В сумерках мы добрались до Конштансии – небольшого городка с белыми домиками на высоком мысу. Мы пришвартовались на ночь и на следующий день спозаранку вошли в приток Тежу – Зезере. Течение здесь было сильнее, и Старшому пришлось попотеть, прокладывая курс между песчаными банками и отмелями. Здесь нам не встретилось ни одного судна, а по берегам почти не попадалось ни селений, ни отдельных домов.

Вечером мы подошли к небольшому водопаду. Дальше мы идти не могли. На южном берегу виднелась каменная пристань и одинокий дом. Судя по карте, которую нам дал Морру, это и был Ажиере.

Сквозь кристально чистую воду мы видели, как с песчаного дна реки поднимаются острые скалы. Я стояла на носу и смотрела, чтобы мы не сели на камни, а Старшой осторожно вел наше судно к пристани.

Пришвартовавшись, мы сошли на берег и огляделись. Дом оказался заброшенным. В окнах не было стекол, а крыша с обратной стороны провалилась. Между деревьями в лес убегала узкая дорожка. Посередине, между колеями, торчала молодая поросль и папоротник. Видимо, сюда давным-давно никто не заглядывал.

Никаких ящиков с изразцами мы не увидели.

– Ну что, – сказал Старшой, почесав в затылке. – Думаешь, нас надули?

Я пожала плечами. Похоже, надули. Хотя, с другой стороны, человек, назвавшийся Морру, заплатил нам вперед изрядную сумму. Все это было очень странно. И очень тревожно. Жутковатое место.

Мы вернулись на борт «Хадсон Квин», Старшой занялся ужином, а я навела порядок в машинном отделении. Мы решили подождать до утра. Идти назад под парусом по узкой реке, да еще ночью, чересчур опасно.

Поели мы, как всегда, в каюте Старшого. Потом достали карты и сыграли партию в канасту. Старшой выкурил сигару. Я выиграла, и посуду пришлось мыть Старшому.

Был тихий и приятный вечер. Солнце медленно садилось за горизонт, в вечерней дымке над водой плясала мошкара. Я привязала свою койку между мачтой и вантами, легла и стала смотреть на стрижей, метавшихся высоко в небе. Старшой сидел на палубе и вязал сплесни на новых швартовых для спасательной шлюпки. Когда стемнело, он отложил работу и тоже притащил свою койку.

Шум водопада усыплял. Я еще лежала с открытыми глазами, а Старшой уже вовсю храпел в своей койке.

Не знаю, который был час, когда я проснулась. На черном небе мерцали звезды. Через секунду я поняла, что меня разбудило.

Это был звук – в лесу позади заброшенного дома что-то потрескивало. Вскоре далеко за деревьями я увидела мелькающий свет.

Я вылезла из койки и прокралась к Старшому. Он сразу проснулся, стоило мне слегка потрясти его за плечо. Моряк на борту никогда не спит глубоким сном.

Я указала на лес. Свет между деревьями стал ярче, судя по всему, кто-то шарил с фонарем по кустам.

Не прошло и минуты, как мимо дома проехала запряженная лошадью телега и выкатилась на ухабистую лужайку перед пристанью. На козлах сидело трое мужчин, еще один ехал следом за телегой верхом на собственной лошади. Все четверо были одеты как крестьяне, в потертые куртки, цигейковые жилетки и фетровые шляпы с широкими полями.

Всадник спешился, потянулся и сошел на пристань. У него была короткая черная борода, поблескивающая серебром в лунном свете. Старшой перелез через релинг и спрыгнул к нему на пристань.

– Ну слава богу! – воскликнул бородач и загоготал. – Вы добрались! Не иначе, вас охранял сам святой Николай! Монфорте я. Можете звать меня папа Монфорте. Так зовут меня друзья!

Он протянул Старшому огроменную пятерню.

– Мои люди хотят поскорее вернуться домой, в свою деревню, – продолжил папа Монфорте, когда они пожали друг другу руки. – Так что лучше нам сразу погрузить ящики на ваш бот. Вы не возражаете?

Мужчины, сидевшие на козлах, уже соскочили на землю и начали развязывать веревки, которыми был перевязан груз.

– Да нет. Можно и погрузить… – ответил Старшой.

– Вот и славно! – засмеялся папа Монфорте и дружески похлопал Старшого по плечу. – Тогда за дело!

Старшой снова забрался на борт. Мы зажгли две керосиновые лампы, открыли грузовые трюмы и стали готовить паровую лебедку. Старшой трудился молча и сосредоточенно. Он был очень задумчив.

– Не нравится мне все это, – шепнул он, когда мы уже приготовились выдвинуть грузовую стрелу. – Зачем грузить изразцы среди ночи? Да еще в такой глуши?

Я кивнула. Странно, очень странно.

Папа Монфорте и его работники ждали возле телеги. В свете фонаря я разглядела, что они следят за Старшим мрачными, пристальными взглядами. Такой взгляд бывает у солдат и бандитов, никак не у крестьян.

Старшой почесал подбородок – так он делает всегда, когда собирается принять решение. Потом взял фонарь и спустился на берег. Я протянула руку, пытаясь остановить его. Но было поздно.

– Все готово? – услышала я голос папы Монфорте.

– Готово, – ответил Старшой. – Но сперва я хочу заглянуть в ящики.

Лица папы Монфорте было не разглядеть. Он снова загоготал. Почти как раньше, только не так сердечно.

– Как это понимать? – спросил он.

– Хочу посмотреть, что в ящиках.

– Вы же и так это знаете, друг мой. В ящиках – азулежу.

По спине Старшого я видела, как он напряжен.

– Изразцы – вещь хрупкая, – ответил он. – Я должен убедиться, что плитка цела. Вдруг что-то побилось в дороге, а мне потом отвечать. Не хочу оказаться крайним.

– Не волнуйтесь, гарантирую вам – все цело, – сказал папа Монфорте. Его голос звучал приглушенно, но жестко. – Начинаем грузить.

Старшой поставил фонарь на землю и сунул руки в карманы.

– Нет, – уперся он. – Так не пойдет. Я должен знать, какой груз я беру на борт.

Папа Монфорте и Старшой молча переглянулись. Папа Монфорте вздохнул и подал работникам знак.

В следующую секунду работники достали из-за поясов револьверы.

Мы работали под прицелом. Когда мы снимали ящики с крана и запихивали в трюм, Старшой так злился, что руки его тряслись. У меня руки тоже дрожали, правда от страха. Я до ужаса боялась, что Старшой начнет препираться с бандитами или сделает еще какую-нибудь глупость, и они откроют пальбу.

Папа Монфорте и один из его парней поднялись в рубку и зажгли керосиновую лампу над навигационным столом. Они что-то внимательно изучали – вероятно, карту реки. Люки были раздраены, и я слышала их спор. Папа Монфорте хотел отчалить немедленно, второй же считал, что надо подождать рассвета. В конце концов папа Монфорте сказал:

– Меня больше волнуют солдаты республиканской гвардии, чем какие-то там песчаные банки. Идти надо ночью. Всё, нам пора.

Старшому велели приготовиться к отплытию, но он отказался повиноваться.

– Раз так, мой друг, – спокойно заявил Монфорте Старшому, – вы мне больше не нужны. Придется вам сойти на берег, и я сам встану у штурвала. Гориллу я, разумеется, оставлю себе. Без механика мне никак не обойтись. А если сядем на мель, я все свалю на нее. И тогда ей конец.

Папа Монфорте и Старшой в упор посмотрели друг на друга. Старшой двинулся в рубку. Глаза его почернели от злости. Я понимала, что ничего хорошего это не сулит.

Один из бандитов проводил меня в машинное отделение – проследить, чтобы я раскочегарила двигатель. Удивленно глядел он, как я подбрасываю свежий уголь в топку.

– Ну ты даешь, в жизни не видел таких обезьян, – сказал он, крутанув револьвер вокруг пальца. – Надо же, каким трюкам тебя обучили.

Я его не слушала. Чтобы не поддаться страху, мне нужно было полностью сосредоточиться на своем деле. Я смазала все необходимые детали маслом, и как только закончила обход, раздался звонок машинного телеграфа. Старшой приказал: «Малый вперед». Я подняла пар. Заработали поршни и шатуны. «Хадсон Квин» отошла от причала. Я думала об острых камнях под водой – каждая жилка во мне была готова к удару.