— Уехал, — присаживается на диван Никитин и принуждает опуститься рядом. На столике — заварник, пара чашек, сахарница, блюдце с лимоном. На подносе печенье, сдоба, конфеты. Александр пододвигает ко мне чашку, наливает чая, кладёт сахара. Протягивает: — Пей, а то совсем ослабла.

— Куда уехал? — растеряно уточняю. Точно в прострации беру чашку и пригубляю. Горячий напиток обжигает гортань. Морщусь, ставлю на стол.

— По делам, — отмахивается друг и, чуть помедлив, поясняет: — В Москву. Что-то срочное, не требующее отлагательств.

— А как же я? — огорошено бормочу в некотором замешательстве.

— Он просил, чтобы я с тобой побыл, но ты… В общем, у тебя был сильный токсикоз. Антон Николаевич перестарался с таблетками. Не со зла, — Никитин взъерошивает свои волосы, — подсадил на антидепрессанты. Влацлович решил тебя от них отучить. Может, жестоко, но думаю, верно… Ему пришлось тебя выхаживать двое суток.

— Ужас, — пристыжено опускаю глаза. — Значит, уехал? — повторяю глупо.

— Да! — Александр умолкает на секунду. — Ангел мой, — поучает отцовским тоном, притягивает и гладит по голове. — Андрей — сильная личность. Неординарная, влиятельная, могущественная. Женщины сходя с ума из-за него. Говорить, как опасно в него влюбляться — бессмысленно, да я и не в силах уберечь от этого. Помни, подлетая к огню, можно опалить крылья.

— Не стоит, — вырываюсь из объятий, встаю. Мне больно, обидно, тошно. Иду на выход, но на пороге оборачиваюсь: — Да и поздно. Ты сам для этого сделал много…

Шатаюсь по квартире будто сомнамбула. Принимаю душ. Бесцельно брожу, непонимающе разбираю вещи. С Никитиным не говорю, хотя знаю, что он переживает — часто натыкаюсь на него. Задумчивого, пасмурного, но мне тяжелее, хуже, больнее, противней…

Включаю телевизор. Диктор вещает последние новости. Опять проверка ЖКХ, затапливает жителей Амура. Криминальная хроника. Быстро сменяются кадры. Фотка трупа на весь экран. Опухшее синевато-зелёное лицо. Глаза заплывшие, губы искажены. Несмотря на уродство и одутловатость, улавливаю знакомые черты…

Вслушиваюсь в комментарий: «…пролежал больше двух недель. Всех, кто обладает, какой-либо информацией, просьба прозвонить по телефону…» Вспомнить, кто это — не успеваю. Репортаж меняется. Всероссийский конкур красоты. Прямой эфир… Освещает тему женоподобный молодой человек. Вкратце рассказывает об основных конкурентках, о пройдённых этапах. Прогнозы… Жюри. Не вдумываясь в смысл, смотрю, а глаз отвести не могу. Один из членов жюри… Андрей.

Эпизод мелькает, и сюжет заканчивается. Я как приклеенная — гляжу, не моргая. Так значит, дела важные? Не требуют отлагательств?.. Взвинчиваюсь — ну уж нет! Тварь! Мне плохо, а он девок оценивать полетел?

Что ж, докажу скотине, что Ивакина Вита достойна лучшего. Пусть он теперь довольствуется остатками, догладывает косточки!

Чёрт! А ведь правда?!. Как я опустилась так низко? Сижу дома, точно неприкаянная душа! Вкуса к жизни нет! Ковыряюсь в прошлом! Про работу забыла, про себя забыла! Буду жить, и творить вопреки всему! Только для начала к психологу обращусь.

— Александр, — кричу, на ходу стягивая ночнушку. — Мне бы к Антону Николаевичу…

Наспех одеваюсь в джинсы, тунику.

— Зачем? — тревожится Александр. Оказывается на пороге, только я успеваю нацепить второй носок.

— Поговорить! — иду мимо — Никитину приходится меня пропустить.

— Ангел мой, — маяча за спиной, бубнит вслед Александр. — Ты, случаем, опять не решила дел натворить?

— Нет! Я трезва как никогда, — понимаю, что зла. Но теперь знаю, чего хочу. Вижу цель. И добьюсь её любым способом. — Клянусь, не за таблетками! Немного ковыряния в себе никому не мешает.

— Это так важно? — недоумевает Никитин. — До завтра не потерпит?

— Зачем откладывать на завтра… — многозначительно начинаю.

— То, что можно сделать сегодня, — тихо заканчивает за меня Александр. — Одеваюсь, ангел мой.

Это обращение всегда смущало, но никогда не просила Никитина его не говорить. Признаться, больше не слышала, чтобы кто-то из знакомых кого-то называл «ангел мой». Как-то чуждо… аномально…

— Ты говорил, что был знаком с моими родителями, — начинаю издалека. Мы с Александром едем к Рыбакову — он ждёт нас у себя дома.

Никитин бросает на меня задумчивый взгляд:

— Да. Я тебе рассказывал некоторые эпизоды. Пытался вспомнить самые яркие. Может, твоя память вернётся… — внимательно смотрит на дорогу Александр. Хмурится, вновь косится на меня: — Почему спрашиваешь?

— Да так, просто интересно, — уклоняюсь от прямого ответа. — А как они выглядели?

— Алберита — темноволосая, хрупкая красавица. Я бы сказал, даже роковая. С волевым характером, жёстким и импульсивным. Михаил — высокий, крепкий, светловолосый, голубоглазый. Спокойный, рассудительный… Они были странной парой. Настолько разные и несовместимые, что окружающие не переставали удивляться — как они могут уживаться. Михаил при всей мягкости и спокойности был несгибаем в своих убеждениях — если чего решил… Лучше позволить сделать! Оказалось, он как никто умел приструнить взбалмошную Албериту.

— Смешно ли, — натягиваю милую улыбку, а внутри неприятно ёкает. Чёрт! Очень похожи на тех… из сна-видения-глюка. — Но описываешь, будто выглядели как ангел и демон.

Никитин и бровью не ведёт, но его руки сжимают руль сильнее.

Делаю вид, что не замечаю.

— Так и было… — наконец нарушает молчание Александр. — Чем её покорил — неизвестно, но до встречи с твоим отцом, мама слыла женщиной с взрывным характером, непреклонной, и даже порой жестокой. А с ним преобразилась — расцвела, смягчилась. В ней открылась вторая натура, о которой многие и не подозревали. Но и Михаил изменился. Кто знал его до знакомства с твоей мамой, отметили, что она единственная, кому он позволял из него верёвки вить.

— То есть, они друг друга стоили, — сухо подытоживаю. — Странно услышать, что не папа, а мама была оторвой…

— Не то чтобы оторвой, — спешит поправить Никитин, — она была не самая смиренная и изнеженная дама. Умела постоять за себя.

М-да, копаться в психологии отношений родителей, которых толком не помню сложно, да и проблематично — слишком размыта и поверхностна информация. Сейчас бы в себе разобраться.

— Хочу домой в Гатчину заехать.

— Зачем? — бросает на меня недоуменный взгляд Никитин.

— Просто, — не знаю, как ещё объяснить — пожимаю плечами. — Давно не была…

— Нужно будет с Андреем поговорить!

Своим рассуждением Александр ставит в тупик. Недовольно морщусь и отворачиваюсь к окну. Даже такие вопросы теперь решает Зепар, будь он не ладен!..

На Васильевском острове вечные пробки. Давно укоряли Антона Николаевича, мол, специально далеко забрался, чтобы реже приезжали. К тому же Александр, не так быстр и ловок, как Андрей или Серёжа.

Пару часов толкаемся в пробках и, наконец, останавливаемся возле элитной двенадцатиэтажки, с охраняемой стоянкой.

***

— Вит, только не пугай! — встречает нас на пороге Рыбаков. Взволнованный, осунувшийся. От прежней уверенности, собранности — ни следа. — Тебе плохо? Опять токсикоз? Надо было меня позвать…

— Всё нормально, — чмокаю Антона Николаевича в щёку. Пожилой мужчина заметно светлеет, приглашает в квартиру:

— Я так переживал. Места себе не находил, — закрывает дверь и машет в сторону комнаты-кабинета. Редко, но бывает, принимает меня не в главном офисе, а здесь — в уютной домашней обстановке. К тому же жена Рыбакова — очень хозяйственная. Не квартира, а произведение дизайнерского искусства. Женщина не повернута на старинных традициях — помпезных гобеленах, вязаных скатерках, рассады в пластиковых стаканчиках по всем углам. Она — приверженец простоты и минимализма современности. В белоснежном кабинете кроме мягкой кушетки с подушками и места Антона — кожаного кресла возле круглого журнального столика, есть только тонконогая раскидистая пальма до потолка в углу между пациентом и врачом и по другую сторону от шкафа с документами. Ах, да, ещё шикарный квадратный ковёр с мягким, длинным ворсом. Обожаю ощущение, когда в нём утопают стопы…