– Ну что ж, Салли Джонс, – улыбнувшись, сказала Ана. – Поможешь накрыть на стол? Я купила к ужину рис и два кукурузных початка – тебе и мне.

После ужина Ана пела мне, сидя за штопкой у окна. Мне стало тепло и спокойно, и я проспала всю ночь без просыпу.

Утром, когда я проснулась, мне в голову пришла одна мысль. Пока Ана ходила в кондитерскую «Граса» за хлебом, я взяла карандаш и бумагу, которые так и лежали на столе, написала записку и оставила ее возле кофейной чашки Аны. Вернувшись, Ана сразу ее увидела:

– «Я была там. Это несчастный случай», – прочла Ана вслух.

Потом она серьезно посмотрела на меня, подумала немного и сказала:

– Если это правда, твоего друга освободят. На суде то есть. Нельзя обвинить в убийстве человека, если нет доказательств, что он виновен.

Помедлив, она добавила:

– Хотя в газете писали, что были свидетели…

Я покачала головой, взяла карандаш и написала:

Ана озабоченно посмотрела на меня.

– Зачем им врать?

Я немного подумала и пожала плечами. На этот вопрос у меня не было ответа.

Мы посидели молча. Потом Анна погладила меня по руке.

– Не волнуйся, все будет хорошо. Вряд ли кому-то может понадобиться держать в тюрьме невиновного.

В глубине души я чувствовала, что она говорит это только для того, чтобы утешить меня. Но я старалась об этом не думать. Мне так хотелось, чтобы это было правдой.

Когда Ана ушла, я осталась сидеть у стола, размышляя, чем мне заняться. Нельзя же валяться целый день на диване, предаваясь раздумьям. Так я просто сойду с ума. Несколько раз обойдя крошечную квартирку Аны, состоявшую из одной-единственной комнаты, я открыла дверь на лестницу. Там было тихо. Я спустилась на один марш вниз и выглянула в окно. На улице навстречу друг другу двигались два трамвая. Какой-то грузовик, чтобы пропустить их, заехал на тротуар. Кричали люди, сигналили машины. Посетители уличного кафе размахивали руками, опасаясь, что грузовик опрокинет их столики.

Дом, где жила Ана, находился возле маленького парка, не имевшего названия, как раз в том месте, где узкая темная Руа-ду-Салвадор сливается с более оживленной Руа-де-Сан-Томе. В парке, зажатом между домами, было всего-то несколько высоких деревьев и скамеек. На одной из них сидел пожилой мужчина в белом костюме и курил. Дети в поношенной школьной форме играли в шарики.

Невероятно, казалось мне, что жизнь там, на улице, продолжается как ни в чем не бывало. Есть ли хоть кто-нибудь, кроме меня, кому небезразлична судьба Старшого?

Я долго просидела так, глядя через пыльное окно на улицу. Вдруг меня осенило, что Старшой наверняка тоже переживает и беспокоится. И не только о том, что станется с ним самим, но и обо мне. Ведь ему неизвестно даже, жива я или нет. Откуда ему знать, что я попала к доброму человеку? Ведь меня могли запросто отправить в зоопарк и посадить в клетку. Полицейские могли меня усыпить. Одна мысль об этом разбила бы Старшому сердце.

Все мое самообладание, собранное с таким трудом, рассеялось как облако. И пока уныние снова не завладело мной, я поспешила обратно в квартиру. Нужно чем-то заняться, чтобы отогнать ужасные мысли.

Мой взгляд упал на корзину с носками, которые штопала Ана. В прошлый раз я наблюдала за ней и примерно поняла, как она это делает. Я взяла иглу, пряжу и несколько шерстяных носков с огромными дырами на пятках. Через два часа я овладела техникой штопки. Остаток дня я без остановки чинила носки.

Ана, конечно же, удивилась, когда после ужина в тот вечер села к окну и взялась за работу. Все носки в корзине была уже починены. Она погладила меня по щеке и чуть внимательнее посмотрела на мое рукоделие.

– Штопать можно чуть плотнее. Но кроме этого придраться не к чему – мне и самой лучше не сделать, – сказала она.

Потом открыла шкафчик под раковиной в кухне. Там лежал большой мешок, а в нем – множество мешочков поменьше. На каждом был пришит отрезок ткани с фамилией человека, чьи носки лежали в мешочке.

И я поняла, что сидеть днем без дела мне больше не придется.

Каждое утро, когда Ана уезжала на фабрику Сантуша, я спускалась к окну на лестнице со стулом и корзиной для штопки. Там я работала, а почувствовав голод, возвращалась наверх перекусить. Потом снова шла к окну и штопала носки до самого возвращения Аны.

Я смотрела в окно, это не давало мне заскучать и отгоняло ужасные мысли, которые постоянно крутились у меня в голове. На улице всегда было на что посмотреть. Всего через несколько недель я знала в лицо почти всех жителей квартала. Знала, кто из соседских женщин с кем враждует и какие дети таскают яблоки у торговца фруктами. Знала, как часто продавец из рыбной лавки ходит бриться к цирюльнику и по каким дням цирюльник покупает рыбу.

Среди тех людей, которых я видела каждый день, был мужчина в белом костюме – тот самый, что сидел на лавочке в парке, когда я в первый раз выглянула в окно. Я не сразу поняла, что он живет в нашем доме.

Каждый день, стоило часам пробить полдень, он появлялся на улице прямо под моим окном. Он шел по Руа-де-Сан-Томе в северном направлении и вскоре исчезал из виду. Спустя три четверти часа он возвращался обратно той же дорогой. Ненадолго останавливался в парке, выкуривал тонкую сигару и шел к нашему дому. Затем я слышала, как где-то внизу очень тихо закрывается дверь.

Я долго ломала голову, кто же этот человек. Выглядел он аристократично в своем отутюженном костюме и с изящной резной тростью. Его волосы и аккуратная бородка были такого же белого цвета, как костюм. Лицо суровое и высокомерное.

Но похоже, кроме Аны и этого господина, в доме никто не жил. В квартире под нами всегда было тихо, никто никогда не входил и не выходил из нее. Иногда мне казалось, что я слышу звуки ручной гармоники, но разобрать, где именно играют – на первом этаже нашего дома или же где-то в соседних домах, не могла.

Однажды вечером, когда Ана вернулась с обувной фабрики, она принесла домой свежую газету. Найдя нужную страницу, она протянула газету мне.

– Плохие новости, – серьезно сказала она.

Я села на диван и стала читать.

Несколько дней подряд я перечитывала эту статью. Но так ничего и не поняла. Я плохо разбираюсь в политике. Старшой тоже мало интересовался такими вопросами. Ну какой из него анархист? Глупость все это. Я даже сомневаюсь, что Старшой знает, что означает это слово – «анархист».