После той ночи Жорже у Аны больше не показывался. Ана никак не могла понять почему. Она звонила ему с телефонной станции, но он вешал трубку. Ходила к нему домой, чтобы узнать, что случилось, но Жорже не открывал. У него на работе ей сказали, что Жорже заболел. Вероятно, нервное расстройство. Ана послала ему примерно сотню писем, но он не ответил ни на одно. Без всяких объяснений Жорже навсегда и полностью пропал из ее жизни.

От любовной тоски Ана занемогла. Подобно тому, как она ухаживала за мной, когда мне было плохо, теперь я ухаживала за ней. Каждое утро я будила ее и подавала поднос с кофе в постель, чтобы как-то помочь ей подняться и привести себя в порядок перед работой.

Видеть, как она страдает, было выше моих сил. Меня страшно мучила совесть. Не один раз я собиралась сесть и написать ей, что произошло той ночью.

Но так и не смогла.

Единственный человек, который узнал, что на самом деле случилось, был синьор Фидардо. Как-то раз он встретил Жорже в трамвае. Жорже был бледен и истощен. Его глаза, раньше суровые и наглые, теперь боязливо бегали туда-сюда.

– Я должен предупредить вас, синьор Фидардо, – прошептал он, – вас подстерегает большая опасность. Ведь вы живете в том же доме, что и Ана Молина. Берегитесь ее! Особенно в полнолуние. Она… оборотень! Я видел это собственными глазами. Это ужасно! Только никому не рассказывайте. Люди решат, что я сошел с ума. Но я не сумасшедший. Я не сумасшедший…

И Жорже сошел с трамвая и исчез в толпе на Праса-Россиу.

Синьор Фидардо улыбался во весь рот, когда рассказывал мне о встрече с Жорже. Да что там, он готов был расхохотаться.

– Я все-таки не дурак – я-то понял, что примерно произошло. Ты молодчина, черт меня подери! Спасибо тебе, Салли Джонс!

Впервые в жизни синьор Фидардо назвал меня по имени.

Когда-то я любила орангутанга по имени Баба. Он предал меня. Поэтому я знаю, что значит тосковать по любимому. Знаю, что кажется, будто это горе неизбывно. Но оно проходит. Прошло и у Аны.

Но не сразу, а лишь через несколько месяцев. Днем она работала, а по ночам плакала. И за все это время не спела ни одной ноты.

Синьора Фидардо не слишком беспокоила ее любовная хандра. Зато он всерьез переживал, что она перестала петь.

– Ну конечно, – мрачно заметил он. – Стоило ей избавиться от этого Жорже, который музыку на дух не переносил, как она перестала петь!

Но синьор Фидардо зря беспокоился. Пережив свое горе, Ана снова запела. И теперь как будто даже еще красивее, чем раньше. Ее голос стал увереннее и одновременно легче.

Синьор Фидардо сразу принялся уговаривать ее начать наконец выступать. Ана по-прежнему отказывалась. Но отказ ее звучал уже не так категорично, как раньше.

Работа над гармоникой подходила к концу. Я сделала новую меховую камеру из козлиной кожи. Заменила левый полукорпус и почти всю правую и левую механику. Ошкурила, покрасила и покрыла лаком дерево. Когда солнце светило на твердую лаковую поверхность, инструмент сверкал, как красный рубин.

Единственное, что оставалось сделать, это вырезать новую декоративную сетку из тонкой латуни. Синьор Фидардо снял с одной из полок большую тяжелую книгу и положил на мой стол.

– Эта книга досталась мне от дяди. Она лежала в моем чемодане, когда я почти пятьдесят лет назад приехал сюда из Италии. По сей день это лучшая подборка узоров для сетки. Выбери узор, который тебе больше всего нравится, и перенеси его на латунь при помощи копировальной бумаги.

Через три дня я выбрала узор и перенесла его на латунную пластину. Еще через неделю я вырезала рисунок ювелирным лобзиком синьора Фидардо. Поздним вечером я просверлила отверстия и прикрепила «ажурку» к корпусу тончайшими латунными гвоздиками.

Гармоника была готова.

Но не совсем. Кое-чего не хватало, и я знала чего.

В книге синьора Фидардо на нескольких страницах были показаны красивые буквы. Я перерисовала те, которые мне были нужны, выпилила их из остатков латуни, потом зачистила и отшлифовала. Аккуратно острейшей стамеской вырезала на корпусе углубления и вставила в них буквы.

Теперь на гармонике ярко сияло имя «КОСКЕЛА».

В тот вечер синьор Фидардо настроил мой инструмент. Он аккуратно шлифовал каждый голосовой язычок, пока не добивался чистоты звука. У гармоники много голосов, так что закончил он только к вечеру, когда Ана вернулась с работы. Он пригласил ее к себе и достал бутылку кампари.

– Это надо отпраздновать, – сказал он. – Таков обычай, когда ученик заканчивает первую самостоятельную работу.

Ана и синьор Фидардо долго любовались моей гармоникой. Я была очень горда собой.

– Я и не догадывалась, что гармоника предназначалась для Коскелы, – сказала Ана и улыбнулась мне.

– Я тоже, – поддакнул синьор Фидардо. – А могли бы догадаться. Разве может быть лучший подарок для человека, который сидит за решеткой?

Потом синьор Фидардо сыграл на моей гармонике, чтобы проверить, как она звучит, а Ана спела фаду. Это были восхитительные звуки.

На следующий день синьор Фидардо поднялся со мной в квартиру двумя этажами выше. Там он держал инструменты и разные материалы для своей работы. У стены стояли листы дорогой фанеры, а сверху, на полках хранилась древесина, разложенная по сортам и качеству. Полки на противоположной стене были забиты музыкальными инструментами. Некоторые лежали в футлярах с ручками и железными уголками, некоторые были завернуты в мягкую ткань. В углу стояли две фисгармонии и блестящая туба.

Синьор Фидардо достал один из футляров. Он был пустой и с виду совершенно новый, с хромированной пряжкой и кожаной ручкой. Внутри была мягкая подкладка из голубого бархата, чтобы уберечь инструмент от царапин и пыли.

– Этот футляр идеально подойдет для гармоники Коскелы, – сказал синьор Фидардо. – Такой замечательный инструмент нельзя дарить в обыкновенной картонной коробке!

В тот же вечер Ана написала Старшому длинное письмо. Она объяснила, что гармоника – от меня, и рассказала о моей работе в мастерской синьора Фидардо. Мы положили письмо в футляр вместе с инструментом и на следующее утро отправили посылку в тюрьму в Камполиде. Конечно, я бы предпочла навестить Старшого и вручить ему подарок лично, но это было невозможно. Узники, осужденные за убийство, имели право на свидания только с адвокатом и ближайшими родственниками.

Прошло две недели. Я в беспокойстве гадала, получил ли Старшой мою посылку или ее отобрали тюремщики. Но в один прекрасный день Ане по почте пришел небольшой серый конверт. Мы сразу поняли, кто его послал. Ана открыла письмо и прочла:

Услышав, что пишет Старшой, я обрадовалась так, как не радовалась уже очень давно. Он уже больше походил на себя, чем в прошлом письме. Ана тоже заметила, как изменился его тон.

– Кажется, твой друг не потерял надежды, – сказала она.

Теперь, когда гармоника была готова, я чувствовала некоторую растерянность. Внезапно оказалось, что днем мне совершенно нечего делать.