– А вы… – Я намеренно сделала паузу.

– Меня зовут Хендрик. А вас?

Хендрик Ван Дейк – это было имя адресата. Я немного расслабилась.

– Клара, – сказала я, и тут же почему-то пожалела, что назвала свое имя.

– Присаживайтесь за столик, Клара. – Ван Дейк достал бумажник из внутреннего кармана пальто, и хозяйка кондитерской с готовностью подскочила к нему. – Я сделаю заказ.

Я повиновалась и, немного сбитая с толку, пошла к столику у окна.

Он присоединился ко мне через пару минут, неся поднос с аккуратным круглым чайничком и двумя чашками в форме полураскрывшихся тюльпанов.

– Чаю нужно время, чтобы завариться, – сообщил Хендрик с таким видом, будто эта информация представляла ценность. – А красный бархат принесут чуть позже.

Я пыталась выглядеть непринужденно, но получалось неважно: не должно было быть никакого чая. Это не входило в мои обязанности, но Хендрика это совсем не волновало. Почему-то больше, чем сам факт, что мне приходится встречаться с клиентом Анджелы лично, меня смущало, что Хендрик не дал мне возможности выбрать что-то кроме красного бархата.

– Здесь неподалеку исторический музей Амстердама, – как ни в чем ни бывало продолжил Хендрик, пододвигая одну из чашек ко мне. – Вы уже были?

– Нет. – Удивление заставило мой голос прозвучать довольно резко, поэтому я поспешила пояснить: – У меня обычно не хватает времени на это.

– Очень жаль. А я часто заглядываю туда на фотовыставки. – Он приподнял крышку чайничка, выпустив немного пара, и с довольным видом вернул ее на место. – Я большой поклонник искусства фотографии. Запечатленное мгновение хранит куда больше, чем кажется на первый взгляд. Иногда мне кажется, что жизни – настоящей жизни – в фотографиях гораздо больше, чем в хаотичном процессе, пролетающем у нас перед глазами…

Я непроизвольно уткнулась ногтями себе в тыльную сторону запястья и принялась медленно расчесывать кожу. Плохая привычка, просто ужасная, но, тем не менее, помогает справляться с ситуациями, выходящими из-под моего контроля.

– Я не понимаю.

Во взгляде Хендрика мелькнуло разочарование. Посчитал меня дурочкой, не оценившей его тонкую натуру, не иначе.

– Я не понимаю, при чем здесь это, простите, – выпалила я, смутившись. – Я на работе. И просто хочу передать вам посылку.

Он выслушал меня и неожиданно понимающе улыбнулся.

– Ваша ответственность похвальна, Клара. Возможно, в следующий раз вы найдете время на посещение выставки фотоискусства. И я с удовольствием составлю вам компанию.

Меня хватило лишь на то, чтобы неопределенно пожать плечами и приподнять уголки губ в приступе неискренней вежливости. Возможно, Хендрик Ван Дейк просто любил поболтать. Но почему это заставляло меня так нервничать? Я опустила взгляд на его галстук, и внезапно для себя поняла, что на ткани узор в виде ящериц.

– Посылка, – спохватилась я. Водрузив рюкзак себе на колени, я достала щедро обклеенную почтовыми наклейками коробочку. В сравнении с большинством посылок, которые мне доводилось доставлять, эта была практически невесомой.

Хендрик взял ее, продолжая смотреть на меня. Я не сразу поняла, что выражал его прищур, оставшийся после улыбки. Под этим взглядом было легко почувствовать себя одним из тортиков во вращающейся витрине. Встреча перестала казаться просто странной. В ней появилось что-то пугающее.

– Вы знаете, что здесь? – спросил он, пряча коробочку во внутренний карман пальто. Я едва не подскочила от ужаса – трехцветная кошка без предупреждения ткнулась пушистым лбом мне в голень, чем напугала до полусмерти. Хендрик не спускал с меня глаз – он ждал ответа.

– Нет.

– Вам интересно?

– Нет, – с неподдельной искренностью повторила я.

Ухмылку Хендрика можно было одинаково уверенно назвать как добродушной, так и устрашающей.

– Спасибо, – сказал он. И, наклонившись над столом, продолжил уже на полтона тише: – Вы занимаетесь интересными делами у себя в Праге. Передавайте Анджеле мои искреннейшие восторги от нашего сотрудничества.

С этими словами он встал из-за столика и покинул кофейню, оставив меня наедине с заваривающимся чаем. Я выглянула в окно: перед Хендриком остановилась черная Тесла, и парень в темных очках поспешно подскочил, чтобы открыть ему дверь. Досмотреть сцену до конца не удалось – Хендрик, словно почувствовав, что я наблюдаю, обернулся. Я отшатнулась от окна, и решила, что больше выглядывать не буду.

Хозяйка кофейни принесла красный бархат, запакованный в картонный контейнер, и сказала, что счет оплачен. Я кивнула и, посидев еще пару минут в полном смятении, тоже вышла на улицу. Чай так и остался нетронутым.

Чтобы вернуться в Прагу, нужно было спуститься в метро на центральном вокзале. Я неторопливо прошлась вдоль канала, полюбовалась на плавучие дома, выглядевшие слишком мило, чтобы не захотеть сфотографировать их для Оскара – точнее, в тысячный раз пожалеть, что на задания нельзя брать фотоаппарат. Остановившись у одного из мостиков, перекинутых через канал, я попыталась скормить красный бархат маленьким черным уточкам. Налетевшие чайки, куда более крупные и наглые, оставили тех практически ни с чем. Злобные глазки-бусинки сверкали мне вслед, пока уточки плыли за мной вдоль канала, теряя последние крохи надежды.

Встреча с Хендриком Ван Дейком заняла от силы десять минут, в Особняке же Анджела расспрашивала меня о ней целый час. Ее интересовали мельчайшие подробности – от того, во что Хендрик был одет, до того, какой марки был забравший его автомобиль. Я вышла из ее кабинета совершенно выпотрошенной, с одной единственной мыслью в голове: Хендрик Ван Дейк, каким бы странным он мне не показался, был очень важным человеком.

И что-то подсказывало, что мы с ним еще увидимся.

Качели на заднем дворике Особняка были какими-то неполноценными. Слишком широкое сиденье не позволяло толком держать равновесие: раскачаться до ветра в ушах и радости от сменяющихся чувств взлета и падения было невозможно. Мне хватило одной попытки, закончившейся падением на спину, чтобы интерес к этим качелям испарился без следа.

А вот Шейна здесь застать можно было каждый вечер. Он сидел на качелях ко мне спиной, утопив носки кроссовок в траве и слегка покачиваясь. Я услышала тяжелый выдох, и облачко сигаретного дыма взметнулось в стремительно остывающий к ночи воздух. Шейн находил умиротворение, сидя здесь и созерцая с вершины холма ночную Прагу. Внизу мерцала Влтава. Кто-то запускал фейерверки с Карлова моста, но звуки залпов до нас не долетали. Прага никогда не спала по-настоящему.

– Что не так с метро Варшавы? – спросила я, оказавшись на достаточно близком расстоянии.

Плечи Шейна взметнулись вверх, от неожиданности он потерял равновесие – и тут же восстановил его, ухватившись за цепи. Его испепеляющий взгляд прожигал даже сквозь ночной сумрак.

– Клара. – Шейн стиснул сигарету зубами. – Избавься от привычки подкрадываться ко мне в темноте. Нельзя допустить, чтобы я подавился сигаретой и умер, понимаешь? Должен же в Особняке оставаться хоть кто-то красивый.

Я закатила глаза и подошла ближе.

– Варшава, – повторила я настойчивее. – Что там с Варшавой, Шейн?

– А мне казалось, мы это уладили еще в Москве, – буркнул он. – И вообще, ты ведь не любопытная.

– Сегодня любопытная.

– Ничего себе. Но ты ведь знаешь, что говорить о делах нам нельзя.

Я хмыкнула со всем красноречием, на какое была способна.

– Ну ладно, – игриво сказал Шейн, поворачиваясь ко мне. – Но информация – это ресурс. И вряд ли у тебя есть что-то, что бы меня заинтересовало…

– Сегодня я встречалась с клиентом Анджелы лично, – сказала я.

В контракте был пункт о том, что прямых взаимодействий с заказчиками мы должны избегать. В целях безопасности секрета Анджелы Боттичелли, ее Особняка и ее курьеров.

– И что? – Шейн постарался выглядеть равнодушным, но я чувствовала растущую в нем заинтересованность. – Он таки рептилоид?