Бойко кивнул.

– Спасибо всем участникам совещания. Необходимые материалы будут высланы почтой. На сегодня всё.

Застучали стулья. Участники собрания разошлись. Вряд ли кто-то воспримет всерьез эту встречу. Ежедневно в мире происходит множество событий, имеющих гораздо более серьезную значимость, но Виктор, предварительно выслушав Крючкова, опытного аналитика, имеющего отменное чутье, решил перестраховаться.

Виктор вышел из здания со странным ощущением. Всего год назад он пришел в Росфинмониторинг, и как ни старался избавиться от людей Севостьянова – ничего не выходило, поймать за руку высокообразованного системного аналитика – дело почти невозможное. Слишком сложная система, слишком умны кроты: но он точно знал – несколько человек постоянно сбрасывали информацию бывшему шефу. Разумеется, не просто так. Он бы нисколько не удивился, узнав, что ЦРУ получает сведения из тех же источников.

Его брат занимался информационной безопасностью. Судя по диссертации, которую Виктору удалось изъять из спецархива, он добился ошеломляющего прогресса в этом деле, хотя молчал как рыба. Собственно, именно для вычисления кротов он и требовался, ни один другой человек попросту не справился бы.

Виктор плюнул под ноги, чувствуя, как теряет контроль над ситуацией, повертел в руках телефон и, словно решившись на что-то важное, набрал СМС: «Дима, нужно поговорить. Позвони как сможешь».

Ночь опустилась на Москву, мириады огней устремились навстречу несущемуся по автостраде джипу, – отражаясь в тонированных стеклах, они соскальзывали с его блестящего черного корпуса, исчезая навсегда в прохладной темноте.

Они ехали по ночной Москве, поток машин практически иссяк. Подсвеченные здания, мелькающие яркими вывесками магазинов, ресторанов, баров, ночных клубов, оставались позади, но на смену им вырастали новые, и калейдоскоп этот не заканчивался многие километры.

Ларин вглядывался по обе стороны дороги, стараясь вести машину с тем безразличным спокойствием, с каким обычно едут пенсионеры на дачу или водители катафалков на кладбище – им некуда спешить, их никто не останавливает, подобное просто в голову не может прийти ни одному стражу порядка.

Конечно, не каждая проверка документов заканчивается требованием выйти из машины и тем более открыть багажник: для этого полицейским нужны веские причины.

– А почему вас в школе все время подкалывают, а вы не отвечаете? – спросил Скоков. – Физрук тот же, я слышал, в учительской он говорил, что вам можно еще нагрузку подкинуть, вы все равно «как тюлень в зоопарке», ни бе ни ме… или я вот… да и не только я, Успенский…

– Успенский, – сказал Ларин. – А что я могу ответить? Отвечу – выгонят из школы, чем я буду заниматься? Репетиторство хорошо, но это нестабильное занятие.

– Ну что-то можно ответить. Я бы не вытерпел. Надо на место таких ставить. Иначе на шею сядут.

Ларин подумал, что до конца марта ему нужно сдать стенгазету по антинаркотической пропаганде, провести открытый урок для родителей-спонсоров, подготовить авторский факультатив для неуспевающих, внести предложения в родительский комитет по ликвидации перегруженности учащихся… и еще заменить школьный звонок.

Успенского в классе терпели и побаивались за вспыльчивый несносный характер, поэтому никто даже не спрашивал, откуда напротив его фамилии в журнале появлялись отличные отметки, когда он даже не выходил к доске, – все и так всё понимали и уж точно никто не хотел связываться с мрачным коренастым охранником без уха, который часто привозил и забирал его из школы.

За вторую четверть Ларин вкатил ему двойку, но он только ухмыльнулся и показал фак при всем классе.

Ларин пришел к Эльвире после седьмого урока. Она, потупившись, сообщила, что если он не исправит оценки за первые две четверти, обнаружив, что ранее сильно ошибался, выставляя их, а также не перестанет ущемлять ребенка, то… скорее всего, не пройдет переаттестацию, а раз так – «таким черствым педагогам не место в нашей школьной семье».

«Вы меня понимаете, Дмитрий Сергеевич? Вы же, математики, мыслите стратегически, наперед… подумайте хорошенько, взвесьте еще раз все за и против…»

Ларин исправил оценки. Ему пришлось писать докладную записку, где он обосновал поступок «личной неприязнью к одаренному ученику». Потому что в журнале просто так черкать нельзя.

На первом же уроке третьей четверти Успенский запустил самолетик и попал ему прямо в лоб.

«Го-ол!» – заорал он на весь класс.

– Дмитрий… э-э-э, забыл, как вас по батюшке… Дим, будь другом, расскажи нам про этих византийских генералов, а то мы уже устали от твоих циферок! Да, народ?! – Он встал, повернулся к классу, ухмыляясь. – И про этого, евнуха, у него что, правда все там того? Как же он тогда чики-чики? Чики-брики? Или он, как это… заднеприводной, что ли, был? О боже! И ты, Брут!

Класс загудел одобрительным эхом.

Ларин поперхнулся, краска подкатила к его лицу. Надо бы возмутиться, выгнать зачинщика, устроить выволочку, но… он начал рассказывать, сперва медленно, восстанавливая картину в голове, потом быстрее, сочнее, ярче, не обращая внимания на сомнительные реплики и подколки.

– Потом… прозвенел звонок, вы дернулись, вы всегда дергаетесь, когда он звенит. Народ вскочил, все побежали, вы тоже пошли, а я позади замешкался… честно говоря, вся эта история с теткой немного выбила меня из колеи… и тогда выпала бумажка из вашего кармана. Неужели вас так прижали, что вы… поставили Успенскому, этому придурку, высший балл? – Скоков посмотрел на учителя.

Тот сидел, взявшись за руль, словно держал штурвал тихоокеанского лайнера. Его брови двигались, сжатые губы едва сдерживали готовую вырваться тираду.

– Да вы полегче, эй, – сказал Скоков. – Не надо так близко к сердцу, а то сейчас присоединимся к нашему другу в багажнике. Я же понимаю, что… у вас сложное положение. Жена, ребенок… Не знаю, что бы я сделал на вашем месте.

Ларин хотел ответить резким замечанием, но промолчал.

На зеркале заднего вида раскачивался дезодорант в виде разъяренного портрета Шайа ЛаБафа, надпись внизу гласила: «Just Do It».

– Ты еще слишком молодой, чтобы понять, – сказал Ларин. – Если человек рожден мудаком, воевать с ним бесполезно. Я мог пойти на принцип, но зачем? Потерять работу в наше время – не самое мудрое решение. У тебя нет семьи, появится жена, посмотрю, как ты заговоришь. А если еще и ребенок, – будешь молчать, стиснув зубы, если они к тому времени еще останутся с тобой.

– Зубы или жена? – спросил Скоков.

– И то и то.

Они нырнули под мост, потом выехали на второстепенную улицу. Какой-то бомж тащил на спине ворох смятого картона, в руке он держал бутылку пива, периодически делая длинные глотки.

– Знаете, кто это? – спросил Скоков.

Ларин глянул на грязного человека в лохмотьях.

– Нет. А должен?

– Это мистер Браун. Он сам себя так называет. Иногда он заходит в гараж, когда я занимаюсь тачкой, и просит бутылки. По его словам, он раньше работал в нашей школе. Точно не знаете? Он внятно не может объяснить, когда это было, потому что редко бывает трезвым, но даже если он и не успел выпить…

– И какое это имеет отношение ко мне?

– Самое прямое. Мистер Браун тоже преподавал математику. Пока не свихнулся.

Ларин посмотрел в зеркало заднего вида. Мужчина жестикулировал, рот его открывался и закрывался, он что-то беспрерывно говорил или даже кричал. Груз на его спине раскачивался, грозя вот-вот свалиться вместе с носильщиком.

– Куда он идет? – спросил Ларин. Увиденное легло тенью на его лицо, если не сказать больше, – он как будто увидел самого себя сквозь толщу лет, и это видение наяву прорезало глубокую морщину вдоль его лба, мышцы лица свело судорогой, щеки впали, а глаза… горели безумием.

– Черт, – сказал Скоков. – Здесь направо, во дворы, так ближе.

Они повернули, потом проехали еще с километр и остановились около гаража.