То лето выдалось на редкость спокойным: нигде не падали самолеты, не вспыхивали вооруженные конфликты, не зарождались эпидемии, не просматривалось признаков хотя бы легкого финансового кризиса. Возможно, поэтому апокалипсис местного масштаба, случившийся в маленьком сибирском Шмарове во время празднования дня города, поначалу вызвал столь бурный интерес у всех российских СМИ. Самые первые сообщения, как всегда в таких случаях, непроверенные, эмоциональные и просто лживые, содержали столь шокирующую информацию, что тихому, провинциальному Шмарову пришлось пережить наплыв шумной орды не только московских, но и иностранных журналистов. Когда же выяснилось, что количество жертв в первых информационных выпусках было преувеличено по меньшей мере в десять раз, интерес западной прессы заметно ослаб (тут еще очень кстати один важный европейский чиновник неосторожно высказался о своей нелюбви к ЛГБТ-сообществу, и грандиозная кампания по уничтожению зародыша средневекового варварства в самом сердце мировой цивилизации отвлекла внимание от никому не известного русского городка), однако российские журналисты, нутром чуя, что начавшееся расследование обещает преподнести множество сенсационных сюрпризов, продолжали смаковать подробности трагедии.

Профессиональные революционеры, давно не получавшие серьезного повода для своих выступлений, мгновенно возбудились и пришли в необычайное оживление. Не дожидаясь никакой официальной информации, они спешно мобилизовали свою крикливую паству и вывели ее на улицы под лозунгом «Власть уничтожает малые города». Но, то ли по причине жаркой погоды, то ли по недостатку финансирования, то ли из-за отсутствия самой активной части протестующих, разъехавшихся из Москвы на летние каникулы, акция вышла немногочисленной, и после нескольких, довольно вялых, стычек с полицией, заглохла сама собой.

Между тем, чутье не подвело журналистов, решивших работать в Шмарове до тех пор, пока окончательно не прояснится вся картина случившегося. В ходе следствия, одно за другим стали выявляться обстоятельства и события, никак не связанные между собой изначально, но удивительным образом наложившиеся друг на друга в день праздника. Сразу же возник острый дефицит информации – следственные органы делились новостями неохотно, каждый представитель местных властей был занят переваливанием вины на коллег, а те несколько человек, кому действительно было что рассказать, оказались на удивление неразговорчивыми, – и это оставляло широкий простор для вольных домыслов и конспиралогических версий.

Молодой корреспондент мелкой областной газетки, прибывший в Шмаров для освещения праздничных мероприятий и волей судьбы оказавшийся в самом эпицентре трагических событий, уже на следующий день выдал убойный материал, мгновенно растиражированный центральными изданиями и долго остававшийся главным источником информации о Шмаровских событиях. Вопреки всеобщим ожиданиям и самой логике профессии, парень не горел желанием общаться с коллегами, и лишь после долгих раздумий согласился на единственное большое интервью федеральному каналу. Но и после часового ток-шоу, несмотря на все усилия ведущего, у зрителей осталось ощущение недосказанности: провинциальный журналист явно говорил меньше, чем знал, парируя наводящие вопросы неизменным «да я в статье своей все написал, как было». Ведущий, двадцать лет назад прибывший в столицу в общем вагоне поезда Тамбов-Москва и пешком явившийся в Останкино, чтобы начать долгий путь к славе и богатству, не поверил своим ушам, когда гость его шоу, ставшим знаменитостью всего несколько дней назад, заявил, что передумал делать карьеру в журналистике и уже отклонил несколько предложений о работе в штате ведущих федеральных СМИ. Доходчиво объяснить свое решение он не смог или не захотел, невнятно пробормотав что-то о «смене приоритетов, возникшей необходимости выстраивать семейную жизнь, желании заняться литературным трудом и поиске других источников заработка». На прямой вопрос ведущего, не связана ли эта смена приоритетов со Шмаровскими событиями, бывший журналист, после явно затянувшейся паузы, выдал туманную сентенцию, только усилившую общую интригу: «Я знаю нескольких человек, которые всегда будут вспоминать Шмаровскую трагедию с благодарностью, потому что она сделала с их жизнью то, чего у них самих никак не получалось. Возможно, это звучит цинично, но так бывает».

Да, так бывает. Серьезные катастрофы нередко рождают своих героев и антигероев, храбрецов и трусов, выявляют в однородной людской массе добровольных спасателей и паникеров-предателей, и печать, поставленная катастрофой, оказывается надежней любой татуировки – ее невозможно ни вывести, ни смыть. А иногда бывает и так, что судьба, посылая человеку испытание катастрофой, дает ему единственный шанс списать все прошлые ошибки и слабости, дает возможность изменить свою, казалось бы, безнадежно проигранную и упущенную жизнь.

Город Шмаров похоронил своих погибших, СМИ постепенно вернулись к рутинным будням бесконечной информационной войны, руководители следственных органов получили благодарности и повышения за выявление длинной цепочки приведших к трагедии обстоятельств, кто-то громко пропиарился, кто-то лишился должности, кто-то попал за решетку. А кто-то, словно очнувшись от долгого летаргического сна, нашел в себе силы начать заново строить свою жизнь.

Он проснулся за минуту до сигнала будильника, и первая же мысль, проворно просочившаяся в еще заторможенное сном сознание, оказалась приятной: сегодня, впервые за бесчисленное количество ночей ему не снились родные. Кристина не появлялась ни в одном из своих излюбленных образов – ни шкодливо смеющаяся, с блудливо торчащей сквозь разорванный сарафан грудью, ни отчаянно ревущая с протянутыми в немой мольбе руками; не было расширенных от бешенства глаз Надежды, не звучало ее змеино шипящее «ненавижу тебя!». Так же не изволил явиться частый в последнее время гость – упитанно-холеный Сектант с тонкой ухмылкой садиста, с затуманенными похотью глазами и с лживым сочувствием, за которым проступало брезгливое презрение.

Некоторое время он лежал неподвижно, глядя в потолок на длинную, причудливо изогнутую и изученную до миллиметра трещину в штукатурке. Он думал о том, означает ли сегодняшняя относительно спокойная ночь начало избавления от тяжелых психоделических сновидений, наполненных раскаянья за надуманные грехи и бессильной яростью, вызванной недосягаемостью врагов и невозможностью оправдаться перед родными. Вместе с тем он не забывал привычно прислушиваться к организму, пытаясь предсказать степень тяжести предстоящих утренних часов с учетом выпитого накануне.

Древний будильник на прикроватной тумбочке, словно собирая последние силы для исполнения осточертевшего ритуала, издал короткое натужное хрипение, пару глухих щелчков, чем-то тихо скрипнул и разразился, наконец, оглушительной механической трелью. Не поворачивая головы, Демидов протянул руку и хлопнул ладонью по большой красной кнопке. Он сознательно не менял этот древний раритет на современные электронные пищалки, потому что только такой бодрящий звон мгновенно разгонял ленивую утреннюю дрему независимо от степени похмелья и тяжести ночных сновидений.

Он сел на кровати, пошарив ногами по холодному полу, нащупал шлепанцы, встал, на секунду оперевшись рукой о стену, медленной шаркающей походкой вышел из крохотной спальни, пересек гостиную, почти половину которой занимала большая русская печь, прошел на веранду-кухню, нажал кнопку электрического чайника и открыл холодильник. Бутылка пива оказалась там, где ей и положено было встречать хозяина – в нише на дверце. Демидов накинул рубашку, предварительно проверив наличие в нагрудном кармане сигарет, сковырнул с бутылки пробку и, распахнув дверь, вышел на залитый робким утренним светом двор.

Длинный семиквартирный дом, сложенный из толстых рассохшихся бревен, окнами тыльной стороны смотрел на покрытую редкими островками асфальта проезжую часть улицы Красноармейской, парадная же сторона выходила на замкнутый и довольно обширный двор. Короткие грядки принадлежащих жильцам миниогородов, ровный строй сараев и дровников, выкрашенная в зеленый цвет будка общего туалета в дальнем углу, веревки с бельем, натянутые прямо над тянущейся вдоль дома гравийной дорожкой – все это было обнесено старым, но еще довольно крепким забором.