– Это ты починила инструменты?

Я обернулась и кивнула. Синьор Фидардо был совершенно сбит с толку. Потом он спросил:

– А теперь ты хочешь починить гармонику?

Я снова кивнула. Синьор Фидардо рассеянно погладил свои усы. Потом вернулся к себе в мастерскую. Я слышала, как он бормочет что-то по-итальянски.

Остаток дня синьор Фидардо меня не тревожил. Когда мне пора было возвращаться к Ане, он даже со мной не попрощался. Перед тем как уснуть в тот вечер, я подумала, что провела у синьора Фидардо уже две недели. Дольше он мне остаться не разрешит. Придется продолжать работу у Аны на кухне.

Когда на следующее утро Ана ушла на фабрику, я спустилась к синьору Фидардо за гармоникой. В глубине души я надеялась, что он позволит мне забрать и инструменты тоже.

Но к моему удивлению, синьор Фидардо, казалось, совершенно забыл, что собирался со мной расстаться. Над моим рабочим столом он прикрутил электрическую лампу. А на столе лежала толстая книга.

Это было руководство по изготовлению гармоник.

Чтобы починить красную гармонику, я сначала должна была понять, как она устроена. Будучи механиком, я знала, что лучший способ узнать, как работает мотор, – это разобрать его, а потом снова собрать. Я решила, что, возможно, то же правило применимо и для гармоник.

На разборку ушло дня два. На сборку – еще четыре. За это время я успела изучить руководство от корки до корки.

Мысленно я составила список всех деталей, которые надо починить или заменить, чтобы вернуть красной гармонике ее звучание и внешний вид. Список получился длинный. И дорогой. Каждый шуруп, каждый латунный уголок стоил денег. Не говоря уже о лаке, новых голосовых язычках и дубленой коже для нового меха. На какие деньги я все это куплю?

Ломая голову, как мне быть, я начала аккуратно снимать голосовые планки с резонаторов. Тщательно очистила все детали от ржавчины и старого воска. Следовало соблюдать большую осторожность, чтобы не повредить тонкие голосовые язычки.

Ножиком я срезала засохшую лайку с проемов на рамках. Попробовав отполировать ажурную сетку из тонкой латуни, я заметила, что она в нескольких местах растрескалась от старости. Поэтому я добавила еще один пункт к списку материалов, которые мне придется каким-то образом раздобыть, – тонкую латунь.

Затем я стала отчищать поблекшую краску и остатки лака с корпуса, изготовленного из ореха. Выходило скверно. Мои скребки и ножи оставляли царапины на красивой гладкой древесине. Набравшись мужества, я взяла свои тупые инструменты и пошла к синьору Фидардо.

– Что тебе надо? – раздраженно спросил он. – Хочешь, чтобы я поточил твои инструменты? Думаешь, у меня есть на это время?

Я покачала головой и посмотрела в дальний угол комнаты. Там синьор Фидардо держал точило и оселок. Он понял, что я хотела сказать.

– Заточка – работа для профессионала, – сказал он. – Но если хочешь, можешь попробовать.

На «Хадсон Квин» именно я отвечала за то, чтобы ножи и скребки были острыми. Точить и править лезвия меня научил Старшой. Главное – уверенная рука и угол заточки.

Синьор Фидардо стоял рядом и изумленно смотрел, как я работаю. Затем я перешла к оселку, а в довершение всего воспользовалась кожаным ремнем для доводки. Потом вырвала у себя из головы длинный белый волос и поднесла к лезвию.

Волос распался надвое.

Синьор Фидардо взглянул на меня поверх очков и сказал:

– Неплохо. Очень неплохо. Во всяком случае, для обезьяны.

Возвращаясь к себе в каморку, я услышала, как синьор Фидардо бормочет:

– И для профессионала тоже, черт подери…

На следующее утро, как только я спустилась в мастерскую, синьор Фидардо захотел со мной поговорить.

– Я долго думал, – сказал он. – У меня есть предложение.

Предложение заключалось в том, чтобы я помогала ему в мастерской. Дважды в день мела пол, каждый вечер протирала столы и полки, когда понадобится, выносила во двор мусор. А кроме того, следила, чтобы его ножи, скребки и стамески всегда были острые, как лезвия бритвы. Последнее задание – почетное, добавил он.

– За это, – продолжил синьор Фидардо, – можешь брать из моих запасов все, что тебе понадобится для ремонта твоей гармоники. А понадобится много всего – от гвоздей до древесины грецкого ореха. Думаю, это ты и так уже поняла. Ну как, договорились?

Я хотела протянуть руку, но вовремя вспомнила, как синьор Фидардо боится испачкаться. И поэтому просто кивнула.

В своей работе синьор Фидардо следовал четкому распорядку. Это меня устраивало. Ведь на корабле тоже так.

Шесть дней в неделю ровно в семь утра синьор Фидардо выходил на улицу в своем белом костюме и пил кофе в кафе «Нова-Гоа» на Руа-ду-Салвадор за углом. Через полчаса, переодевшись в рабочую одежду, он появлялся в мастерской. К тому времени я уже вовсю трудилась в своей каморке.

В девять синьор Фидардо варил нам кашу в кухне за мастерской. Перерыв на завтрак длился двадцать минут. После этого мы работали до часу. Тогда синьор Фидардо снова надевал костюм и уходил обедать в один из близлежащих ресторанчиков. Я оставалась дома и съедала бутерброды, которые приготовила себе утром у Аны.

По дороге домой синьор Фидардо выкуривал в парке сигару «Партагас аристократ». Затем наступало время сиесты, и он ложился вздремнуть на кушетке в кухне. Спустя некоторое время я даже заметила, что перед тем, как прилечь, он переодевается в пижаму. Пижама была светло-голубая с отутюженными стрелками на брюках.

Пока синьор Фидардо спал, я наводила порядок в мастерской и точила его ножи и стамески. В три он просыпался и снова переодевался в рабочую одежду.

Проработав еще пять часов, синьор Фидардо откладывал инструменты и брал с полки бутылку, на которой было написано «Кампари». Наливал себе рюмочку и медленно потягивал этот напиток в полной тишине, сидя за рабочим столом. Мне синьор Фидардо давал стакан молока.

Потом мы тушили свет и запирали мастерскую на ночь. Было начало девятого. Синьор Фидардо уходил в город ужинать, а я поднималась к Ане и ждала ее возвращения с обувной фабрики. Рабочий день был окончен.

Мне нравилось работать у синьора Фидардо. Дни пролетали незаметно.

Ночи же, напротив, никак не хотели кончаться. Я лежала на диване и скучала по Старшому так, что от горя кололо глаза. Темными пасмурными ночами я часто вылезала в окно и, чтобы прогнать бессонницу, до изнеможения лазала по крышам Алфамы. Иногда это помогало, и, вернувшись, я падала на диван и засыпала. Однако когда на рассвете у Аны звонил будильник, я чаще всего лежала без сна, за всю ночь так и не сомкнув глаз.

Думаю, меня спасла красная гармоника – именно работа не дала мне сойти с ума от горя. Хотя вообще-то я надеялась, что с ее помощью спасу Старшого.

Воскресенье было единственным свободным днем. Чем в этот день занимался синьор Фидардо, долгое время оставалось для меня загадкой. Об этом я однажды узнала от Аны.

– В воскресенье Луиджи играет на органе для мертвых, – сказала она и пояснила: – Каждое воскресенье в десять утра он надевает черный костюм – да-да, у него есть черный костюм, – садится на трамвай и едет на кладбище в Празереш. Там в часовне стоит фисгармония – синьор Фидардо играет на похоронах. Он занимается этим уже много, много лет. Но больше он нигде не выступает. Синьор Фидардо частенько говорит, что, когда играет по-настоящему хороший музыкант, публика плачет. Его публика плачет всегда.

Воскресными вечерами мы ужинали с синьором Фидардо. Потом он играл, а Ана пела. Это было самым радостным событием недели.

Правда, однажды все закончилось печально. Накануне у Аны ночевал Жорже, и под глазом у нее темнел отвратительный синяк. Обычно ей удавалось скрыть следы его кулаков, но этот синяк был прямо на лице, и скрыть его было невозможно.