Сильный удар тут же опрокинул меня на землю. Сверху навалились, впечатывая тело в липкую грязь.

— Это что ещё за выкидыш Лишнего? — В голосе послушника проскользнули нотки интереса. Видать достала его эта нудная поездка, а тут хоть какое-то, да развлечение.

— Это другой сын селянина Вилима, отец Мефодий, — скрипучий надтреснутый голос, несомненно, принадлежал красномордому. — Баллот он вчера вытянул, да потом сразу в пустошь стрекача задал. Насилу поймали.

— В пустошь говоришь? — Вскинулся молодой жрец. — А мне почто о том не сказывал? Забыл указ отца-приора?

— Что ты! Разве я мог забыть! — Красномордый, судя по тону, ничуть не смутился. — Потому ещё вчера отцам-радетелям весточку послал. А тебе отец Мефодий и знать о том не след. — В голосе местного жреца проскользнула откровенная издёвка. — Ибо я простому послушнику не докладчик!

По скулам Мефодия заходили желваки.

— Покажите мне его.

Меня тут же рывком подняли на ноги и предъявили на обозрение послушнику. Ну вот. Сейчас он ещё на мне и свою злость сорвёт. Вон как рожу перекосило! Молодой, а уже спесивый, сверх меры.

— Экий он чумазый, — Мефодий презрительно скривил губы. — Отпустите. Пусть хоть рожу вытрет.

Отпустили. Трясущейся рукой я попытался стереть липкую грязь с лица. Что-то вытер, что-то ещё больше размазал.

Сволочи. Лишь бы вырваться отсюда. Я вам потом устрою.

Послушник насмешливо фыркнул. — Точно, отец Игнатий. Похоже, этот вчерась был. Этаку рожу разве забудешь? — И, повернувшись к красномордому, с нажимом спросил. — А почему тогда мне другого подсовывают?

Отец Игнатий, казалось, побагровел ещё больше. В его глазах блеснула еле сдерживаемая ярость. Я замер, ещё не смея верить своему счастью. Самолюбив Мефодий, очень самолюбив. И сейчас, похоже, из принципа меня решил с собой забрать. Лишь бы местному жрецу насолить!

— Общество так решило, всеблагой отец, — решился встрять в беседу Калистрат. — Он же вчера сбе…

— Кто решил? Общество? — Едва не брызжа желчью, перебил Мефодий старосту. — Воля Троих уже не священна теперь? Общество, — это слово послушник буквально выплюнул, — теперь само всё решает?

Я злорадно усмехнулся. Опростоволосился староста. Не надо было в спор между жрецами влезать! Послушник и так кипит, как котелок с закрытой крышкой, а тут ты ещё со своим обществом!

— Умом он тронулся, всеблагой отец, — всё же решился пролепетать Калистрат. — Опасаемся, что до города не дойдёт.

Не дойдёт — значит не дойдёт, — равнодушно пожал плечами послушник, покосившись на красномордого. — На всё воля Троих.

Чувствовалось, что на возможные проблемы деревенских ему глубоко плевать, гораздо важнее обнаглевшего Игнатия на место поставить.

— Иди сюда, чумазик, — поманил меня Мефодий пальцем.

Я, пошатываясь, подошёл. Всё-таки хорошо мне врезали. Машинально взял протянутый Славутой мешок и склонил голову. Шею охватил ремешок и, в следующее мгновение, всё тело пронзило словно молнией. Аж зубы заныли.

— Да свершится воля Троих, — донеслось до меня приглушённо.

Я потрясённо потряс головой. Блин. Больно-то как! Словно током долбануло! Машинально потрогал рукой обхвативший шею ошейник. Тот сидел плотно, под жёсткую грубую кожу даже палец не пролазил. Нащупал на горле камушек и тут же отдёрнул руку. Чёрт! Холодный, как лёд в Арктике! Аж пальцы обжигает. Интересно, а Арктика — это где? В этом или в том, другом мире? Ладно, не суть. Сейчас, не об этом думать надо.

Чья-то рука, опустившись на плечо, вернула меня к действительности.

— Ты бы поторапливался, Вельдушка, — заглянул мне просительно в глаза Калистрат. — Обоз ждать не будет. Вон и тронулись уже.

Я проводил взглядом мерно заскрипевшие колесами телеги и оглянулся на сельчан. Более трёх сотен глаз не сводили с меня тревожных взглядов.

— Ты зла на меня не держи, Вельд, — продолжил между тем староста. — Я о благе деревни пекусь. На то и выбран. И потому, Троими тебя прошу — дойди ты до города! А то ещё троих отроков Лишний заберёт. А ведь они тебе не чужие. Чай ещё без штанов вместе по улицам гоняли. Да и твоим родичам не поздоровится.

Вот ведь, хитрец бородатый! Вроде и просит, но и пригрозить не забывает. А того и не знает, что грозить то мне особо и нечем. Не сложились у меня отношения с местными родственниками. Ну, вот совсем не сложились. И особо тёплых чувств ни к Славуте, ни, к тем более, Вилиму я не испытываю. Да и не считаю я их родными. Вообще. Чужие они мне. Так что нет у вас аргументов против Петьки Кирпича гражданин староста. Тем более, что и из юрисдикции вашей я вышел. Мелькнула мысль слегка отомстить этим бородачам напоследок. Намекнуть, что в город я не очень то и собираюсь. Места и поинтересней есть. Нет, на самом-то деле деваться мне особо и некуда, кроме как в маги учиться идти. Но они-то про это знать не могут. Вот и пускай пару седмиц плохо поспят. Это будет, моя маленькая мстя. Я обвёл взглядом лица сельчан, собираясь высказать что-нибудь в этом роде, нашёл глазами мрачного Вилима, Славуту и… увидел прильнувшую к ним Маришку. Мда. Про сестрёнку то я и забыл. А ведь ей на орехи тоже достанется. Жалко её, хоть она и болтушка страшная.

— В общем, так, Калистрат, — повернулся я к старосте, — До города я дойду без обмана. И отучусь там, как положено. Но и ты смотри. Чтоб родичам моим обиды не было. Или Троими клянусь, как отучусь, в деревню обязательно наведаюсь. И какое-нибудь проклятие на неё наложу.

— Что ты Вельдушка. Простили мы Вилима уже. Чай не чужие! — Замахал руками староста. Особо испуга в его хитрых глазках, я, к своей досаде, не приметил. — Ты лучше скажи, что и, правда, память полностью потерял?

— Ну да, — насторожился я. — Даже имя своё сам не вспомнил. А что?

— Плохо, — посмурнел староста, — Ты же теперь как дитя малое. Ни одни, так другие по пути переймут. И времени нет, тебе всё объяснить. — Калистрат задумчиво почесал бороду и крикнул. — Силантий!

От группы подростков, уныло бредущих за обозом, отделился уже знакомый мне, по обряду, парнишка.

— Что дядька Калистрат?

— Ты это, за Вельдом в дороге присмотри. Ну и обскажи ему всё, — староста покряхтел и добавил. — Послужи обществу в последний раз. А мы в долгу не останемся. Матушке твоей в трудную годину поможем. А к лету и тебе гостинец пришлём.

— Всё сделаю, дядька Калистрат. — Силантий недобро покосился в мою сторону. — Прослежу. Не сомневайся.

— Ну, тогда в путь, — вздохнул староста. — Пусть будут Трое с вами, а Лишний стороной пройдёт. — Калистрат хотел ещё что-то добавить, передумал и махнул рукой. — Идите уже, а то обоз далече ушёл. Догоняйте, пока деревня на виду.

Силантий шустро припустил в сторону ворот. Я побежал следом.

— Вельда! — Окрик остановил меня, когда я почти миновал массивные двухстворчатые ворота, заставив обернуться.

Запыхавшаяся Маришка, впившись клещом в мои штаны, горько заплакала.

— Ты ведь ещё вернёшься Вельда? Ну, когда колдуном станешь. Вернёшься? — Подняла она ко мне своё чумазое личико.

Конечно, маленькая, — у меня на душе чуть потеплело. Хоть кому-то я в этом мире не безразличен.

— Тогда обязательно шрам на груди покажешь, — перешла на деловой тон пигалица. — И свистульку из города мне привези, со шнурочком шёлковым, как у Ганьки!

— Обязательно, — улыбнулся я и, поцеловав свою сестрёнку, заспешим вслед за нетерпеливо оглядывающимся Силантием. Кто знает, может я и вправду, сюда ещё вернусь?

— Седай рядом Вельд. Раздели со мной трапезу. — Гонда, расстелив на траве цветастый обрезок плотной ткани, ловко выкладывал, из заплечного мешка, немудрёную снедь. — Я уже его привычки изучил, — кивнул он в сторону неторопливо вылезавшего из повозки Мефодия. — Не меньше часу своё брюхо набивать будет.

— Спасибо, — не стал чиниться я.

Гонда мне нравился: весёлый, дружелюбный, словоохотливый, он сразу расположил к себе. Мы ещё из деревни толком выйти не успели, а он уже подошёл знакомиться, завязался разговор. Мда…. С остальными спутниками мне так не повезло. Мы уже полдня вместе грязь ногами месим, а я даже имён их не знаю. Упёрлись взглядами в землю, как бараны, рожи кислые сделали и бредут, ни на что не реагируя. Даже от моего "односельчанина" слова не вытянешь: только носом шмыгает, да зыркает на тебя с такой злостью, будто ты у него, в голодную годину, последнюю корку хлеба спёр. А ведь обещал, гад тощий, что про реал местного бытия расскажет. Я, конечно, всё понимаю. Горе у них: жизнь сломали, партбилет отобрали… Стоп. Что-то меня опять куда-то не туда заносит. Но словечко запомню. Обмозгую на досуге. Так о чём я?.. Ну, в общем, плохо всё у них. Но жизнь то продолжается! И руки опускать никак нельзя. Потому что, как бы она тебя не била, всё это временно. И за каждой чёрной полосой, непременно последует светлая. Просто не может быть по-другому в этой жизни. Нет в ней ничего постоянного. Про возниц и охраню, что при обозе состояли и говорить нечего. К ним вообще не подступишься. Я, судя по всему, в их табели о рангах занимал место где-то между говорящей обезьяной и бессловесным козлом. Недаром недошлёпки (как с усмешкой называли местные будущих магов), даже по дороге шли не вместе с обозом, а в шагах в десяти позади, чтобы, значит, с нормальными людьми не мешаться. И о каком диалоге тут, может, идти речь? Нет. Я, конечно, попробовал, в самом начале пути. Информация, в моём положении, просто жизненно необходима. Но хмурый, с длинным уродливым шрамом через всю щёку, воин, выразительно вытянув из-за пояса плеть, довольно доходчиво объяснил, что я должен катиться со своими вопросами к какому-то Лишнему. И если я сейчас же не исчезну с его глаз, то он мне к нему дорогу довольно подробно объяснит. Ну и бог с ними. Не хотят общаться и не надо. У меня Гонда есть! Словно компенсируя угрюмое молчание троих моих собратьев по несчастью, этот юркий, щупленький парнишка в донельзя изодранном мешке, гордо именуемым полушубком, оказался бесценным кладезем информации.