– Поверьте, господин стражник! Я не пил, Аллах тому свидетель! Я вчера сильно устал и прилег поспать на свежем воздухе!

– Э, от тебя несет, как из винной бочки! – не поверил ему главный стражник. – Старый лгун, ты еще запираться вздумал и оскорблять своим лживым языком светлое имя Аллаха?! Тащите его!

Несчастного Махмуда двое стражников подхватили под мышки и потащили за собой. Обмякшие со страху ноги чайханщика волочились по деревянному полу. Он верещал, как недорезанная свинья, одурев от ужаса, и уже не помышлял ни о каких оправданиях. Народ расступался перед стражниками, пропуская их к лестнице.

До Синдбада наконец начал доходить смысл происходящего. Утром Махмуда кто-то из ранних посетителей заметил дрыхнущим на топчане. Махмуд храпел и распространял вокруг себя отвратительную вонь перегара, а добропорядочный мусульманин, вместо того, чтобы поднести несчастному рассольчику или водички, побежал докладывать о вопиющем нарушении Корана. Дальше все было ясно и без объяснений.

Синдбаду почему-то стало жаль несчастного жадного пройдоху-чайханщика – ведь это именно он напоил его до такого состояния.

Вопли Махмуда доносились уже издалека. Народ постепенно расходился. Некоторые пошли следом за стражей. Им было крайне любопытно, чем закончится эта история с пьяным чайханщиком, презревшим заповеди Корана.

Когда чайхана опустела, Сидбад выбрался из комнаты Махмуда, наскоро прополоскал водой рот, потом нашел на кухне яблоко и сгрыз его. В корзине с фруктами обнаружился еще и лимон. Синдбад выдавил из него сок себе в рот. Поморщился. Должно перебить запах, по идее. Догнав толпу, следовавшую за стражей, Синдбад пристроился в ее хвосте и пошел, стараясь на всякий случай держаться подальше от людей.

Чайханщика притащили к дому городского судьи – толстому проходимцу с вечно бегающими круглыми глазками. Этот судья трактовал закон исключительно по подношениям, и к нему старались не обращаться без особой на то веской причины. Но здесь и без подношений все было ясно, как день.

Чайханщика втащили в дом судьи по высокой каменной лестнице и бросили его у самых ног необъятного телом хозяина дома, вкушавшего в тот момент свой утренний плов. Жирными, словно сардельки, пальцами судья загребал очередную порцию риса с огромного блюда, которого хватило бы на десятерых голодных людей, приминал и отправлял в разверстый рот, обрамленный толстыми губами, перемазанными маслом.

– Чем провинился этот человек? – спросил судья, с горестным вздохом отодвигая от себя блюдо с недоеденным пловом и вытирая губы рукавом новенького халата.

– Этот человек пил вино, о справедливейший из судей, – поклонился главный страж, – и заслуживает самого сурового наказания!

– Я сам решу, какого наказания он достоин! – поставил стражника на место судья. – А ты, негодная свинья, презревшая заповеди нашей священной книги – Корана, – кустистые брови судьи сошлись на переносице. – Ты сознаешься в этом гнусном деянии?

– Сознаюсь, о пресветлый Икрам-бей! – стукнулся лбом об пол Махмуд. – Каюсь, шайтан попутал! Это все он!

– Ты с ним что ли пил? – усмехнулся судья собственной шутке. Больше никто не засмеялся.

– Нет, нет, – запротестовал Махмуд, испуганно отшатнувшись. – Что вы!

– Ну, хорошо! Ты уважаемый в городе человек, Махмуд, и поэтому… – судья воздел к полотку алчные глазки и побарабанил по подбородку пальцами. – С тебя причитается двадцать золотых штрафа и двадцать палок по пяткам. Благодари меня за мою доброту!

– Помилуйте, о светлейший судья! Целых двадцать золотых! – застонал Махмуд, молитвенно воздевая руки.

Синдбад, стоявший в дверях, хорошо понимал чайханщика – жадность того была известна всем. Его больше волновали деньги, нежели довольно болезненное наказание.

– Ты отказываешься воспользоваться милостью, оказанной тебе? – вспыхнул судья, подавшись от негодования вперед. Его толстые щеки заколыхались.

– Нет, но… – залепетал вконец перепуганный чайханщик. – Двадцать золотых…

– Тридцать золотых! – выкрикнул судья. – И тридцать палок по пяткам! Уведите… – он махнул рукой и вновь подвинул к себе блюдо с пловом, продолжив прерванную трапезу.

Махмуда утащили во двор для наказания, а толпа любопытных начала разочарованно расходиться. Синдбад спустился с лестницы последним и поплелся обратно в чайхану. Сзади доносились глухие удары и вскрики уже порядком охрипшего чайханщика…

Махмуд вернулся в чайхану лишь через час. Он вперевалочку доплелся до лестницы, охая, взобрался по ней, стараясь не наступать на пятки, и тут увидел сидящего на топчане Синдбада. Тот преспокойно потягивал чай из пиалы. Больше в чайхане никого не было – народ разумно решил, что сегодня Махмуду будет не до того.

– Ты! – воскликнул Махмуд, потрясая кулаками. – Это все ты, мерзкий оборванец, отродье шайтана! Смотри, что ты натворил!

– Я? – искренне удивился Синдбад, ткнув себя пальцем в грудь. – Неужели это я, уважаемый, вливал в вашу почтенную глотку араку?

– Ты еще дерзишь, негодный отпрыск облезлой верблюдицы и пустынного шакала? Зачем ты меня опоил? О, позор на мою голову!

– Не умеешь пить – не берись, – философски заметил Синдбад. Сам-то он уже вполне пришел в себя и выглядел трезвым, словно стеклышко.

– Ах ты!.. – ринулся было на своего работника Махмуд. – Ох-х! – он замер на полушаге, поморщившись от боли и схватившись за поясницу, махнул на Синдбада рукой и, прихрамывая, скрылся в своей комнате, где недовольно принялся звенеть монетами.

В чайхане он появился только минут через десять, неся в руке красный, вышитый золотыми нитками кошелек.

– На! – кинул он кошелек в ноги вальяжно развалившемуся на топчане Синдбаду. – Отнесешь судье.

Синдбад подобрал кошелек, слез с топчана и, подвязав саблю к поясу, которой страшно дорожил и гордился, вышел из чайханы.

Солнце уже палило вовсю, и пока Синдбад добрался до дома судьи, располагавшегося почти в центре города, успел несколько раз облиться потом. Взбежав по лестнице наверх, Синдбад постучал костяшками пальцев в косяк распахнутой настежь двери.

– Тук-тук, у вас все дома? – осведомился он и заглянул внутрь.

Судьи в комнате не оказалось. Там прибирался кривой на один глаз худощавый слуга в драном халате. Судя по его виду, ему мало что перепадало со стола судьи-обжоры.

– Что вам угодно, почтеннейший? – с уважением спросил слуга, держа в руках пустые блюда и глядя на богатую саблю, торчащую у Синдбада из-под халата, полу которого тот специально отодвинул рукой.

– Нам угодно видеть почтенного Икрам-бея, – сказал Синдбад, гордо вскидывая подбородок.

– Хозяин изволит спать, – извиняющимся тоном произнес слуга.

– Как жаль… А я ему деньги принес, – Синдбад вытащил из-под халата кошель и подбросил его на ладони. Глухо звякнули монеты.

– Деньги? – спохватился слуга, словно завороженный глядя на тугой увесистый кошелек. – Я немедленно доложу хозяину, что вы ожидаете его.

Он сиганул в боковую дверь, и через пару минут в комнату вошел сам судья. Он был в нижних штанах и рубахе, а сверху, зевая, натягивал на ходу халат.

– Слуга что-то сказал о деньгах, – произнес судья, проходя к курпачам и усаживаясь на них.

– Он сказал правду! – выпалил Синдбад, сделал два шага вперед, вытянулся «во фрунт» и протянул судье кошель. – Я от почтенного Махмуд-ако.

– От чайханщика? Это хорошо, – облизнулся судья и милостиво принял кошель.

Синдбад отступил назад и кивнул.

– А ты не тот ли его работник, что славен на весь город своей непримиримой ненавистью ко всяким разбойникам?

– Это есть я, – важно сказал Синдбад и вновь дернул подбородком.

– Наслышан, наслышан, – удовлетворенно покачал головой судья, взвешивая кошель в руке и никак не решаясь раскрыть его.

– Я могу идти, ваше благородие? – спросил Синдбад.

– Да-да, – растерянно произнес судья, размышляя над странным обращением, которого он никогда в жизни не слышал. – Нет, постой! Сначала я должен сосчитать деньги.