– Пожаловался, что из-за утреннего часа пик едва не опоздал на свой поезд, – даже глазом не моргнув, сказала я. Это была ложь, Шейн приучил себя всегда рассчитывать время с запасом. В том числе на случай часа пик.

– Ясно, – улыбнулась Анджела, с готовностью принимая мой маленький обман. – Спасибо, Клара.

Это было сложно проконтролировать, но Анджеле хотелось бы, чтобы мы как можно меньше говорили друг с другом о своих заданиях. Я не сомневалась, что Шейна она тоже обо мне детально расспрашивала. Но за всем не уследишь.

– И последнее, что мне нужно у тебя узнать.

Она поманила меня и обошла стоявший на невысокой кафедре мольберт. Я последовала за ней. С холста смотрел Дмитрий Соболев, выполненный тонкими масляными мазками, закручивающимися в спирали «под Ван Гога». Анджела была талантливой художницей. Думаю, если бы она не занималась пространственными аномалиями, она могла бы стать директрисой настоящей академии искусств. А Оскар был бы ее лучшим студентом.

– Как думаешь, ему понравится? – Анджела взволнованно заглянула мне в лицо, но я увидела в ее карих глазах искры удовлетворения при виде моего восторженного ступора.

– Это просто прекрасно, синьора Боттичелли, – сказала я, восторженно разглядывая застывающие масляные мазки. – Господин Соболев будет счастлив, я уверена.

– Как приятно это слышать, – расцвела Анджела. – Мы в браке уже почти девять лет, и с каждым годом все сложнее придумать подарок в честь годовщины. К счастью, искусство всегда приходит на помощь!

Я вышла из ее кабинета в приподнятом настроении, как всегда, и с конфетой с вишневым ликером. Но эйфория от общения с Анджелой обычно длилась недолго. Я сомневалась, что спасаю жизни, или даже делаю мир лучше. Нет, я никогда не вскрывала коробки и не рассматривала содержимое свертков, которые доставляла. Просто я не могла игнорировать тот простой факт, что адресаты, как правило, ждали доставки в номерах дорогущих отелей. Это наводило на разные мысли.

Но они моим контрактом тоже не поощрялись.

Где-то на втором месяце своей жизни в Особняке я обнаружила, что внутри он больше, чем снаружи. Поначалу я считала, что меня сбивает с толку задумка архитектора, в адекватности которого я искренне сомневалась. Ведь, к примеру, в Особняке было три совершенно одинаковых холла, из которых можно подняться на второй этаж, и множество комнаток-кармашков два на два метра, где не помещалось ничего, кроме постамента с безглазым мраморным бюстом. А потом Шейн обратил мое внимание на то, что снаружи в Особняке два этажа, а внутри – три (третий был для нас закрыт). Однажды мы с Шейном ради интереса решили определить, где находятся окна моей комнаты. Это был провал: я проторчала у окна полчаса, пока Шейн наматывал круги вокруг дома, но друг друга мы так и не увидели. Я никак не могла понять, куда выходили мои окна, и чем внутренний двор, который видела я, отличался от того, где тщетно дожидался моего оклика Шейн.

В конце концов, почему бы штаб-квартире организации, изучающей аномалии, не находиться в доме-аномалии?

По дороге к себе в комнату я встретила Нану. Она сидела на ступеньках в одном из холлов-тройняшек с книгой и яблоком, и была так увлечена чтением, что не заметила меня. Пришлось нарочно шаркнуть кроссовкой по паркету, чтобы предупредить ее о моем приближении заблаговременно; уж я-то знала, как легко здесь напугаться.

– Интересная книга? – спросила я, когда Нана обернулась. При виде меня она чуть расслабилась и подвинулась, чтобы я могла примоститься на ступеньке рядом с ней.

– Сказки.

Нана не ответила прямо на поставленный вопрос, но я и не ожидала. Я давно заметила за ней свойство избегать оценочных суждений о чем-либо, словно она предоставляла каждому решать все для себя лично. Вкусный ли кофе, нормальная ли погода, не слишком ли жарко в растопленной гостиной. Может, это какая-то японская фишка?..

Нана закрыла книжку и продемонстрировала иллюстрацию-гравюру с девушкой с пустыми глазницами и двумя пылающими камешками в руках. «Последние чудеса», гласило название.

– Миленько, – сказала я, чтобы не молчать, потому что вести первую скрипку в разговорах Нана тоже предоставляла собеседнику. – Это из нашей библиотеки?

– Да.

Нана замерла с опущенной головой. Похоже, говорить о книге она не хотела. Возможно, ей было неловко, что ее застали за чтением сказок. Я не видела в этом ничего плохого, но решила сменить тему.

– Как вообще дела? Дмитрий еще не вернулся из поездки?

Нана была его ассистенткой. Если Анджела считала, что вести дела можно и самостоятельно, ее муж в этом вопросе был более рациональным. Нана знала несколько языков, была очень ответственной и совершенно не болтливой, и я бы тоже посчитала ее идеальной кандидатурой на такой важный пост.

– Все в порядке, спасибо, Клара. Господин Соболев вернется завтра вечером.

Она поднялась, сунув «Последние чудеса» под мышку. Ее щеки порозовели, добавляя неожиданный цвет в монохромность белой кожи, черных глаз и волос, и черного шерстяного платья с белыми пуговицами.

– Ты напомнила мне об очень важном деле, которое я должна решить до его приезда. Так что прости, я тебя покину…

– Подожди!

Я вскочила на ноги так резко, что перед глазами на секунду потемнело. Нана вопросительно моргнула, замерев парой ступеней ниже.

– Шейн и Оскар собираются устроить партию «Предательства в доме на холме» в пятницу, – сказала я с надеждой. – Не хочешь с нами? Я сделаю горячие бутерброды, можем заказать пиццу или что-то типа того…

– Спасибо большое за приглашение, Клара, правда. Но у меня много работы. Господин Соболев очень рассчитывает на мою помощь.

Она еще раз извинилась и ушла. Я вздохнула, подобрала рюкзак и медленно поплелась к себе. К каждому человеку нужен свой подход, но в случае Наны я просто уже осталась без идей.

Этот день был до зубовного скрежета похож на большинство моих дней в Особняке. Очередной срез в другой уголок планеты, очередная перепалка с Шейном, очередной тяжелый взгляд от Женевьевы и очередной отчет для Анджелы. Очередная проваленная попытка подружиться с Наной.

И все-таки он стал особенным, и внезапное осознание этого привело меня в полнейший ужас.

Потому что я вспомнила про бутерброд с арахисовым маслом, так и оставшийся лежать на полу возле кабинета Анджелы Боттичелли.

В Большом Кабинете мы собирались раз в несколько недель для того, чтобы, как выражался Дмитрий, «подводить итоги». Мы обсуждали каждый обнаруженный срез и морщили лбы над схемами метрополитенов, чертили линии на картах, объединяя входы и выходы срезов, и пытались рассмотреть в этом какую-то систему. Нана усердно фиксировала все, что казалось ей важным, в массивном блокноте на спирали.

Сам Кабинет выглядел так, словно на дворе все еще стоял девятнадцатый век, и люди умели жить в роскошных интерьерах. Нас окружало красное дерево с эмалевой инкрустацией, бордовая драпировка стен углубляла таинственный полумрак, акцентируя внимание на очередном островке коллекции вездесущих репродукций – нескольких не самых известных картин Рембрандта.

На большой стене висела карта, отражающая политическое состояние нашей планеты в середине позапрошлого века. Анджела великодушно позволила фиксировать на ней наши рекорды по срезам с помощью цветных канцелярских кнопок. Две мои – синенькие – располагались на территории Австро-Венгерской Империи и Сегуната Токугава. Зеленые кнопки Оскара и желтые Шейна были разбросаны по Европе. Красные кнопки Женевьевы едва покидали пределы восточной ее части.

Я старалась не смотреть на карту подолгу, хоть она и была безумно красивой, – чтобы не питать собственное тщеславие и не вызывать лишних эмоций у Шейна и Женевьевы. Оскару было не до нашего негласного соперничества, он даже в дискуссиях особо не участвовал, делая быстрые зарисовки у себя в блокноте.