У нас имелся подробнейший план города и его окрестностей. На нем мы отмечали расположение наших войск, периодически вносили исправления. План этот, изрядно потершийся, сохранился у меня до сих пор. Мы пользовались им при направлении наших разведчиков в немецкие тылы.

Опасность грозила разведчикам на каждом шагу. Некоторые из них геройски погибли при выполнении боевых заданий. Одна из разведчиц, комсомолка, работавшая в мирное время в городском комитете партии, была застигнута гитлеровцами в их штабе, когда вынимала из стола секретные документы. Девушка погибла, не сказав фашистам ни слова.

В Сталинграде мы старались разведать точное размещение всех гитлеровских частей, узнать расстановку их боевых средств, вплоть до отдельных артиллерийских групп и пулеметных гнезд. Эти данные имели большое значение для советских войск. Недаром, поздравляя коллектив чекистов с наступающим праздником — 25-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции, командование писало, что разведданные, поступающие от нас, немедленно передаются в разведывательный отдел фронта. Нас просили по возможности указывать больше наземных объектов, хорошо заметных с воздуха, вблизи которых расположены огневые средства противника, и сообщать о результатах действий нашей авиации и артиллерии.

К зиме наши разведчики приобрели большой опыт в своей опасной работе и проявили удивительную смелость при выполнении заданий. Они проникали в самые секретные зоны немецкой обороны и фиксировали в памяти расположение штабов, складов с боеприпасами, скопление военной техники, расположение артиллерийских орудий и пулеметных гнезд. После налетов советской авиации и артиллерийских обстрелов от этих объектов ничего не оставалось.

Во время одной из наших бесед начальник особого отдела 62-й армии тов. Витков сообщил мне, что командарм В. И. Чуйков высказал пожелание, чтобы о наиболее важных сведениях, добытых нашими разведчиками, я докладывал ему лично. «Что же получается, — говорил генерал, — мне дают ориентиры для авиации и артиллерии, а откуда они — мне неизвестно». Я воспринял это замечание и в тот же день договорился о встрече с командармом.

У входа в штаб армии меня встретил высокий, с копной черных волос человек, крепко сложенный, деятельный. Я, как полагается, доложил о прибытии. В. И. Чуйков приветливо поздоровался со мной и пригласил садиться. У нас состоялся продолжительный деловой разговор.

С тех пор я периодически докладывал командарму о наиболее важных сведениях, добытых нашей разведкой.

На всю жизнь осталась у меня в памяти боевая дружба между нашей оперативной группой и гвардейцами Родимцева, родившаяся в огне Сталинградской битвы.

В один из сентябрьских дней мы узнали, что в ближайшие часы в Сталинград должны переправиться с левого берега крупные войсковые соединения. Высаживаясь с барж и катеров, гвардейцы 13-й дивизии сразу вступали в бой. К утру прибыл на командный пункт комдив А. И. Родимцев, разместивший свой штаб в одной из штолен, занимаемых нами.

Встреча с ним была радостной и душевной. Я увидел человека среднего роста, с открытым русским лицом, с ясной быстрой речью, очень подвижного и энергичного. Во время нашего совместного размещения на КП А. И. Родимцев оказывал нам постоянную помощь в работе. Мы, в свою очередь, не оставались в долгу, сообщая командованию дивизии сведения о противнике, добытые нашей разведкой.

Поскольку мы испытывали затруднения с доставкой продуктов, комдив распорядился взять всю нашу группу, находящуюся в расположении дивизии, на котловое довольствие при своем штабе.

Очень теплые воспоминания остались у членов нашей группы о комиссаре 13-й гвардейской дивизии полковом комиссаре М. М. Вавилове. Он часто беседовал с нашими разведчиками, ободрял их задушевным словом. Вместе с ним, а иногда и с генералом Родимцевым, я часто бывал у бойцов дивизии, присутствовал при вручении орденов и медалей.

Эта фронтовая дружба чекистов и гвардейцев, рожденная в совместной борьбе за родной Сталинград, помогала нам решать наши общие задачи по скорейшему разгрому врага.

20 декабря 1942 года на командном пункте нашей группы состоялось торжественное собрание, посвященное 25-летию органов ВЧК-ОГПУ-НКВД. К нам прибыли руководители управления во главе с А. И. Ворониным, член Военного совета 62-й армии генерал-лейтенант Гуров, начальник особого отдела армии полковник Витков, комдивы Родимцев, Сараев.

Начальник управления НКВД А. И. Воронин коротко рассказал о положении в Сталинграде, о большом значении той работы, которую ведем мы, чекисты. Потом состоялось вручение правительственных наград.

Я уверен, что это торжество в борющемся Сталинграде осталось в памяти всех чекистов нашей группы на всю жизнь.

…Сигнал к подъему был дан с первыми бликами утренней зари. Выбравшись из штольни, мы разбились на мелкие группы.

Наша группа, состоявшая всего из трех человек — Петра Ромашкова, Валентина Сердюкова и автора этих строк, — должна была незаметно подобраться к недостроенному дому Госбанка и открыть огонь по окнам, откуда гитлеровцы обстреливали переправу через Волгу.

Укрывшись за какими-то развалинами, мы до боли в глазах всматривались в темные глазницы окон Госбанка, откуда доносилась приглушенная немецкая речь. Время от времени в окнах мелькали силуэты гитлеровцев. Начало светать. Теперь уже отчетливо были видны фигуры фашистских солдат. Немцы ставили на подоконники пулеметы, разглядывали в бинокль левый берег Волги.

Мы застыли в напряженном ожидании. Наконец, во дворе пивзавода, расположенного севернее Госбанка, ударила пушка. Это был условный сигнал. Мы немедленно открыли прицельный огонь из автоматов по окнам, из которых торчали стволы пулеметов. До нас донеслись вопли и стоны, немецкая брань. От орудийных снарядов, ложившихся точно в цель, в доме обвалились потолки, в разных концах вспыхнули пожары. Оставшиеся в живых гитлеровцы выпрыгивали из окон, пытаясь спастись бегством. Но их настигали очереди наших автоматов.

Бой начал затихать. Видимо, немцев в доме осталось совсем немного, и они не могли принять никаких серьезных контрмер.

Но вот вокруг нас снова стали посвистывать пули. Гитлеровцы подбросили свежие силы: они не могли так легко отказаться от контроля над переправой.

— Фьють, фьють, — слышалось то слева, то справа. Ромашков застонал, схватившись за плечо.

— Посмотри, что у меня, — с трудом проговорил он, обращаясь ко мне.

Из-под фуфайки, разорванной на плече в клочья, сочилась кровь…

Я посоветовал Ромашкову идти на перевязочный пункт. Мы остались вдвоем с Сердюковым. Валентин лежал слева от меня и стрелял из автомата. Огонь с верхних этажей и чердака здания усиливался. Видимо, фашисты решили разделаться с нами.

Вдруг я услышал чертыханье Сердюкова.

— В чем дело, Валентин? — уже не говорю, а кричу я, потому что сквозь треск пулеметов и автоматов трудно что-нибудь расслышать.

Оказалось, что немецкая пуля угодила в переднюю часть приклада сердюковского автомата и расколола его. Короче говоря, автомат вышел из строя.

— Сам-то ты цел? — обращаюсь я к Валентину.

— Иначе я не беседовал бы с тобой, — ответил он.

Чувство юмора не покидало Сердюкова даже в самые тяжелые минуты. Он никогда не унывал. Кажется, ни сердиться, ни нервничать, как это часто бывает со всеми нами, Валентин не умел. Всегда находил острую шутку, чтобы развеселить товарища, если тот был чем-нибудь удручен. Он как-то сразу располагал к себе копной темных, чуть вьющихся волос, правильными чертами лица, большими светлыми глазами…

Бой продолжался. Вокруг нас стали рваться мины. Мы еще плотнее прижались к земле, лишь изредка поднимая голову, чтобы посмотреть, что делается на вражеской стороне.

— Смотри, смотри! — закричал Сердюков, показывая вперед.