пруда, предаваться благородной тоске и созерцанию небесной чистоты.

Лишь только он исполнил угрозу, люди принялись за работу. Неспешно, с раскачкой, ворча и перешучиваясь, почесывая в затылках. Зашуршали щётки, выметая пыль с пола, заскрежетала деревянная лестница — решили снять тяжёлые шторы и, если не выстирать, так хоть поменять на другие. Сагда и Унтиди, не сговариваясь, бочком двинулись к одной из двух лестниц, ведущих наверх.

— Вот, — возник как из-под земли Никкир и поставил полное ведро на ступеньку. — Пруд — красотища, только зарос весь, кабы тоже чистить не погнали. Здоровенный, зараза, потопнуть запросто можно.

Сагда смерила парнишку уничижительным взглядом. Тоже, любитель чистоты выискался. И чего притащился со своей водой, пока не окрикнул никто? Поднялись бы наверх, посмотрели, да потом, через часок-другой, глядишь, и поработали бы немножко. А теперь…

Унтиди первая погрузила тряпку в ведро, достала, тщательно отжала и, когда струйки перестали стекать, негромко сказала:

— Смотрят.

Никкир кивнул — мол, а я о чем? Сагда метнула взгляд в сторону тронного зала и обнаружила, что и вправду одна худосочная сморщенная женщина с вредным лицом не сводит глаз с их тройки. Сагда раньше видела её лишь мельком — она жила в соседнем бараке — и даже имени её не знала.

Пришлось протирать перила, так гладко отполированные, что на них ни пылинки не задерживалось. Зато гладить их было — одно удовольствие.

— Красиво тут, — простодушно болтал Никкир, глядя по сторонам, на золоченые рельефы стен и причудливый мраморный рисунок ступеней. — Хотя, как по мне, неуютно. Дома должно быть тесновато, чтоб дом чувствовался. Вот как кошка — видала? — она ж всегда норовит в закуток какой забиться, в ящик, чтоб стены, значит, чувствовались. Почему и дома с углами строим — чтоб каждый мог забиться куда-нибудь.

Услышав это «видала», Сагда удивилась. Никкир, кажется, обращался именно к ней. Странно это было. Обычно все предпочитали болтать с Унтиди, а к Сагде если и обращались, то всё равно будто разрешения у малявки спрашивали, косились то и дело. Обычно Сагду это злило, но вот теперь, дождавшись к себе внимания, она растерялась и грубо сказала:

— У нас кошка на печи всегда валялась. А без углов — попробуй, построй.

— Кошка — дура, — тут же согласился Никкир. — Супротив природы прёт. А без углов — и пытаться нечего, мудро всё придумано. Я ж к чему? К тому, что в таком домище ежели жить, это ж каким уродом быть надо. Хуже той кошки. Ни угла тебе, ни закуточка, всё только просторы, просторы. Просторы — они там, на улице. Вышел в поле — радуйся, по лесу прогулялся — хорошо. А дома-то на кой такое?

Столько слов от Никкира Сагда не слышала ещё ни разу. То и дело косилась, удивлялась, шоркая по одному и тому же месту перил.

— Может, у кого-то душа огромная, — тихо сказала Унтиди. — Тогда и в таком дворце тесновато станет.

Сагда перевела дух. Теперь Никкир заговорит с Унтиди, так всегда бывает. Сама она чувствовала себя неуютно, не привыкла с чужими болтать.