— Не хотел вас обидеть, Вита Михайловна, — уставшим тоном извиняется Дмитрий Бенедиктович. — Дело в вашей молодости и горячности. Я не лучше — даже хуже, но рад, что прозрел.

Откинув обиду, вновь смотрю на Дегтерёва:

— Значит, теперь боритесь за свою душу?

— Борьбу проиграл давно! Но душа настолько важна, что буду заботиться о ней хотя бы последние мгновения жизни. Лучше поздно, чем никогда.

Сказать, что в шоке, значит, ничего не сказать! Чёрт знает, что! Всегда циничный Дегтерёв никогда не позиционировался как праведник. Всё, что о нём слышала, читала, знала, в конце концов — Дмитрий Бенедиктович беспринципный, холодный, расчётливый бизнесмен, не совсем «чистый» в делах и поступках, не гнушается помощи бандитов, подкупа властей… В общем, ничем, чтобы помогло увеличить значимость в верхах и наличность на счетах. За ним не значится благотворительность без стопроцентной обратной выгоды. Лицо, если и мелькает на экранах и таблоидах то, либо с лоском и в окружении нагламурненных девчонок, либо в кругу властительных мира сего. Сейчас же он — праведник, не интересующийся благами земли-матушки и богатствами роскошной жизни. Бред… Вопросы то вертятся на языке, то застревают. Совесть не позволяет залезть глубже в тайны Дмитрия, но очень хочется.

По залу летит волнительный шёпот, гудение. Музыканты плавно завершают композицию и умолкают. Поворачиваюсь к сцене. Работники без суеты перетаскивают инструменты, обустраивая место для… Вейти Лаурьер. Дива их чуть слышно направляет- командует, держась в тени кулис, возле лестницы и вскоре выходит. Зал тотчас задаётся нарастающими аплодисментами. Короткое алое платье, отороченное золотом, не скрывает стройности фигуры. Чёрные туфли на высоченных шпильках визуально стройнят и без того длинные ноги. Рыжеволосая красотка с карими глазами встаёт у микрофона, одаривает зрителей обворожительной улыбкой, поднимает руку… Ресторан тотчас погружается в благоговейную тишину. Еще секунда — и льётся спокойная музыка. Вейти Лаурьер считается одной из самых таинственных певиц столетия. Её тексты и музыка передают не только счастье или горечь от любви, но и некий мистический характер, обволакивают звуками, переливами, погружают в другой мир. Мир грёз, даже если пропитан болью.

Никогда не была поклонницей Вейти, но услышать вживую столь дивную песню оказалось незабываемым. По коже контрастом расползается то тепло, то холод. Порой замечаю: слушаю, затаив дыхание. Но я не одна — Лаурьер зачаровывает голосом весь зал. Она не выкручивает немыслимые па, но танцует в такт — лёгко, непринужденно, неспешно и очень эротично. На миг становится завидно: певица настолько совершенно владеет телом, что даже настолько простые движения и то — источают нескрываемую сексуальность. Как в своё время Мэрилин Монро — только выйдет на сцену и её уже хотят. Запоёт или белоснежно улыбнётся — кончают. Томно прикроет глаза — готовы умереть. Понятно, что не всем дана такая сила магнетизма, но порой хочется обладать хоть крупинкой подобного дара. Не для массового использования, а так, чтобы себе повысить самооценку не как бизнес-женщине, а как любовнице и соблазнительнице… Видимо, не мой удел.

Только музыка стихает, зал наполняется бурными аплодисментами. Вейти очаровательно улыбаясь, благодарно кивает, а стоит зрителям успокоиться, вновь затягивает песню. Музыканты подхватывают, я вновь окунаюсь в завораживающие грёзы песни.

— Она часто поёт о смерти, — негромко подмечает Костя мне на ухо, — поговаривают, что Вейти верит в загробный мир и таким своеобразным способом пытается приблизиться к нему. Ведь только там можно найти защиту от боли и страданий этого.

— С чего такое взял? — удивлено смотрю на друга. — Читаешь её мысли?

— Нет, — усмехается Мичурин. — Читал интервью. Цитата неточная, но… — наигранно серьезнеет: — «Боль испытывают, когда сомневаются. Чтобы избавиться от физической, нужно уйти в другой мир, а душевную излечит только забвение».

— Боже, — тихо хихикаю. — В последнее время, все говорят о душе и ином мире. К чему бы это?..

— Вероятно, новое веяние, — подыгрывает друг и заговорщицки подмигивает: — Как в своё время Каббала, йога, вампиры, секты, оплодотворение из пробирки…

— Кхм… — морщусь. — Главное, не заразиться.

Вейти Лаурьер заканчивает песню и под дружный шквал аплодисментов спускается в зал. Её тотчас окружают восторженные зрители, но «насесть» на диву не позволяю секьюрити — высокие, широкоплечие охранники. Берут в кольцо и если подпускают, то только по одному — певица раздаёт автографы.

Мой телефон, сиротливо ютившийся на столе, настойчиво помигав неоновой подсветкой и слегка провибрировав несколько раз, утихает — получено сообщение. Нехотя беру. Незнакомый абонент… Сердце принимается отбивать неровную чечётку, пальцы не слушаются нажимая «читать».

«Сука, пока есть время, развлекайся — всё равно тебя настигнет кара. Сдохнешь, как и родители!»

Нервно сбрасываю сообщение и на ватных ногах встаю. В голове точно набат колоколов, на горле удавка. От волнения едва сознание не теряю. Срочно в номер! Там лекарство, успокоительное! Принять и всё обдумать уже с холодной расчётливостью.

— Простите, — голос предательски дрожит. Невидящим взором обвожу зал, пытаясь усмотреть злодея — он здесь, а если нет, то, как узнал, что я… развлекаюсь?! Взгляд ни за кого не цепляется. — Вечер был великолепен, — бубню в никуда, — но я устала. Мне нужно в номер. Всего наилучшего! Дмитрий, — отчуждённо киваю Дегтерёву, но его не вижу — перед глазами пелена. — Юрий Агапович, Костя…

Не дожидаясь ответа, иду на выход, судорожно сжимая телефон. В висках, будто дятел, колотящий клювом дерево. Маньяк!.. Опять достал!

Как назло, желающие получить автограф перемещаются к дверям. Даже не смотря на воспитание, в такие минуты народ больше смахивает на обычную беснующуюся толпу. Суетятся, волнуются. Проталкиваюсь и на ходу извиняюсь:

— Пропусти… Будьте добры… Дайте пройти… Простите…

Сборище уплотняется — раздражаюсь, но безжалостные руки, больно стиснувшие мои плечи, усмиряют пыл:

— Не прощу!.. — рокочет бас над ухом.

Испуганно вскидываю голову — надо мной возвышается бугай с суровым лицом. Скорее мужественным, чем красивым, а ещё скорее, пугающе завораживающим. От мужчины исходит ощущение грубой энергии, перед которой трудно устоять. Устрашает, подавляет мощью, производит сильное, неизгладимое впечатление. Брюнет лет сорока пяти с аккуратной стрижкой. Бакенбарды переходят в лёгкую небритость. В ухе нечто похожее на крохотный наушник, что толкает на мысль — мужчина — секьюрити.

Высокий лоб прорезают три вертикальные морщины. Тёмные густые брови хмуро сдвинуты к переносице. Глубоко посаженные крупные бархатно-зелёные глаза недобро поблескивают. Крылья чуть искривлённого крупного носа грозно трепещут. Губы сжаты в узкую полосу, отчего резко очерченный подбородок, совсем нагло выпирает. Признаться, гадко, но я точно загипнотизированная не могу отвести взгляда. Мужчина смотрит прямо, пристально, испепеляющее и это не нравится… Однозначно, категорически. Морозит до гусиной кожи.

— За автографом в очередь, — чеканит верзила, буравя… Ужас! Травяные глаза заливаются чернотой. Она расползается во всю глазницу, точно у демонов в фильмах. Неудобная заминка смущает окончательно.

— Он мне не нужен, — выдавливаю жалобно, придя в себя.

Только сейчас понимаю, что не дышу всё это время. Лучше бы и дальше не дышала. Глупость, конечно, но как же зря глотаю воздуха. Лёгкие будто заполняются наркотиком. Знакомым до боли и щемящей нежности. Таким мощным, что мозг отключается — точно ухаю в безбрежный океан счастья, давно потерянного, но внезапно обретённого. Ноги и без того не держат, а резковатый аромат парфюма и мужского терпкого пота погружает в новую стадию онемения — по телу пробегает разряд. Едва не падаю в объятия грубого секьюрити. Смешинки украшают его бездонные глаза, губы чуть смягчаются, уголок криво ползёт вверх.

Чёрт! Неужели догадался, что из-за непонятной реакции на него нахожусь в ступоре?!. От самодовольной надменности зверею: