— Замечательно, — проговорил Швабахар. — Я, припоминаю, слышал, что сантиметровые радиоволны имеют большое будущее и используются для радиосвязи, но никогда не мог представить, что они так необходимы для ваших радиолокационных станций.

Майер, польщенный восхищением своего друга, продолжал:

— Ученые многих стран ведут работу по освоению дециметрового диапазона радиоволн. Например, радиоволны длиной десять метров создаются переменным током с частотой, равной тридцати миллионам колебаний в секунду. Сверхвысокие частоты в миллионы раз превышают частоту осветительного тока и в тысячи раз превосходят частоты, применяемые для обычных радиопередач. Но вот что интересно… — Майер полистал журнал и, указывая на одну статью, сказал:

— Русские ученые, как писал профессор Органов, далеко продвинулись в области сверхвысоких частот. Это чрезвычайно важный фактор. Органов, насколько мне известно, последние годы работал по созданию совершенно новой аппаратуры. Да, мой друг, он успешно разработал уже тогда принципиально новые схемы и по-иному, чем многие его коллеги, подходил к вопросам возбуждения электромагнитных колебаний. Это очень талантливый ученый! — с большим чувством проговорил Майер. — Перед войной профессор предложил новый тип колебательного контура, который особенно необходим в генераторах сверхвысоких частот.

Профессор Швабахар слушал, не перебивая, он увлекся рассказом, возможно, не меньше самого рассказчика. Раньше Майер, конечно, говорил другу о своей работе, но так подробно и взволнованно, как теперь, доктор еще никогда не рассказывал. Его восхищение трудами русского ученого невольно передалось и Швабахару, и профессор, не выдержав, спросил:

— Господин Органов сейчас работает в вашей лаборатории?

Майер некоторое время помедлил, затем ответил:

— Нет. Стыдно признаться — он убирает металлическую стружку в одном из наших цехов. Профессора поставили на тяжелую работу… Сейчас он болеет.

— Дорогой друг, что вы говорите!? Это какой-то абсурд!

Майер грустно посмотрел на Швабахара:

— В наше время все возможно, профессор. Я только сегодня узнал об Органове и ездил к председателю Имперского совета. Мне обещали направить профессора в мою лабораторию. — Майер на минуту замолчал, опять с грустью посмотрел на своего старого товарища и тихо добавил: — Но они хотят что-то еще уточнить, согласовать…

В этот вечер Швабахар уехал от доктора Майера значительно позже, чем всегда, и фрау Эльза, после того, как за гостем закрылась дверь, стала с нетерпением ждать, когда удалится из кабинета и сам доктор. И вот, наконец, кабинет опустел. Эльза неслышно прошла туда, поставила к стене стул, взобралась на него и, раскрыв вентилятор, вынула из корпуса миниатюрный металлический футляр.

…На утро, проводив доктора Майера на завод, фрау Эльза подошла к телефону и, набрав нужный ей номер, сказала в трубку:

— Передайте оберст-лейтенанту, что звонила фрау… Он знает кто! Передайте немедленно! — добавила она.

Вскоре около дома Майера остановился низкий длинный лимузин. Из него вышел Рамке. По тому, как встретила его фрау Эльза, можно было понять, что они уже знакомы и довольно близко…

— Герр Майер дома? — спросил Рамке.

— Нет. — Фрау Эльза передала Рамке металлический футляр. — Надеюсь, на этот раз вы будете довольны.

— Отлично, — улыбнулся Рамке и, достав из бумажника пачку кредитных билетов, бесцеремонно сунул их за лиф «экономке». — И вот еще, — с этими словами он передал Эльзе другой точно такой же металлический футляр. — Заряжен, — сказал он и направился к своей машине.

Рамке долго ездил по улицам города. Только к одиннадцати часам он оказался в своем особняке. Отправив куда-то по делам свою единственную прислугу, он тщательно закрыл дверь и вытащил из потайного места небольшой чемодан. В нем оказался портативный звуковоспроизводящий аппарат. Рамке вынул из кармана металлический футляр, достал из него пленку и, вставив ее в аппарат, включил его. В комнате послышалось два голоса. Принадлежали они профессору Швабахару и доктору Майеру.

Удобно усевшись рядом с аппаратом, Рамке стал внимательно слушать. Из микрофона звучало: …«Что-нибудь случилось, неприятности?.. О, если бы вы знали… Сегодня мне сообщили, что на заводе среди русских рабочих находится профессор Органов…»

Рамке вдруг придвинулся вплотную к самому аппарату. А оттуда, словно разговаривали в его комнате, звучал недоумевающий голос профессора Швабахара: — «Органов?» Через секунду последовал взволнованный ответ доктора Майера: — «Да, да, Органов…»

Рамке с минуту сидел в оцепенении. Фамилия «Органов» прозвучала для него в этой комнате не менее неожиданно, как если бы прогремел выстрел. Он вскочил, быстро выключил аппарат и в несколько прыжков оказался около двери. Она закрыта. Рамке перевел дыхание, вытер пот, выступивший на лбу. С минуту он прислушивался к тишине, воцарившейся в комнате, и затем снова включил аппарат: очень четко раздалась фраза Майера: «…Он убирает стружку в одном из наших цехов». — Громкое восклицание заглушило последние слова Майера. Это не сдержался Рамке. В возгласе было и удивление и злая радость. Рамке закурил, сделал несколько затяжек, совсем близко наклонился к аппарату.

И только вторично, прослушав записанный на пленку разговор между учеными, он прошептал:

— Так вот, оказывается, где находится этот русский профессор… он работает здесь, у Шницлера… — Рамке убрал аппарат и спрятал небольшой футляр с пленкой. Некоторое время он оставался дома, тщательно обдумывая план своих действий. Наконец, оделся и поехал на телеграф.

Телеграмма, поданная Рамке, была очень лаконична, она не могла вызвать никаких подозрений. На бланке было написано всего лишь два слова: «Обеспокоен молчанием».

В дальнем углу «играли» в карты… Люди разговаривали так тихо, что в нескольких шагах трудно было разобрать, о чем идет речь. Только отдельные фразы «Мой туз!», «Черви козыри» и другие обычные в игре слова громко раздавались в бараке.

Людей, как это ни странно, совершенно не интересовало, кто из них выиграет, кто проиграет. Они были озабочены другим…

— Я не предусмотрел, что так быстро явятся гестаповцы, — очень тихо говорил Луговой, вспоминая об аресте Аркадия Родионовича.

— При чем тут «не предусмотрел»? Разве можно было предположить, что все произойдет именно так! — пытался успокоить Лугового Смородин, хотя на широкоскулом лице его отражалась тревога.

— Эх, жаль человека! Что теперь с ним?.. — отозвался Соколов.

— Ясно, что замучили, изверги! — в сердцах проговорил Пашка.

— А ты отходную не пой, рано! — оборвал Смородин.

— Почти три недели прошло, а об Органове слуха нет, — глухо заговорил Соколов.

— И все же я верю, Аркадий Родионович жив, — не согласился с ним Смородин. — Мое мнение такое, — проговорил он, — ждать нам нечего, пора снова приступать к действиям.

— Старыми методами? — сердито спросил Соколов.

— Хотя бы старыми! — вызывающе проговорил Смородин. — Ждать у моря погоды — преступление.

Луговой сидел и молчал. Все это время он не находил себе места. Петр Михайлович еще больше осунулся, в глазах его стал чаще появляться мрачный огонек. Луговой постоянно думал о том, как подорвать производство завода, как разрушить все то, что создается в глубоком тылу у немцев.

Петр Михайлович нередко видел во сне, как полыхает в огне основной цех, центральная лаборатория… как в столице фашистской Германии рвутся бомбы. Луговой просыпался, долго всматривался в темноту и снова забывался тревожным сном.