— Я всегда знал, что с тобой будут проблемы.

— Со мной? — я хотела рыдать, но не могла позволить себе сломаться. — Твоя бабушка сегодня снесла мужские яйца.

Его смех был богатым и густым. Это был самый изумительный, захватывающий звук для меня.

— У моей бабушки сняли отпечатки пальцев, сфотографировали и отпустили, — сказал он. — Они обнаружили тело К.К. в канаве. Она заслуживает награды за то, что отправила этого монстра на покой.

— Я рада, что он умер. Думаю, мы все можем хорошо выспаться ночью.

— Они все спят внизу — Гома, Схоластика, Бахати. Ты должна притвориться, что тоже спишь.

— Зачем мне это делать?

— Чтобы я отнёс тебя вверх по лестнице, как в прошлый раз.

— Я знала это! Я знала, что ты знал. — Я закрыла лицо руками. — Я была очевидна? — Я посмотрела на него сквозь пальцы.

— Полностью. — Он подхватил меня и остановился у двери, чтобы я могла выключить свет на крыльце. — Ты практически бросилась на меня. Ты сводила меня с ума в ту ночь, когда пришли гиены, стоя перед светом в этой муумуу, чтобы я мог видеть каждый твой изгиб. Ты строила мне глазки поверх бельевой веревки. Ты загнала меня в сарай, — с каждой ступенькой он добавлял свой список. — Поцеловала меня до потери сознания. Упала к моим ногам…

— Я поскользнулась! Я нырнула носом в грязь.

— Как я и сказал. Ты упала к моим ногам, сбросила с себя топ в палатке, сверкнула своей грудью…

Я прервала его поцелуем. О, я точно знала, как его заткнуть. И я продолжила делать так, чтобы он терял ход мыслей.

Время. Чем меньше его у вас, тем более драгоценным оно становится. Как жемчужину на ожерелье я нанизывала каждый момент с Джеком. Гома поймала меня за тем, как я, прислонившись к двери, смотрела на работающего в поле Джека, а пар от моего кофе плыл в утреннем воздухе. Она знала, что мы держали руки под столом, что наши глаза произносили слова, которых никто не мог слышать, что мы исчезали на несколько часов и возвращались с покрасневшими лицами и сеном в волосах. Она разобрала мою кровать, выстирала простыни и убрала их в шкаф для белья. Теперь мне не нужно было пробираться по утрам назад в мою комнату.

Пришли новые очки для Схоластики, но она вцепилась в очки Мо, пока Гома не сдалась и не позвонила доктору Насмо насчёт ещё одного приёма — на этот раз чтобы вставить новые линзы в оправу очков Мо.

— Я оставляю её, — сказала Гома, повесив трубку.

— Оставляешь кого? — Джек вытер руки и сел есть.

Было время обеда — слишком жарко, чтобы работать на улице. Это означало долгий перерыв, и Джек точно знал, что он хотел с ним сделать. Он подарил мне дьявольскую усмешку, которая заставила мой пульс забиться быстрее.

— Схоластика. Я оставляю её.

Гома налила себе немного воды и посмотрела с вызовом на Джека через край стакана.

— Оставляешь её? — Джек положил вилку. — Она не Аристотель, для которого ты можешь построить коробку и держать его там. Ей нужна школа, дети, чтобы играть, стимулирующая среда. Родел пообещала Анне, что доставит Схоластику в Ванзу.

— Ты действительно хочешь отвезти её в Ванзу? Ты видел это место. Её отец тоже не хочет, чтобы она там жила. Он строит дом в Ванзе, чтобы она могла ходить в школу, но приходить домой ночевать. Так что пока он не появится, я буду заботиться о ней. Сейчас для неё нет лучшего места. Она изучает алфавит, бегает с лошадьми и телятами, много упражняется, хорошо питается и хорошо спит по ночам. Я уже поговорила с Анной. Она всё ещё пытается найти способ прокормить себя и своих детей, поэтому до тех пор, пока она не устроится, она не будет возражать против того, чтобы Схоластика жила с нами.

— Послушай, — Джек наклонился через стол и взял руки Гомы в свои. — Я понимаю. Ты привязалась к ней. Видит Бог, я тоже. Каждый раз, когда вижу её, я вспоминаю, каким было это место, когда Лили была рядом. Я не вижу причины, почему она не может остаться здесь, пока мы не услышим о её отце, но мы не знаем, когда это произойдёт. Что делать, если он никогда не появится? Что, если с ним что-нибудь случилось? К.К. был не единственным человеком, торгующим детьми-альбиносами. Что, если Габриэль стал проблемой, и кто-то решил устранить его? Он, может быть, уже похоронен где-нибудь в глуши. Что произойдёт с Схоластикой тогда? Это не просто краткосрочные обязательства. Мы должны сделать всё, что в наших силах, и то, что для неё лучше. Даже если это означает отложить в сторону наши собственные чувства.

Дверь открылась, и Схоластика вошла вместе с Бахати. Они смеялись, пытаясь не дать скатиться с рук картошке, морковке и ярко-красным помидорам, только что собранным с грядки.

— Давай обсудим это позже, — сказал Джек Гоме, когда Схоластика вымыла руки и плюхнулась рядом с ним. Она развернула бумажное полотенце и протянула ему самый большой, самый зрелый помидор.

— Ты сорвала его для меня? — спросил Джек. Было ясно, как сильно они обожают друг друга.

— Что это? — спросил Бахати, поднимая конверт со стола. На нём было его имя.

— Это пришло для тебя сегодня утром, — ответила Гома. — Очень симпатичная девушка Масаи доставила его.

— Любовное письмо, Бахати? Ты скрывал это от нас? — Джек хлопнул его по спине.

Бахати не обратил на это внимания. Он сел, его глаза скользили по бумаге. Когда он закончил, он поднял голову с пустым выражением лица.

— Всё в порядке? — спросила я.

— Мой отец… — он перевел взгляд с Джека на Гому, всё ещё сжимая письмо.

О, нет. Я приготовилась.

— Он в порядке?

— Мой отец вызвал меня в Бому. Он хочет, чтобы я поехал в деревню.

— Это потрясающе, Бахати! — Джек издал громкий возглас. — Старик хочет помириться. Он приглашает тебя домой.

Бахати сложил письмо и сунул его обратно в конверт. На нем была новая рубашка, демонстрирующая его телосложение, но в нем было что-то другое, нечто большее — новая уверенность, новое чувство гордости.

— Я столько лет ждал его одобрения. Всё, чего я когда-либо хотел, это чувствовать, что я для него важен. И теперь, когда это письмо здесь, я не знаю, что чувствую. Часть меня хочет пойти к нему, но у меня сейчас жизнь за пределами Бомы. Я не хочу возвращаться и проводить остаток своей жизни, живя по стандартам отца, пытаясь угодить ему. Я вернусь в «The Grand Tulip» на следующей неделе. После той газетной статьи у меня даже было несколько предложений работы. Одно для рекламы зубной пасты. Сначала я должен пройти прослушивание, но я тренировался.

Он подарил нам белозубую улыбку. Она была так ослепительна, что, казалось, могла видеть, как его зубы отражают свет.

— О, Господи, — Гома уронила свой бутерброд, чтобы защитить себя от яркого света. — Что, черт возьми, ты сделал?

— Я отбелил зубы. Теперь они не смогут мне отказать. Я имею в виду, кто может устоять перед этой улыбкой? — он подарил нам очередную бриллиантовую улыбку.

Динь-динь-динь.

— Сделай мне одолжение, Искорка, — сказала Гома. — Передай мне еще один конверт. — Она указала на тот, что лежал у его локтя. — Это для вас двоих, — сказала она, забирая у него конверт и отправляя через стол.

Это было написано её четким, дрожащим почерком.

Видеть наши имена, переплетённые на бумаге, как будто они принадлежали друг другу, застало меня врасплох. Я уставилась на буквы — толстый горизонтальный штрих на вершине Д, изгиб, сужающийся на Л.

— Давай, открой его, — сказала Гома.

Это было бронирование номера в «The Grand Tulip» — всё оплачено и подтверждено.

— Я думала, что вы двое останетесь в Амосе сегодня вечером, — Гома встала и начала мыть тарелку. — Твой рейс завтра утром, Родел. Аэропорт прямо там, так что вам не придется вставать очень рано.

Это была последняя ночь, которую мы с Джеком собирались провести вместе. Гома давала нам время и пространство, чтобы попрощаться.

— Спасибо, — сказала я, но она смотрела на Джека, и в этом взгляде был целый мир, словно у неё разбилось сердце из-за того, что ему снова придётся прощаться.