========== Часть 7 ==========
Малик тяжело вздохнул, удобнее положив кеманчу на колени, и слегка склонил голову набок. Играть дальше у него не было никакого желания, да и время было довольно позднее, а потому он просто сидел в полупустой, узкой комнате в обнимку с музыкальным инструментом. Кеманчу ему вручил Камиль, заявляя, что нужно срочно научиться на ней играть, иначе выполнить задание по убийству Рекхерта никак не получится. Малик, не привыкший задавать лишних вопросов, согласно кивнул и принял свою судьбу подневольного музыканта.
Малик бросил усталый взгляд на свечу, что служила единственным источником света в комнате: её огонёк тревожно мерцал, то и дело норовя угаснуть насовсем. Он безучастно наблюдал, как по свече стекает плавящийся воск, застывая где-то на половине пути к канделябру. Малик издал тяжёлый, протяжный вздох, отчего огонь свечи остервенело затрепетал, издавая звук, с которым ткань развевается на сильном ветру. Огонь не погас, но на некоторое время ослаб, подпуская мрак ближе, заставляя ощущать, как по спине неистово бегут мурашки, и на секунду Малику кажется, что в дальнем углу небольшой комнаты что-то хищно двинулось, не сводя с него пристального взгляда. Ему резко стало не по себе, и он быстро отогнал подобные мысли прочь, медленно злясь на самого себя.
— А больше тебе и злиться не на кого, — сердито прошептал он в темноту, хмурясь и крепче обнимая кеманчу, которая от такого лишь низко загудела задетыми струнами.
Малик понимал, что сказал чистую правду: злиться ему действительно стоило лишь на самого себя. Его взгляд скользнул по музыкальному инструменту: кеманча была потрёпанной, сделанной из старого дерева, но всё ещё оставалась удивительно крепкой. Он в очередной раз вздохнул, поднимаясь на ноги, но не оставляя кеманчу, обнимая её одной рукой вместе со смычком. Свободной рукой он взялся за канделябр, осторожно поднимая свечу перед собой, чтоб освещать дорогу в бюро, погружённом во мрак.
В коридоре было тихо и пусто: Абхаглу расписывал уже готовые вазы в главной комнате бюро, в то время как Камиль сидел с Альтаиром. Малик шёл вдоль коридора бесшумно, точно неприкаянный дух. С каждым его шагом огонь свечи лишь слабел, едва прогоняя вездесущий мрак вокруг. Тени на стенах танцевали в странном языческом танце, извиваясь, подобно змеям. Он моргнул пару раз, дожидаясь, пока глаза сильнее привыкнут к темноте, и ощутил странное чувство, похожее на то, что испытывает олень, загнанный в угол. Малику показалось, что кто-то пристально смотрит ему в спину, лязгая зубастой пастью. Он замер, всё так же обнимая кеманчу и держа в руках слабеющую свечу в старом канделябре. Почему-то он был уверен, что если сдвинется с места, то эта неведомая опасность набросится на него и даже пискнуть не даст. Мрак подступал на мягких лапах, беззвучный и угрожающий, свеча с каждой секундой промедления лишь слабела.
Малик нахмурился, едва заставляя себя сделать судорожный вдох. Странным был сам факт того, что он испытывает такой неистовый ужас перед чем-то, а уж тем более — перед чем-то, чего не может существовать. Он покосился на свечу, уже догорающую. Огонь погас, но ничего не случилось: никто не набросился на него, лишь темнота окутала со всех сторон, да холод дунул в лицо из распахнутого окна в другом конце коридора. Бюро по-прежнему молчало, напоминая дом с привидениями, в котором Малик служил неприкаянным духом. Глубоко вздохнув, он сделал над собой усилие и шагнул вперёд, к ближайшей комнате справа, осторожно сдвинул дверь — она не издала ни звука. Из комнаты в коридор сразу же просочился мягкий масляной свет.
Комната была заполнена белесым, сладким дымом, вьющимся у самого потолка. Света в ней было много, тёплого и непоколебимого. Альтаир лежал на кровати слева у стены, а над ним склонился Камиль, сидящий на стуле рядом. Кажется, они даже не заметили присутствия Малика, погружённые в разговор. Он напряг слух, стараясь не привлекать к себе чужого внимания.
— Дахи, — тихо выдохнул Альтаир голосом, которым говорят лишь бредящие.
— Да? — Малик про себя удивился, насколько непривычным, но ужасно знакомым звучала интонация Камиля. Он и вправду говорил, как Дахи. — Говори, я слушаю.
Альтаир замолчал на некоторое время, и Малик едва поверил, что это ему не снится. Альтаир бредит, другие его в этом поддерживают. Не иначе, как они двое просто свихнулись.
— Я хочу извиниться, — тихо сказал Альтаир, отчего Малик лишь удивлённо склонил голову набок. Если он начинает извиняться за какой-то поступок, то он безвозвратно сошёл с ума.
— Конечно, — энергично закивал Камиль. — В извинениях нет ничего постыдного.
Весь этот разговор отдалённо напоминал плохо написанный рассказ: разговор у них был нескладный и напряжённый. Малик только сейчас заметил, насколько обречённо и сдавленно звучит голос Камиля, будто он едва сдерживает слёзы. Приглушённый, почти беззвучный всхлип лишь подтвердил его догадки. Камиль склонился чуть ниже, так как голос Альтаира с каждым словом становился всё тише, точно угасающий костёр. Малик ощутил невольный укол отвращения: от дыма ему становилось тошно, голова кружилась, как перепуганная лошадь, а руки лишь сильнее задрожали. Воздух в комнате был нагретым, и от каждого вдоха Малика начинало клонить в сон. Он слабо мотнул головой, но это сделало только хуже — он случайно выронил канделябр на пол и едва успел схватиться за дверной косяк, чтоб не свалиться на пол. Никто не обратил на него ни малейшего внимания. Малик знал, почему: ему уже доводилось бывать у лекарей, чья башня насквозь пропитана этим проклятым дымом, от которого просто невозможно остаться при своём рассудке.
Разговор Альтаира с Камилем доносился до него словно сквозь плотную пелену.
— Я хочу отдать твоё кольцо, — Малик едва отличил голос Альтаира. В глазах у него как-то помутнело. — Камиль заслужил его больше моего.
Малик вышел, не находя в себе сил находиться в одной комнате с двумя безумцами. Его уже совершенно не волновала темнота в коридоре, не тревожило и гробовое молчание в бюро. Он вернулся в комнату, из которой вышел до этого, поймав себя на том, что до сих пор обнимает кеманчу. Когда он сел у стены в полной темноте, то тишину нарушили приглушённые рыдания из соседней комнаты: Малик никогда не слышал, чтоб Камиль плакал, но точно знал, что это именно он. Если честно, то он даже не думал, что такое возможно. Плакал Камиль сдавленно и обречённо, шумно всхлипывая и время от времени издавая едва слышимый писк, подобный скулежу собаки.
Малику захотелось, чтоб всё это оказалось каким-то страшным сном. Он тяжело вздохнул, понимая, что даже если ему очень захочется, сном реальность не станет. Малик устало потянулся и положил кеманчу на колени. Стараясь не вслушиваться в рыдания, он начал играть: медленно и довольно боязно, так как всё ещё плохо с этим справлялся. Музыка отлично заглушала рыдания из соседней комнаты, отчего Малику становилось легче отвлечься от происходящего. Кеманча поначалу только выла, но потом будто сама приноровилась к игре. Звуки получались протяжные и жалобные, лишь добавляющие грусти, но всё ещё отвлекающие. Играл Малик недолго, но музыка ещё какой-то миг дрожала в воздухе, возносясь к деревянному потолку. Он опустил резко потяжелевшие веки и тяжело вздохнул. Бюро замолчало, соседняя комната тоже погрузилась в тишину.
Раскалённой иглой раздалось почти физическое ощущение всепоглощающего одиночества, что захлестнуло его, точно волна во время шторма, погребающая под собой чёрные скалы.
Утро выдалось на удивление тёплым, но выходить из комнаты Малику совершенно не хотелось. Сделав над собой усилие, он оставил кеманчу лежать на полу и вышел на кухню.
Там его встретил Абхаглу, склонившийся над котелком, в котором бурлило что-то неопределимое. Даи бросил на Малика равнодушный взгляд, лишенный всякого доброжелательства, которым раннее старик сыпал с лихвой.
— Мира и покоя, — проскрипел даи, не отвлекаясь от готовки. Из кастрюли остервенело шёл пар. Малик даже не осмеливался спросить, что там варится.
