Оскар кивнул и, встав из-за стола, пошел к кофеварке. Я заняла его место и перевернула страницу.

Я считала, что один художник не был способен проигнорировать красоту Шейна. Конечно же, и Оскар не устоял. Нарисованный Шейн сидел на ступенях Особняка с сигаретой во рту – рука приглаживает волосы, от тлеющего кончика сигареты по коже разбегаются оранжевые рефлексы, воплощение драмы и красоты. Шейн был похож сразу на обоих скандальных Люциферов, созданных братьями Гифс для собора Святого Павла. Тех самых, которые были непозволительно горячи для храма господнего и своим видом словно призывали прихожан пересмотреть свои верования.

На следующей странице блокнота меня ждали руки Женевьевы, держащие кружку. Выпирающие косточки и идеальной формы ногти. Дальше – великолепный профиль Анджелы. Утрированно зловещее лицо Джозефа в тенях. Грязный набросок, на котором, тем не менее, четко проступал Карлов мост.

– Ты очень талантлив, – выдохнула я, листая блокнот, и очередная зарисовка заставила меня недоуменно замереть над ней.

Это был быстрый скетч, сделанный черной ручкой. Я не знала изображенного на нем человека. Нос с легкой горбинкой и резко очерченными ноздрями, опущенные вниз уголки тонких губ, упрямый подбородок. Глаз видно не было – частично их скрывали растрепанные волосы. Частично Оскар решил их не прорисовывать.

– Кто это? – спросила я, поднимая взгляд на Оскара. – Образ из головы?

– Нет, – качнул головой он, забирая альбом. – Увидел его у нас в саду как-то утром.

По какой-то причине услышанное взволновало меня сильнее, чем должно было. Я удивилась собственным чувствам. В Особняке часто бывали незнакомцы. Личные водители Анджелы. Мастера, менявшие устаревшую проводку. Сотрудники клининговой службы. Доставщики еды. Один раз я видела девушку с ярко-красным каре – и приняла ее за нового курьера, – но больше она не появлялась. Я скомкано попрощалась с Оскаром и вышла из Особняка в смятении.

Никакого слепого дождя на улице, на траве ни росинки – странное окно в моей комнате могло обманывать сколько угодно. Порывы апрельского ветра в спину догоняли меня до трамвайной остановки. Я скрылась от них в подъехавшем трамвае, а затем на станции метро. Пришлось раскошелиться на суточный билет – задание должно было занять как минимум пару часов, а рисковать и брать более краткосрочный я не рискнула. Не хотелось повышать вероятность неприятного разговора с контролером на обратном пути.

Этот маршрут я использовала уже дважды, и он был одним из самых простых. Оказавшись на станции Музей, я должна была сменить ветку, пропустить несколько поездов, и смело двинуть в сторону одной из конечных. И когда темнота туннеля в очередной раз оборвалась освещенной платформой, со мной в вагоне находились уже совсем другие люди.

Я вышла на станции Золотые Ворота. В глаза бросилась затейливая мозаика в арках у путей, которую мне еще ни разу не удавалось рассмотреть – вокруг меня сомкнулась переместившаяся из поезда толпа, и следовало думать о том, как бы не потерять в ней свое направление. Оказавшись в потоке, не признававшим концепции личного пространства, я едва сумела вырулить в нужную сторону. Пока я выбиралась, чей-то локоть врезался мне в предплечье. Я охнула от боли.

И то ли этот случайный тычок задел какой-то нервный центр у меня в мозгу, то ли боль отрезвила меня, заострив чувства, но я вдруг поняла: что-то не так. Что-то действительно не так. И пусть определить, что именно, не получалось, ясно было одно: я не смогу это проигнорировать.

Быстрым шагом я направилась к эскалатору.

Нужно было держать себя в руках, не привлекать никакого внимания. Я тщательно следовала этому правилу. Никто не должен был знать, кто я и чем занимаюсь. Никто не должен был знать про Особняк, про аномалии, срезы и посылки. Я старалась быть осторожной, я всегда была осторожной, и несмотря на это часть реальности, которая должна была остаться в пражском метрополитене, приехала со мной в Киев.

Но как это возможно?

Ноги одеревенели, но я просто не могла остановиться. Позже я пыталась вспомнить, как именно поняла, что меня преследуют. Я никого не видела – но, по правде говоря, и не решалась обернуться, чтобы понять, что это: паранойя или сбывшееся предчувствие. Потеснив группу американских туристов, я поднялась вверх по эскалатору. Я была напряжена, ладони вспотели, и сознание просто перестроилось, не оставив шанса сомнениям, имели ли мои опасения реальную почву.

Меня преследовали. Я не могла доставить посылку – это бы вывело преследователя на адресата. Довольно быстро вырисовался новый план: раствориться в толпе, незаметно ускользнуть обратно в метро и попробовать найти другой срез, чтобы вернуться в Особняк и предупредить Анджелу, что нас, похоже, раскрыли. В мыслях это выглядело как трезвый поступок.

Расстановка приоритетов немного привела меня в чувство, и из метро я вышла немного успокоившись. Вместо того, чтобы подниматься к туристическим зонам и отелю, я перешла дорогу на другую сторону и продолжила идти. Улица вела вниз под ощутимым наклоном, я ускорила шаг. Я не сомневалась, что преследователь поступил так же, но обернуться не смела. Где-то на задворках сознания все еще плескалась мысль, что я все это просто выдумала. Но лучше перестараться с безопасностью, чем допустить легкомысленную ошибку, которая разрушит все, что у тебя есть.

Киевское солнце было слишком слепящим для середины весны. Пришлось щуриться, но это не помогло, и глаза быстро наполнились защитными слезами. Мелькали здания с ободранной штукатуркой и архитектурными украшениями советских времен, маленькие скверы и бронзовые памятники с частями, затертыми на удачу до золотого блеска – а впереди уже маячила центральная улица города. И другая станция метро. И, я надеялась, мое спасение.

Спускаясь в подземный переход, чтобы перейти улицу к вестибюлю новой станции, я ускорила шаг еще немного. Ступеньки под ногами промчались так быстро, что в иной раз я удивилась бы, как умудрилась с них не слететь. И в тот момент на освещенном пятачке перехода рядом с моей тенью образовалась еще одна, окончательно убеждая, что это не просто мания преследования. Остатки хладнокровия покинули меня, и я сорвалась на бег.

Я с силой толкнула тяжелую дверь, отделявшую меня от вестибюля станции, – и помедлила, придержав ее, потянув на себя сильнее, чтобы дать ей разгон. Я не увидела – но почувствовала, как ко мне тянется чья-то рука, что еще немного – и все будет кончено. Дверь была очень тяжелой и неподатливой, перенапрягшееся под ее весом запястье пронзила острая боль; и вот тогда я с силой опустила дверь на того, чьи пальцы уже почти коснулись моего плеча.

Вскрика боли не последовало, но я знала – столкновения он не избежал. Судорожно нащупав в кармане пластиковый кругляш жетона, я прошла через турникет и побежала вниз по эскалатору, лавируя между кое-как расположившимися на ступенях пассажирами.

Прохлада станции, маленькой и глубокой, не позволяла расслабиться и почувствовать себя в безопасности. Я запрыгнула в первый попавшийся вагон и, пробравшись через толпу к схеме метро, принялась жадно изучать ее. Если преследователь знает о том, что я умею, и, если он способен следовать через срезы за мной, я должна его запутать. Пусть это даже вопреки правилам. Меня замутило от собственной дерзости. Это было запрещено правилами, но я действительно собиралась искать новые маршруты.

Следующие часы это было только метро, метро, метро.

Незнакомая станция с огромной металлической половиной груши на фоне мраморного дерева-барельефа. Незнакомая станция с белыми арочными потолками в форме вафельниц и светильниками, словно одолженными в классическом оперном театре. Незнакомая станция с прибитой к стене бронзовой бородатой головой. Новые срезы посыпались на меня как из рога изобилия, не давая даже времени сориентироваться и хотя бы понять, через какие страны я пыталась вернуться домой.

Мысли о возвращении делали все еще хуже: я уже не была уверена, что меня там примут с распростертыми объятиями.