За последнее время Петр Михайлович все чаще вспоминал о немецком специалисте — высоком человеке в роговых очках. «Кто он? Почему он защитил Аркадия Родионовича?» Эти вопросы со дня ареста Органова не давали покоя Луговому. С каждым разом он все больше задумывался: поведение немецкого специалиста было непонятно, казалось странным.
Сначала Луговой считал преждевременным сообщить товарищам о своих сомнениях, но вскоре понял, что совершает ошибку. И в ближайший же вечер заговорил с ними на эту тему.
— Когда нас послали на уборку на второй этаж, — стал рассказывать Петр Михайлович, — меня удивил один немецкий специалист…
Подпольщики с большим вниманием выслушали рассказ Лугового. Изредка они невпопад бросали карты на кон, настороженно посматривали. Но охранников нигде не было видно.
— Черт возьми, я не могу ничего понять, — первым подал голос Красницин. Он тряхнул кудрями. — Непонятен этот очкастый.
— Николай прав, слишком уж непривычная нам поддержка. — Смородин посмотрел на Лугового, — а вы-то как думаете, Петр Михайлович?
Сами посудите с какой стати немецкий ученый стал бы защищать русского рабочего? По-моему, здесь не простое сострадание, желание вырвать рабочего из рук гестапо, а что-то большее. — Луговой стал говорить тише. — Ведь спорить с гестаповцами отважится не каждый немецкий специалист. И знаете, я думаю, есть смысл как-нибудь повидаться с ним.
— Зачем встречаться с этим человеком, — пожал плечами Соколов, Сообщение Лугового он выслушал молча, но еще не понимал всего этого. Луговой пояснил;
— Видишь ли, Костя, этот немец может оказаться очень ценным для нас.
— И правда, — заторопился высказаться Пашка, — может быть, на заводе есть немецкие коммунисты? А что ж, вполне возможно!
— Вот было бы здорово, — одобрил Красницин, — я думаю, что в Германии коммунисты остались, не мог же Гитлер всех поубивать.
— Горячитесь вы опять, — покачал головой Соколов. — А ты, Петро, как полагаешь, не опасно ли встречаться с немцем-то? Вдруг он — провокатор, взяли гестаповцы да и подстроили все умышленно…
— Едва ли, я этого специалиста несколько раз видел в цехе, мне даже показалось однажды, что он не одобряет отношения охраны к нашим людям. — Луговой задумался. — Понимаешь, Костя, без риска не обойтись, но дело очень важное: вдруг немец окажется как раз тем человеком, который поможет нам связаться с внешним миром и… — Луговой на минуту замолчал, а затем с надеждой в голосе сказал: — Если б он узнал, что случилось с Аркадием Родионовичем…
— М-да, — Соколов опустил голову, удрученно сказал: — Очень опасно.
— Стоит рискнуть, — опять выскочил Красницин. — Поручите это мне.
Луговой покачал головой.
— Нет, Николай, это должен сделать я сам.
— Почему именно вы, Петр Михайлович? — неожиданно возразил Пашка. — Вам рисковать нельзя, вы у нас за старшего.
— Нет, друзья, это должен сделать я. — Заметив, как нахмурились Пашка и Красницин, Луговой пояснил: — Я помню немца в лицо, поэтому быстрее найду его. И потом, учтите, если он хотел помочь нам в тот раз, по-видимому, он уже тогда догадался, что Органов действовал не один.
С доводами Лугового согласились. Незаметно для себя все начали разговаривать громче и совсем забыли о картах. В это время в коридоре показался долговязый проныра — фельдфебель Ганс. Голоса «игроков» притихли. Фельдфебель шел неторопливо, на людей он посматривал свысока. Это был тот самый фельдфебель, который сопровождал состав с русскими рабочими по территории Восточной Пруссии. Долговязый гитлеровец вместе с несколькими солдатами не вернулся в действующую армию, его зачислили в заводскую охрану. Он нес полицейскую службу и старался вовсю. По самодовольному выражению лица, по ленивой походке Ганса было видно, что он доволен своими новыми обязанностями.
…Действительно, фельдфебель считал, что ему подвезло. Ганс испытал уже, что такое война. Он побывал в сложных переделках. И теперь фельдфебель вполне отдавал себе отчет, что значит находиться в тылу, подальше от обширных русских полей, по которым, изрыгая огонь, со скрежетом мчатся танки, неудержимо идет в контратаку пехота… О, Ганс и сейчас не может без страха вспомнить о том, как батальон, в котором он служил, наткнулся однажды на отряд русских. Ганс уже не помнит, как называлось то село, где это произошло, но он никогда в жизни не забудет, какая там разыгралась трагедия…
Нет, с Ганса хватит, он по горло сыт войной. Пусть повоюют другие. А он… Он рассчитывал дожить до победы своего фюрера и не только дожить, но и насладиться ее плодами. Именно поэтому лучше находиться подальше от фронта. Тем более, что ему удалось привезти кое-что из России, не считая посылок, которые он аккуратно отправлял своей Альхен… Нет, подальше от заманчивых, но страшных русских просторов.
И фельдфебель делал все, чтобы угодить начальству, отсидеться в тылу дорогого фатерланда.
Как истый представитель высшей расы, Ганс с чувством законного превосходства взирал на копавшихся в бараке людей, рабов великой Германии. Сопровождаемый двумя солдатами, он прошел в конец коридора. Там, в углу, он заметил Лугового и недовольно поморщился. Не нравился бывшему штурмовику этот русский рабочий. Еще в пути, при следований в Германию, Ганс запомнил этого человека. Фельдфебель заметил, что Луговой уже тогда, в вагоне, пользовался авторитетом среди пленных. Правда, он не командовал ими, не претендовал на какое-то особое отношение к себе, что по мнению Ганса могло бы служить доказательством влияния этого русского на других, но все равно к нему все относились с уважением. Это обстоятельство Ганс взял на заметку…
В то время, когда фельдфебель победно вышагивал по земле России, он считал большевиками всех, кто пользовался у местного населения наибольшим авторитетом. И Ганс подозревал, что этот русский рабочий — большевик. Однако он, к сожалению, не успел расстрелять его в дороге. Теперь же русские работают на заводе — положение изменилось, можно лишь «законно» пристрелить его. Но русский, словно разгадав мысли фельдфебеля, не давал повода к придиркам. Он делал все так, как требовала администрация завода и комендатура. И все же Ганс не верил в его покорность: у человека, признавшего себя побежденным, послушным чужой воле, не такой взгляд. А этот смотрит смело, не опускает глаз даже тогда, когда глядит в лицо представителю непобедимой Германии — Гансу.
Фельдфебель не отступал от своего решения уничтожить Лугового, но не спешил с этим. Он был уверен: в конечном итоге рабочий от него не уйдет. А пока пусть он поработает на Великий Рейх — это хорошо. Между прочим, и администрация завода не поощряет избиения рабочих. В цехах нужны трудоспособные люди. Такие указания тоже следует иметь в виду. Портить отношения с администрацией опасно.
Шествуя в глубь барака, фельдфебель выпятил грудь совсем так, как бывало в молодости, когда, заработав чаевые, он вместе с другими официантами ресторанов появлялся в одной из лучших пивных Мюнхена. Вот било раздолье! Ганс и сейчас помнит это время. Он помнит, каких замечательных ораторов из националистов ему довелось слушать в пивной. Сейчас многие из них поднялись так высоко по службе, что голова кружится. Да, что ни говори, прекрасное было время!
Хорошо помнит Ганс и другое. Нередко после зажигательных выступлений нацистских главарей он со своими приятелями шел наводить истинно арийский порядок… Особенно проявил свои способности молодой Ганс при погромах еврейских магазинов… Еще бы, Ганс умел поживиться, он знал цену хорошим вещам.
А теперь? Теперь другие времена. Разве урвешь что-нибудь с рабочих. Здесь — не Франция, не Россия, здесь трофеев нет.
Поравнявшись с Луговым, гитлеровец не удержался.
— Ваш камрад Органов нет? Плехо? Плехо! — И громче по-немецки: — Весь этот сброд мы держим до тех пор, пока он способен работать, а потом… — Ганс выразительно щелкнул пальцами перед носом Лугового.
Луговой прекрасно понял, что хотел сказать фельдфебель, но взял себя в руки, не ответил на насмешку. Зато не выдержал Пашка. Еще раньше, наблюдая за долговязым фельдфебелем, он решил, что этот фашист — самый вредный из всех охранников. И каждый раз, как только в бараке появлялся верзила с погонами фельдфебеля, Пашка невольно сжимал кулаки. Вот и сейчас, увидя его прыщеватое, злое лицо, Пашка резко качнулся всем своим корпусом вперед. Со стороны могло показаться, что молодой парень споткнулся. Его голова пришлась как раз на уровне носа фельдфебеля… Все произошло в одно мгновенье, никто не мог понять, как это случилось.
