Хирка оглядывалась по сторонам, делая вид, что не понимает разговора. Для того, что она больше не разговаривала на родном языке, имелась веская причина. Все спрашивали, откуда она, а когда она отвечала правду, люди начинали думать, что она сумасшедшая. Или немного не в себе. Как Ветле. Мысль о Ветле принесла с собой лавину воспоминаний. Рамойя. Эйрик. Звуки пролетающих каждое утро над Равнховом вороньих стай.

Она смотрела на небо, но здесь оно было голым. Пустым. Без воронов.

Отец Броуди продолжал:

– К нам заходил норвежец, семья которого живет в Исландии. Он сказал, в ее языке есть что-то общее с исландским, но не понял ни слова из того, что она говорила. Мы вполне уверены, что она потеряла память. Возможно, она изобрела собственный язык. Такое ведь случается, да?

Труди порылась в своих бумагах.

– Как оно называется? То место, откуда ты родом?

Хирка стиснула зубы. Раньше она позволяла обмануть себя. Но эта женщина не собиралась так легко сдаваться.

– Сколько тебе лет?

В вопросе ощущалась какая-то угроза, но она больше не могла делать вид, что не понимает разговора. За нее ответил отец Броуди.

– Она утверждает, что ей шестнадцать.

Женщина казалась более обеспокоенной, чем раньше, если такое возможно, и все же она широко улыбнулась. От этого у Хирки мурашки побежали по коже.

– Твои родители, Хирка, где они?

Наконец-то она смогла ответить честно.

– Я надеялась найти их здесь.

Это обнадежило Труди.

– Папа с мамой сказали, что будут здесь?

Хирка помотала головой.

– Как их зовут?

– Я не знаю.

Труди вздохнула и встала.

– Я могу поговорить с вами с глазу на глаз, отец? Не знаю, через что ей пришлось пройти, но, вполне возможно, ей была нанесена травма.

Они шли по центральному проходу и разговаривали. Хирка неподвижно сидела и прислушивалась к голосам, пока они не затихли в новой части здания. Услышав хлопок закрывшейся двери, Хирка встала и побежала к лестнице на колокольню. Она неслась наверх, перепрыгивая через три ступеньки, пока не оказалась в своей комнате. Она судорожно огляделась в поисках предмета, которым можно было бы перекрыть лестницу, но это дурацкая мысль. Конечно. Она прислонилась спиной к стене.

Все кончено. Она прибыла сюда, поскольку думала, что здесь ее дом. Потому что она – человек. Одна из них. Но тут все оказалось так же, как в Имланде. За ней по-прежнему идет охота. Здесь она такой же чужак. И вот та женщина сидит внизу и объясняет отцу Броуди, что Хирке нельзя жить на колокольне и что полиция приедет и заберет ее. А потом они, скорее всего, ее усыпят. Как вредителя.

Мешок? Где ее мешок? Он стоял рядом с комодом. Хирка схватила его, запихала одежду, блокнот, кожаные мешочки с травами. Что еще? Чашку. Спиральной формы камень, который Хлосниан дал ей в Эльверуа еще до того, как все покатилось в Шлокну. До того, как умер отец. Она провела пальцами по бороздкам. Заклинатель сказал, что этот камень создал сам Поток задолго до того, как появились имлинги. Она опустила его в кошель. Ростки на подоконнике придется оставить, она не сможет унести их с собой.

Потом она взяла на руки Куро. Он не двигался. Температура его тела была выше обычной. Хирка постаралась восстановить дыхание.

– Ты не должен сейчас болеть. Мы не можем оставаться здесь. Ты понимаешь?

Она потрясла его, но он лишь закрыл глаза. Они казались бледными змеями на угольно-черном фоне. Хирка положила ворона обратно в ящик и прислонила голову к комоду. Надо дождаться ночи. Она может положить птицу в одну из коробок из кафе и унести с собой. А пока надо притворяться, надо убедить отца Броуди, что все в порядке. Она закрыла глаза и вдохнула так глубоко, как только смогла. Если она не спустится вниз, отец Броуди поднимется наверх. Выбора у нее нет.

Хирка снова сошла вниз по лестнице. Завывания ветра на улице были похожи на голос летающего по башне и орущего привидения. Ничего страшного. Хирка не боялась никаких призраков. Она сама была одним из них.

Отец Броуди расположился на скамье, где совсем недавно сидела Хирка. Он пристально смотрел на алтарь. Это означало, он не знает, что делать. Или ему не нравится то, что предстоит сделать. Хирка опустилась на скамью рядом с ним и поджала под себя ноги.

– Хмм, хмм, – промычал он и кивнул ей, как будто она что-то сказала. Некоторое время они молчали. Крыша поскрипывала под порывами ветра.

– Мы многого не знаем о тебе, Хирка, – произнес отец Броуди и провел рукой по лицу. Движение напомнило ей о папе. Грудь ее разрывалась. Ей хотелось прижаться к священнику, но она не могла позволить чувствам взять над собой верх. К тому же это выглядело бы лживо, ведь с наступлением ночи Хирка собиралась сбежать отсюда.

– Как и я многого не знаю о вас, – Хирка выдавила из себя улыбку. Обычно улыбка была правильным решением. Если ничто другое не поможет, она будет выживать при помощи улыбки. Щеки отца Броуди раскраснелись еще больше. На протяжении нескольких месяцев он был для нее воплощением безопасной тихой гавани. Хороший человек. Она не винила его за то, что только что случилось.

– Ты знаешь, это место не предназначено для проживания людей, – сказал он. – Это церковь. Дом Бога. Ты понимаешь, что это, Хирка? Что такое Бог? – Он казался беспомощным. Хирка понятия не имела, как утешить его, но кивнула. Она и раньше наблюдала борьбу с богами. Она была рядом, когда Ример утратил своего.

Взгляд отца Броуди остановился на картине за алтарем. На ней был изображен молодой человек в красной мантии. Он был наполовину гол, в боку у него зияла рана. Рядом с ним сидел другой мужчина и прикладывал к ране пальцы. Может быть, пытался исцелить? Она не знала. Над мужчинами парил белый голубь.

Хирка посмотрела на отца Броуди. Он ухватился за спинку скамьи в переднем ряду и смотрел на картину так, словно ждал ответа, которого все не было. Она положила руку ему на спину.

– Отец Броуди, я уверена, что это совершенно обычный голубь.

Хирка сидела, прислонившись спиной к стене, и смотрела на колокола этажом выше. Черные дыры. Они были такими большими, что поглотили бы ее, если бы упали. Но они уже давно висят на башне в окружении шестеренок и балок. У них имеются веревки, за которые можно подергать и извлечь звук, способный разбудить всех спящих в Шлокне. Может, и отца.

Она снова сбежит. Единственное, что она хорошо умела делать, это убегать. Ускользать. Разве не так все всегда заканчивалось?

Она сбежала из дома. Из хижины. Из чайного дома Линдри. Выбралась из своей комнаты на крыши Маннфаллы. И та ночь, когда разрушилось древо Всевидящего. Та судьбоносная ночь, когда все изменилось. Она вспомнила взгляд Римера после того, как попросила его забрать свой мешок. Рискнуть своей жизнью, чтобы вызволить мешок из шахт Эйсвальдра.

Хирка услышала собственный смех, который больше всего походил на сдержанное всхлипывание. Она прижала к себе мешок, чтобы заглушить боль. Ее терзали разные мысли. Она бередила собственные раны, но остановиться не могла.

Ример. Белые волосы. Волчьи глаза. Поцелуй.

Хирка заранее знала, что пути назад не будет и что она никогда больше его не увидит. Но «никогда» было всего лишь словом.

Теперь оно превратилось в нечто иное. В часы. В дни. В месяцы. «Никогда» обрело смысл.

Он стал Ворононосцем в мире, который не принадлежал ей. Но и этот мир, совершенно очевидно, не принадлежит ей. Возможно поэтому произошедшее казалось таким несправедливым, таким болезненным, таким безнадежным.

Мужчина в свитере с капюшоном.

Это не было случайным ограблением. Он следил за ней, подкарауливал. И ей не удавалось избавиться от ощущения, что не только он. Там, снаружи, опасно, и ей некуда идти. И все же… Хирка не могла ждать, когда полиция приедет и заберет ее. Полиция – стражи в этом мире, а в руках стражей она уже успела побывать. Воспротивилась собственным инстинктам и оказалась прямо в зале Ритуала. Прямо в медвежьей берлоге. Хватит.