Виктор Васильевич Брюховецкий Белый лебедь © Брюховецкий В., стихи, 2016 © «Знакъ», макт, 2016 Белый лебедь А за рекою белый лебедь ходит… 1953 Месяц март за окном. Льдинок хрупкие блестки. Уйма свету в окне! Стой, замри, не дыши… Мой отец был чудак. Не жестокий, но жесткий: «Чем сугробы месить, лучше стих напиши…» И я помню: Крыльцо, тополь машет руками, Солнца яркого прорва над нашим селом, Подоконник, усыпанный весь воробьями, Пацаны на сугробах, И я… за столом. Мой отец был рыбак. Он вязал пятипёрстку [1]. Он описывал плавной рукою круги… Он не просто занятье придумал подростку — Он причину придумал: Жалел сапоги. Я писал про весну, про отцовские сети, Как луга за рекой заливает вода… Это всё, что в семь лет я увидел на свете, А про лебедя – просто придумал тогда. Был он с красными лапами, белый-пребелый. Принимая весну, он справлял торжество! Я, по сути, в стихах ничего с ним не делал, Просто выпустил в луг и смотрел на него. Мой отец был хитрец. Взгляд прищуренно-весел. Стих пришелся ему, я узнал по глазам. Он взъерошил меня и, беззлобно отвесив Подзатыльник, промолвил: «Ступай к пацанам…» Я обул сапоги и ушел на планету, По сугробам пошел, закружился в борьбе. И все долгие годы, скитаясь по свету, Я ношу и ношу эту строчку в себе. «Мой отпечаток зрим…» Мой отпечаток зрим. Как след медвежьей лапы, Он узловат. Ни каменных дворцов, Ни крепко сшитых «в лапу» Резных палат. Я просто шел и пел, Марал бумагу кровью, Звенел струной, И, брызжущим в лицо, Дышал в ответ любовью, А не слюной. Я возводил свой храм, И, укрепляясь в вере, Я знал: спасет. Я этот храм воздвиг. Я открываю двери. Входите. Вот… Всмотритесь и — Увидите воочью: Здесь, в глубине, Строка любая, Каждое отточье — Всё обо мне. «Родился. Вышел из дверей…» Родился. Вышел из дверей. Сошел с крыльца, калитку тронул И палец в кровь порвал, и понял: Не будет мне поводырей. И… каплю в рот, чтоб кровь не видеть… Сто лет живу, сто лет храню Той боли привкус, как броню, Как право – жить и не обидеть. «Позови меня в дорогу…»
Позови меня в дорогу Без начала и конца, От родимого порога, От заветного крыльца — Под осиновые всхлипы, Под осиновую дрожь, В лето, пахнущее липой, В колосящуюся рожь. Посели во мне тревогу, Тайным знаком осени, Но к родимому порогу Обязательно верни. «В детстве пророк, а потом обалдуй…» В детстве пророк, а потом обалдуй, Словно крапива, я рос на подворье, Оспой болел ветряною и корью… – Не заколдуешь – колдуй, не колдуй… Так я шептал, угорая в бреду, Черной холстиной от солнца укрытый. Выжил и вышел, пошел и бреду, Оспою меченый, битою битый. Выжил и вышел, а солнце – в упор, Чтоб не ослеп, чтобы видел любое — В небе ли синем, в бездонном забое, Или в душе, где под жаркий мотор Боли насыпано, словно опилок, Налито крови горячей густой… Что мне для счастья? Патрон золотой, Тихую пристань и пулю в затылок, Чтобы не бить понапрасну сапог, Чтобы великой печали не видеть, Чтоб никого не успел я обидеть, Чтобы предать никого я не смог. Воскресенье Конь прядает, В оглоблях тычась. Плеча касается щекой. Болотный бык ревет, набычась, Гоняет эхо над рекой. Стоит июль. Еще пол-лета! Дымит Алей. Заря светла. Лети вперед, моя планета, Впрягай меня в свои в дела! Огранивай! Опять и снова К карату прибавляй карат, Чтоб получилась жизнь толкова, Чтоб вся сложилась аккурат. «Так от порога навсегда…» Так от порога навсегда, Раскрытыми оставив двери, Мы уезжаем в города, Чтоб научиться им не верить. Мы уезжаем в те края, Где тоже – люди, но не те же, Где, прошибая в стенах бреши, Мы эту жизнь от «а» до «я» И чувствуем, и принимаем, И познаем, и познаем, И вдруг однажды понимаем, Что как-то странно мы живем: Душою – там, делами – здесь… Что делать, так оно и есть. вернутьсяПятипёрстка – пятидесятка (пять перстов), размер ячеи (авт.) |
