— Чёрныё баллот то! Вон оно как! — Охнул кто-то из мужиков.
Толпа оживилась. Кто-то радостно хохотнул, староста одобрительно крякнул, зачем то, махнув уцелевшей рукой.
— Неклюй, сын Тихона чист перед Троими, — скользнул равнодушным взглядом по, начавшему расплываться в широчайшей улыбке, юноше, Мефодий. — Да будет с ним их благословение!
Неклюй поклонился послушнику, затем десятнику и старосте, и быстро, почти бегом, соскочил с помоста в толпу. Раздались весёлые возгласы, поздравления, хлопки по плечу.
Видя удачу односельчанина, наконец, решился один из братьев. Довольно решительно подойдя к чаше, юноша пошевелил губами, очевидно, прочитав про себя коротенькую молитву и вытянув над чашей левую руку, разжал пальцы. Ещё один зелёный лепесток закружился в воздухе, плавно опускаясь на камень. С уже знакомым шипением, баллот скрылся у его поверхности. Все вновь замерли, затаив дыхание и, через мгновение, горестно выдохнули. На поверхности камня познания отчетливо выделялось белое пятнышко. Послушник саркастически скривился, староста досадливо поморщился, где то в толпе горько заплакала женщина.
— Как твоё имя? — Строго спросил Мефодий у побелевшего, как баллот на камне, юноши.
Но тот, не сводя остекленевшего взгляда с чаши, похоже, даже не услышал вопроса. Над погостьем повисла напряжённая тишина.
— Назови своё имя, изгой! — Рявкнул, начавший терять терпение, Невронд. — Забыл, перед кем стоишь?
— Степан он, господине десятник! — Возбужденно откликнулся другой близнец, прижимая баллот к груди. — Как есть Степан!
— Ты узнал волю Троих, Степан, — раздражённо прошипел, прямо в лицо неудачнику, Мефодий. — Завтра поутру будь здесь, для совершения обряда.
Юноша, не сводя затравленного взгляда с чаши, механически передвигая ногами, двинулся к краю помоста.
— А как же! — Всполошился, ещё не прошедший испытание, близнец. — Ну, это…. Сейчас бы ему стигму одеть надо, всеблагой отец! Он же потом ни в жись не сознается, что именно ему баллот выпал! На меня кивать будет!
— Видал, как глаза вылупил? — Тихонько фыркнул мне в ухо Гонда. — У тебя такой же вид был, когда баллот белым стал. — Он опять толкнул меня локтем в бок и задорно подмигнул. — А вдруг и вправду не сознается? Вот потеха будет!
— Жалко его, — решил усовестить я друга. — Вон и плачет кто-то горько. Мамка, наверное.
— Ничё. У неё второй остаётся, — и не подумал расстраиваться, по этому поводу, Гонда. — Причём такой же. На одного посмотрела, как будто обоих увидела!
— Может и вправду придержать до поры этого Степана, всеблагой отец? — Озадачился, между тем, Невронд. — Как бы путаницы не было.
Неждан, продолжавший что-то лепетать, вслед уже смешавшемуся с толпой брату, с надеждой покосился в сторону послушника.
— Неча, — зевнул в ответ тот. — Трое дадут — разберёмся. — И прикрикнул на оставшегося близнеца. — Чего встал, орясина? Мне что тут до утра стоять?
— А вдруг и второму белый выпадет? — Поинтересовался я, с опаской.
— Неа, — энергично потряс мой друг головой. — Белый так часто не выпадает. Я вообще думал, что тут без изгоев обойдётся. Но выдать нагрешили перед Троими.
Брат неудачника, очевидно, думал так же. Во всяком случае, к чаше он подходил довольно спокойно. Быстрый взмах руки и пластина сброшена в чашу. То ли попав в какие-то воздушные потоки, то ли ещё что-то повлияло, но зелёный лепесток долго кружился над камнем, упорно не желая опускаться. Люди с затаённым дыханием следили за этим полётом, ожидая его конца. Наконец баллот коснулся поверхности камня. Близнец, казалось, прожигал взглядом поднявшиеся клубы пара. И первым увидел результат.
— Этого не может быть! — Звериный крик заставил меня вздрогнуть. Сердце забилось сильнее. Толпа заволновавшись, подалась вперёд, загораживая обзор. Впрочем, мне и так уже было всё понятно. Трое не захотели разлучать близнецов и, им предстоит собираться в дорогу вместе.
— Вот это да! Двоим из троих белый баллот выпал! — Восхищённо покрутил головой Гонда. — Видать много всякого за этой деревней водится! Недаром бывший тать, у них в старостах!
— Ну что брате?! Не шибко долго ты веселился! — Радостно скалясь, высунулся из толпы Степан. — Думал, я в ушлёпки подамся, а всё хозяйство тебе отойдёт?! А вот выкуси!
Неждан, с перекошенным от ярости лицом, кинулся в толпу. Началась толчея. Посыпался отборный мат.
— Ваша, правда, всеблагой отец, — Невронд, поглаживая усы, с одобрением наблюдал как мужики, отвешивая тумаки, разводят в стороны братьев. — Трое и впрямь мудры!
— Замыслы Троих не доступны простым смертным. Мы можем лишь со смирением принимать то, что они уготовили нам, — с пафосом продекларировал Мефодий, явно не свои слова и развернулся в сторону дома.
Уход отца-послушника словно послужил сигналом, и толпа стала стремительно редеть. Лишь пара мужиков да староста задержались возле пожилой, горько рыдавшей женщины, пытаясь хоть как то её утешить. Рядом, неловко переминаясь, с ноги на ногу, стояли близнецы, недобро поглядывая друг на друга.
— Захиреет деревенька, — причитая, прошёл мимо нас какой-то мужик. — Одни старики не сдюжат.
— Это да, — согласился, бросив пристальный взгляд ему вслед, Гонда. — Вымрет, похоже, деревенька. — И повернувшись ко мне, добавил, насупившись. — Нам с оглядкой почивать тут нужно будет. Местные в отчаянии. Как бы за счёт нас свои дела поправить не решили. С них станется! — Он задумчиво потёр подбородок, глядя на рыдающую женщину и, толкнул меня в бок. — Пойдём отсюда подобру-поздорову. Нечего зазря глаза мозолить.
Я, молча, последовал вслед за другом. На душе было мерзко и пакостно. Картина рыдающей матери близнецов стояла перед глазами. В душе шевелилась жалость. Хоть умом я и понимал, что нахожусь в жестоком мире и они-то меня, если что, хрен пожалеют, но менее паскудно от этого, почему то не становилось. Видно не свыкся я ещё с местными реалиями. Не научился сочувствовать только себе, любимому.
К сеновалу шли в почти полной темноте. Если на площади коптящие факелы давали хоть какой-то свет, то здесь я с трудом различал лишь размытые контуры строений да очертания более светлой дороги. Собственно говоря, последние метры, я ориентировался только благодаря громкому дружному храпу.
— Во дают, — восхитился я. — И голодный желудок им не помеха.
— Им частенько приходилось ложиться спать голодными. А мне так постоянно, — Гонда споткнулся обо что-то в темноте и громко чертыхнулся. — Так что привыкли уже. Эге! — Тут же обрадовался он, — а про сумеречницу всё же не забыли! Хоть лбами стукаться не будем.
— О чём ты? — Спросил, было, я, но со следующим шагом растворившиеся в темноте предметы обрели чёткие контуры.
— Давай тоже ложится. Закапывайся рядом со мной. Так теплее будет.
— Кстати, — ткнул меня Гонда локтем в бок. — Хочу тебя поздравить.
— С чем же? — Искренне удивился я.
— Сегодня первый день, когда ты умудрился ни во что не вляпаться. Осваиваешься!
— Угу, — согласился я, засыпая. — Хотя новый день ещё не настал. Кто знает, может я, ещё что-нибудь придумаю!
Но ночь прошла на удивление спокойно. Не было ни посланцев от зовущего на очередной правёж десятника, ни радушных, желающих от души угостить крепким варом, сельчан, ни смазливых вдовушек, неожиданно воспылавших страстью к молодым паренькам. Мне даже поутру немного не по себе стало. Уж больно тихо всё. А отсутствие мелких неприятностей, обычно предвещает неприятности крупные. Это как тайфун в море. Ему обычно мёртвый штиль предшествует. И чем больше длится штиль, тем сильнее грянет буря. Гонда, впрочем, моих опасений не разделял.
— Ты просто вести себя глупо меньше стал, — дружески хлопнул он меня по плечу. — Вот и напасти, на твою голову валится, перестали. Я же говорил, что отпустит тебя пустошь со временем. Как до Вилича дойдём, совсем нормальным будешь.
Прав был мой друг или нет, судить не берусь. Я лично никаких перемен в себе не чувствовал. Всё так же не мог вспомнить ничего конкретного о своей прошлой жизни (сомнения в реальности той, прежней, постепенно крепчали), всё так же периодически проскакивали в моей речи непонятные словечки, смысл которых я и сам порой не мог объяснить. Дело думается мне не в том, что я пошёл на поправку, а в том, что постепенно начал адаптироваться к окружающей меня обстановке. Вникать в местные нравы и обычаи, перенимать общение местных. Человеческая натура вещь гибкая и когда речь идет об элементарном выживании, умеет подстраиваться под изменившиеся условия. Не знаю, прав был я или Гонда, но последующие два дня прошли также без происшествий. Мы по-прежнему топали в хвосте обоза, изредка лениво подшучивая друг над другом, ночевали под крышей очередного ветхого сарая и никому, до нас, не было никакого дела. Разве что побольше нашего брата стало. Кроме близнецов, добавилось еще двое парней, доведя численность нашей небольшой и совсем не сплочённой группы до восьми человек. В общем, дальнейшее путешествие превратилось в рутинную тягомотину и я начал надеяться, что спокойно доберусь до города. Но на третий день всё изменилось.
