Света отложила телефон. Сердце ее билось, и, если бы не дочка с лицом ангела, она, пожалуй, позвонила бы Ларину прямо сейчас, в семь утра, и спросила его, что все это значит. Где, черт возьми, его носило, когда она корчилась в родовых схватках? Она имела право знать, потому что в последнее время он стал сам не свой. Света понимала – он переживал, что не получается обеспечить семью, особенно в такой момент, – наверняка корил, изводил себя.

Она взяла телефон снова, хотела набрать СМС, начала писать, но тут заерзала дочка, и вместо длинной тирады она написала: «Доброе утро, мы уже не спим». Сфотографировала лицо малютки и нажала «Отправить».

Когда он получил сообщение, сразу понял, что она взбешена. Телефон лежал на пассажирском сиденье «вольво». Радио в машине играло старый хит группы «Самоцветы» «Не надо печалиться», и он подпевал, шевеля губами.

Автомобиль, миновав оживленную улицу, свернул в незаметный переулок, проскочил узкоколейку, потом довольно долго ехал вдоль еще голой лесополосы, пока не уткнулся в приземистое одноэтажное здание серого кирпича, с черно-оранжевыми потеками из-под ржавого карниза.

Он решил не выезжать из города – слишком опасно. Банда ГТА в Подмосковье поставила на уши все правоохранительные органы, машины досматривали вооруженные автоматами полицейские с собаками, кое-где подтягивали армию – нечего и думать, чтобы проскочить с трупом в багажнике, завернутым в джутовый мешок.

На невзрачной табличке здания крупными буквами было написано: «Кремация животных», чуть ниже, на большом белом плакате, красными печатными буквами красовался прейскурант. «Животное свыше 60 кг – 8000 р.» – гласила третья снизу строчка.

Еще ниже болталась приписка с восклицательным знаком: «Захоронение трупов животных на территории Москвы и Московской области запрещено законодательством Российской Федерации».

Ларин позвонил в дверь.

Ночью он вспомнил, что пару лет назад отвозил кремировать немецкую овчарку родителей Светы по кличке Фрида, она скоропостижно умерла ночью с воскресенья на понедельник, он тогда обзвонил половину Москвы, пытаясь сообразить, куда деть ее труп. Проблему решил дворник, он и подсказал адрес, добавив, что город ему доплачивает за утилизацию мертвых животных, а он делится с владельцем крематория. От того требуется справка о кремации, на основе чего выплачиваются деньги. Выручку делят пополам.

Навстречу ему вышел старик неопределенного возраста, тот самый, что и два года назад. Кажется, его звали Миша.

– Что там у вас? – спросил он глухим безжизненным голосом, оглядывая «вольво».

– Ротвейлер, – сказал Ларин.

– Крупный?

– Килограммов шестьдесят.

– Сами дотащите? Мне надо глянуть.

– Он три дня пролежал на даче, воняет сильно, – сказал Ларин.

– Ничего, – ответил старик. – Такой закон. Вдруг там не ротвейлер, а что-то другое…

Ларин ждал этот вопрос. И все равно почувствовал, как взмокли ладони.

– Пойдем, – сказал он. – В багажнике.

Старик подошел к машине, скрестил руки.

– Ну. Открывай.

Ларин нажал на кнопку, дверца распахнулась вверх, не спеша развязал мешок, из которого с глухим стуком вывалилась черная с подпалинами голова, по которой ползали жирные зеленые мухи. Он тотчас закрутил мешок веревкой.

Старик кивнул.

– Точно справишься? А то могу помочь.

– Да, – сказал Ларин. – Дотащу. Я уже был у вас.

– Немца привозили, – сказал старик.

– Точно.

– Ладно, я составлю акт, а вы, если знаете, куда нести, идите.

– Конечно, – ответил Ларин.

Старик удалился. Ларин снова открыл багажник, откинул полог черной ткани и достал мешок. Крематорий работал с семи утра, и, когда Ларин позвонил, он думал, что план может выгореть, если старик до сих пор там работает. Мертвую собаку он купил у коммунальщиков, отлавливающих бродячих животных, за три тысячи рублей. Те удивились, но вопросов не стали задавать.

– Плати и забирай хоть всех, – сказал мутный тип с порезанным лицом в черной кепке. – Мы еще наловим. Обычно выкупают живых, мертвых – впервые.

– В анатомичку нужно, – сказал Ларин.

Подхватив тело Поляка, Ларин прошел через проходную и свернул влево по дорожке. Здесь располагалось такое же приземистое здание бледно-желтого цвета, из центра которого торчала высокая труба. С ее верхушки, прикрытой жестяным конусом от дождя, змеился бледно-серый дымок.

Он вошел в помещение, слева стояли две каталки, поодаль располагались ниши печи крематория. Недолго думая, Ларин взгромоздил мешок на одну из тележек.

– Готовы? – услышал он и вздрогнул, старик подошел очень тихо.

– Да.

– Подвозите и загружайте на поддон.

Ларин подкатил телегу к печи, перетащил тело в мешке на покачивающийся поддон с высокими краями и рывком задвинул его внутрь. Помедлил, потом рывком закрыл стальную крышку на засов.

Возле печи располагалась допотопная панель управления с градусником, выключателем, красной выщербленной кнопкой «Старт» и черной, полностью стертой «Стоп».

Старик встал около печи.

– Какая здоровая собака, – он сделал неопределенный жест подбородком.

– Да, – сказал Ларин. – Большая. Могу доплатить за вес. – Он был готов сам нажать кнопку «Старт», лишь бы побыстрее начать процедуру кремации.

– Вроде не так воняет. Или я уже нюх совсем потерял.

Ларин промолчал, наблюдая за его движениями. Если вдруг Мише придет в голову еще раз проверить мешок, то… он не представлял, что будет.

Старик все медлил.

– А что с ним случилось?

– Соседи отравили крысиным ядом, спать мешал.

– Да, – сказал старик. – В последнее время часто привозят отравленных собак. Люди совсем озверели. – С этими словами он задвинул крышку печи и нажал кнопку «Старт».

– Прах будете забирать?

Ларин кивнул.

– Член семьи.

– Тогда придется подождать полчаса. – С этими словами старик вышел, а Ларин застыл на месте, наблюдая, как оранжевое пламя сочится сквозь многочисленные щели. Нестерпимая жара заставила его отойти, но он так и продолжал стоять рядом, словно боялся, что процесс внезапно остановится и из огненного ада выйдет горящая фигура человека, сжимающая в одной руке шприц, а в другой – отвертку.

Вечером, точнее, уже ближе к утру, после продажи автомобиля и последующих за этим событий, Ларину пришлось сказать сыну, что он ездил на позднее репетиторство к очередному малолетнему придурку с богатыми родителями. Олег знал, что отец ушел со старой работы на складе и в семье наступили суровые времена.

Сын переключал на телевизоре пустые каналы, делая вид, что, кроме этого важного занятия, его больше ничего не интересует.

– Уже почти три, – сказал он.

– Задержался на занятии, извини, телефон разрядился.

Олег кивнул и поковылял в комнату, – он понимал, что ни скейт, ни новый планшет ему не светят.

– А чего машины нет? – спросил он, кивая в сторону окна. Там, где обычно стоял «пежо», сейчас темнел кусок пустого асфальта.

– Сломалась, стучит справа, Мартин сказал, подшипникам хана.

– Ты ездил к Мартину? Мог бы и меня взять…

Дмитрий с ужасом подумал, что бы могло произойти, возьми он сына.

– Ты был на тренировке? Как прошло?

– Никак. На скамейке просидел. Я же тебе показывал скейт: тренер запретил на нем ездить.

Олег не стал ничего просить, намекать, как обычно делают подростки. Он просто опустил голову и отправился спать.

Дмитрий почувствовал себя беспомощным. В его сумке лежали деньги, в том числе и на скейт, но он застыл, глядя на отражение в зеркале серванта.

Спустя минуту Дмитрий вошел к сыну в спальню, тот лежал, повернувшись к стенке.

– Олег, – Дмитрий сел на краешек кровати, опустил руку на худое плечо. – Я знаю, что…

– Пап, – прервал его Олег. – Давай не будем. Не сегодня. Иди лучше спать. Тебе еще за ремонт машины чем-то платить нужно.

Дмитрий почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза. Он хотел обнять, прижать к себе сына, сказать ему, что еще немного и… все будет. Осталось потерпеть совсем чуть-чуть. Но он не смог этого сделать. Какая-то стена встала между ними. Возможно, потому, что Дмитрий почти не видел сына, проводя все время в школе, с учениками на частных уроках или на складе.