Запыхавшись, прибежал он к воеводским хоромам. Старик-воевода прослышал уже про грозную беду. Собрал он кучку стрельцов и челяди и решил крепко жизнь свою отстаивать.

Был воевода в летах, тучен и на подъем тяжел; но тут его Нелюб сначала не узнал: помолодел старик; глаза разгорелись, боевую саблю в руках держит, на стрельцов покрикивает.

— Здорово, Нелюб! — крикнул он. — Сюда, что ли, бунтовской люд идет?

— Берегись, воевода, тебя извести хотят! Укройся где-нибудь, — народу сотни четыре…

Старик засмеялся.

— Что ты, парень!.. Я на государевом деле стою. Пристойно ли мне, набольшему, хорониться! Пускай изводят, ежели им любо, а я государев город без бою не отдам.

Крикнул воевода еще раза, на стрельцов и отвел Нелюба в сторону.

— Коли ты хочешь мне, парень, последнюю службу сослужить, вот что сделай: перекинься ты живей через Волгу, оповести отца-архимандрита Пахомия: «идет-де ватага разбойничья. Городок-де взяла и монастырь возьмет». Пусть отец-архимандрит построже смотрит да покрепче обитель бережет. Ступай с Богом, а мне отсюда идти некуда!

Смахнул Нелюб невольную слезу и бегом пустился воеводский наказ исполнять.

Черною тучей облегла мятежная толпа воеводские хоромы. Глухо и редко захлопали пищали стрелецкие, грозно загремел голос старого воеводы… И загорелась схватка короткая, кровавая…

Мигом мятежники смяли да перекололи стрельцов; воеводу оглушили дубиной, связали руки назад.

— Ребята, руби голову старому! — закричал казак. — Атаману Нечаю гостинец снесем.

Толпа приумолкла и понурилась.

Тут все были свои — мурашкинцы: никому не хотелось первому поднимать руку на воеводу.

— Давай я срублю, — закричал Никита Шарапов, — он меня, старый, изобидел: намедни полсотни батогов всыпал.

Не успел воевода Племянников молитву прошептать, как покатилась его седая голова на пыльную улицу…

Толпа двинулась с галденьем к волжскому берегу… А тут справа и слева то и дело новые толпы прибывают.

Словно на праздник, спешит черный люд навстречу атаману Нечаю.

Вот и Волга-матушка широкая. Ветерок осенний по ней с белой пеной похаживает. По серому небу дождливые тучи плывут…

Смотрят мурашкинцы, а уже берег весь от народа почернел. Лысковцы, видно, подогадливее были: пораньше собрались…

Шумит народ, веселится, на Волгу вниз по течению смотрит… А там уж видно: гребут, что есть силы, против быстрины разбойничьи ватаги. Слышится веселая хоровая песня, блестит оружие.

Первая подошла к берегу большая двенадцативесельная ладья. Сидели в ней казаки-молодцы, словно на подбор. На корме стоял плечистый детина в алой рубахе с позументами. Сабля с золотой насечкой, шапка с серебряным верхом, дорогой кафтан, сорванный с боярского плеча, — все говорило, что это не простой казак.

Лихо выскочил он на берег, лихо крикнул толпе:

— Здорово, братцы! С чем ждете: с боем али с миром?

— Добро пожаловать, храбрый атаман! — загудела толпа. — Милости просим, все мы твои слуги…

Поднесли атаману хлеб-соль, кланялись в пояс. И он поклонился народу…

— Глянь-ко, атаман, — крикнул высокий казаки, что в городе был, — ишь, какой тебе гостинец изготовили, голову воеводскую!

— Молодцы, ребята! — крикнул Нечай. — Как след поработали!..

Тем временем пристали и другие лодки, и вся толпа повалила в город.

С той стороны Волги глухо доносился набат.

Это отзывалась Желтоводская обитель.

Ясное осеннее утро занялось над Желтоводским монастырем. С большой колокольни немолчно раздавался тревожный набат. Отец-архимандрит велел звонарям сменяться и звонить непрестанно: «пускай-де мятежники ведают, что в обители не спят и готовы к отпору».

Еще до рассвета снарядил отец Пахомий гонца к воеводе нижегородскому Василию Яковлевичу Голохвастову, — просил поспешить к Монастырю на помощь.

В это утро успел отец-архимандрит обойти все стены монастырские. Строго осмотрел он, крепки ли запоры на воротах, не обвалилась ли где каменная ограда, и велел он раздать служкам да богомольцам оружие из кладовой монастырской, разделил их на десятки, назначил старших и благословил их всех пастырской рукой постоять за святую обитель.

Люден был монастырь. Из обительских работников, из пришлых крестьян с соседних деревень да сел набралась целая рать — человек за тысячу. Хоть и несмелые были воины, а все же отец-архимандрит уповал на Господа: авось удастся от мятежников отбиться.

Внутри старых монастырских стен, около башен и вышек, ярко пылали костры соломы и хвороста. Бурлил в котлах кипучий вар, чтоб обливать врагов, если они полезут на стену.

Архимандрит шел в трапезную, опираясь на длинный посох. Ветерком раздувало его седую бороду, темные глаза смотрели строго.

Отец Пахомий допытывал Нелюба, — велика ли сила мятежников.

Изготовясь к бою, одетый в кольчужный кафтан, с широкой саблей на боку, купецкий сын послушно следовал за старцем. Позади тяжело переваливался толстый монастырский отец-казначей и, глубоко вздыхая, осенял себя крестным знамением; за ним шло еще несколько старых монахов.

— Пищали-то у нас есть, — говорил архимандрит Нелюбу, — а вот пушек ни одной нет. Ох, не думал я, что приведет меня Господь за ратное дело взяться!.. А много у них пушек, парень, велики ли они?..

— Изрядные, отец честной; пожалуй, с пяток наберется. Только бы наши мужики не оробели. Я уж тут подобрал дюжины две соседей-знакомцев; все народ удалой, — мы свою башню отстоим.

В это время с монастырских стен послышались испуганные голоса сторожевых. Молодой послушник, дрожащий и бледный, догнал архимандрита и закричал во весь голос:

— Плывут, разбойники, через Волгу плывут!

Отец Пахомий живо обернулся, взмахнул длинным посохом и крепко ударил послушника по плечу.

— Что же ты уставного поклона не творишь, неразумный? Чего дрожишь? Пускай плывут, — встретим, как надо… Иди, указывай, где плывут.

Поклонился послушник строгому архимандриту земно и, не торопясь, тихо повел монахов на стену.

Нелюб раньше всех был на башне.

— Гляньте-ка, отцы святые, вон уж передние доплыли.

С высокой стены видно было реку, как на ладони. Разбойничьи косные и мужицкие челноки быстро плыли нестройными вереницами с трех концов города: от кузниц, от огородов и от гостиного двора. На луговом берегу чернели уже несметные толпы. Разбойники волоком тащили за собой медные пушки.

Вот уже долетели до стен монастырских буйные крики:

— Нечай! Нечай! — вопила толпа.

Словно речка в половодье разлились мятежные ватаги вокруг стен. Мужики орали, перебранивались. Для пущего страха там и здесь они запалили костры, от которых к монастырю потянулись темные тучи дыма с искрами.

— Глядите! Переговорщики идут! — дрожащим голосом произнес отец-казначей.

И вправду, от толпы отделилось несколько человек; впереди них двигались трое молодцов-казаков.

— Не стреляйте, православные, кричали казаки, мы с миром идем.

Отец Пахомий, нахмурив брови, безмолвно ждал разбойничьих посланцев.

Защитники обители густой толпой высыпали на стену.

Казаки крикнули:

— Покоритесь, православные!.. Покорись, отец святой! Послал нас атаман Нечай, чтобы с вами добром поладить; даром прольется кровь христианская; покоритесь, православные, атаман вас помилует…

— Изыдите от стен сих, — грозным голосом загремел архимандрит. — Скажите своему атаманишке, вору-разбойнику, что не добыть ему нашей обители. Гоните их от стены, православные! Нам с изменниками да с грабителями не о чем переговаривать…

Ободрились, зашумели монастырские защитники. Со всех башен и вышек послышались крики и насмешки.

Переговорщики чуть не бегом возвратились к разбойничьему стану.

— Ах, они клобуки черные! — сердился Нечай. — Вали на них дружнее, ребята!

Тесным кольцом сжали стены монастырские темные ватаги мужиков. Глухо палили пушки, пыль и осколки камней посыпались со стен, и тяжело поднялись в осеннее небо клубы порохового дыма.