— Да успокойся ты со своим отчетом, послушай меня внимательно. Я не хочу. Сейчас. Чтобы ты уходила. Если ты тоже этого не хочешь, то может быть и не нужно?

Катя застыла в нерешительности, протянув Малиновскому его пиджак, который он не спешил забирать. Вместо этого, он посветлел и с одухотворенным выражением лица начал напевать:

— Если хооочешь остаться… Останься просто так… ²

«Какой же ты придурок, у меня просто нет слов…» — Думала Катя, слушая, как он с блаженной улыбкой продолжал, медленно приближаясь к ней:

— Сможем мы умчаааться вдаль на белых лошадях…

Остановившись в паре сантиметров от ее лица, он перешел на полушепот:

— Давнооо за двенадцать, тебе в другой район…

Катя не смогла больше сдерживаться и сдалась. Она прыснула от смеха и подхватила, пропев последнюю строчку вместе с Малиновским:

— Пусть будут все шептаааться, утром… — расстояние между их губами постепенно сокращалось, — что-нибудь… Соврем, — закончили они друг другу в губы.

«И зачем только я взяла трубку» ,— думала Пушкарева.

«И зачем только я позвонил», — думал Малиновский.

Больно укусив Рому за нижнюю губу, Катя вся задрожала и прильнула к нему, на что Малиновский вплел пальцы ей в волосы, и со звонким чмоком оторвавшись от ее губ, начал покрывать горячими и мокрыми поцелуями ее шею.

«Ах, вот зачем. Точно.», — подумали оба.

И так все стало правильно и комфортно, и не осталось в их взглядах, поцелуях и прикосновениях больше разночтений. Переплетая пальцы, поглаживая нежную, покрытую мурашками кожу, они приходили в настоящий ужас от мысли, что все могло случиться совсем по-другому. Карточный домик мог развалиться на любом из этапов. Не скажи Малиновский слово в слово того, что и как он сказал, не начни он петь эту идиотскую песню, не рассмеши он ее, встав на колени под окном и еще множество всяких «не», любое из которых могло все разрушить, если бы пошло хоть немного иначе.

Оттого друг для друга и казались такими хрупкими, оттого и хватались друг за друга, словно удерживая текущий сквозь пальцы песок. Этого не было никогда и ни с кем, и одновременно, это знакомо каждому. Запустив холодные руки под кофточку Катиной пижамы и проведя кончиками пальцев по ее спине, его проняло до самых костей: она была еще такой горячей ото сна, что ему безумно захотелось проснуться с ней в одной постели только для того, чтобы утром прижаться к ней, еще не проснувшейся, к ее раскаленной коже.

С каждым новым касанием они все дальше отбрасывали мысли о завтрашнем дне, воспарив посреди нигде. За пределами машины вдруг не стало абсолютно ничего: - ни Зималетто, ни Катиных родителей, смотрящих сейчас десятый сон… Ни Жданова, ни этой дурацкой инструкции. Ее тоже не было. А даже если и была, сейчас это было совсем не важно.

— Так, все… Катя, — отстранился вдруг Малиновский, тяжело дыша, — Либо я тебя сейчас увезу к себе, либо нужно остановиться, пока я с ума не сошел.

— Я в одной пижаме, — переводя дыхание, шепнула она ему в губы, — На работу завтра как ехать? Видимо, придется нам расстаться, Роман Дмитриевич.

Рома жалобно застонал, обреченно уронив голову Кате на плечо. Та по-матерински погладила его по макушке.

— А может…

— Не может, Малиновский, — игриво прервала она, приложив палец к его губам, — Поздно уже. Спать пора. Я пойду.

Малиновский склонил голову в бок, надул губы и состроил такое жалобное лицо, что Катя громко расхохоталась, еле выдавив:

— Тебе надо с таким лицом кредиторов об отсрочке просить, у меня аж сердце защемило.

— Ага, много чести. Это лицо у меня припасено исключительно на особые случаи.

Просмеявшись, Катя взглянула на окна своей квартиры и тяжело вздохнула. Потянувшись к ручке двери, она на мгновение обернулась, просияв мягкой улыбкой.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сердито пробубнил Малиновский, уткнувшись лбом в руль.

Комментарий к Глава 10.

1) Лудоман - зависимый от азартных игр человек.

2) “Если хочешь остаться”, — Песня группы Дискотека Авария, вышедшая и ставшая хитом в 2005м году.

Вот так, девачьки.

========== Глава 11. ==========

Как солнце красным фонарем каждый вечер катится за линию горизонта, так и эта история близилась к своему завершению.

Ночь пронеслась быстро. Катерине снился удивительный сон, в котором она почему-то была матросом. Она вдруг обнаружила себя подымающейся по лестнице из темных недр корабля на воздух, к океану. Все прочие, включая капитана, еще спали по своим каютам. Набрав влажного воздуха в грудь, она скинула тесные туфли на деревянной колодке и прошлась босиком по нагретой утренним солнцем деревянной палубе. Волны с тихим шелестом плескались о борт корабля, а над невозможно синим, бескрайним небом, парили и горланили пузатые чайки.

Она облокотилась на ограждение, вглядываясь в далекую синеву океанских вод, как вдруг небо померкло и налилось черными свинцовыми тучами, что поплыли так низко, что казалось, достанешь рукой, лишь вытянув ее вверх. Резкий порыв ветра остро выстрелил ей в загоревшее лицо дробью соленого воздуха, обжигая кожу и спутав волосы, и буквально в нескольких метрах от корабля сверкнула молния. Осмотревшись по сторонам, Катя поняла, что они с огромной скоростью несутся прямиком на огромную скалу. Времени на панику не было, она откуда-то точно и по шагам знала, что нужно делать. Ловким движением, в два прыжка она забралась на мачту и что есть сил позвонила в колокол, после чего стремительно понеслась к трюму, спускать за борт шлюпки.

Все происходило очень быстро, волны стали подниматься на несколько метров вверх в лучших традициях картин Айвазовского, и шатали корабль из стороны в сторону. Щеки больно щипало от соли. Спасательные шлюпки были готовы, но никто не торопился спускаться. Выглянув в окно трюма, Катя поняла, что до крушения осталось буквально несколько метров, а дальше, как в замедленной съемке. Она стремглав поднялась в каюту капитана и начала будить черноволосого мужчину, но тот все никак не просыпался и не подавал признаков жизни. Тогда она побежала по коридору, заглядывая в каюты матросов, механиков, - никого не было. Когда до каюты штурмана осталось не больше расстояния вытянутой руки, заливистый звон будильника закрутил все вокруг в один черный вихрь, как кукольный театр с бумажными декорациями, и Катя открыла глаза.

Малиновскому ничего не снилось, однако, проснулся он совершенно разбитым. В солнечном сплетении неприятно ныло, то-ли от тревожных внутренних переживаний, то-ли от того, что последний раз он ел позавчера. Кое-как впихнув в себя половину яичницы, он поехал на работу, морально готовясь к худшему.

Он еще несколько минут стоял на парковке Зималетто и не мог заставить себя выйти из машины. Из глубокого оцепенения его вырвала смска.

— “Надо серьезно поговорить. Пушкарева.”

— “Ты уже на работе?”

— “Подхожу”

— “Иди сразу в мой кабинет. Я сейчас поднимусь.”

Просто прекрасно, еще серьезного разговора от Пушкаревой сейчас не хватало. Нужно было предположить, что после его ночного визита, она захочет поговорить о их отношениях. Нет, во многом его чувства к ней кардинально изменились, и многое Малиновский осознал за эти несколько чудовищно долгих и сложных дней. Но даже крошечная мысль о том, чтобы дать этим отношениям старт, нагоняла столько жути, что тряслись поджилки. С самим собой-то сперва разобраться бы, а потом уже думать еще о ком-либо.

Жданова на месте еще не было, а Пушкарева уже сидела в кабинете Романа, в его кресле, лицом к окошку.

— Доброе утро, Кать.

Она медленно повернулась. Лицо Малиновского сделало полный эмоциональный цикл от широкой улыбки до вздоха разочарования и удивленно вскинутых вверх бровей. “Прихорошилась. Этот белый брючный костюм ей очень идет. Никогда не думал, что скажу это, но она хорошенькая… Ах, да, сегодня ведь приезжает Жданов, значит, весь марафет для него… Погоди, Малиновский, с каких это пор тебя это расстраивает?”