В конце февраля, сразу после Масленой недели, выехал с последним санным обозом в обратный путь. Можно было задержаться на неделю-другую, но тогда бы завяз на раскисшей дороге и наверняка не успел прибыть на службу в установленный срок. И без того из-за раннего тепла снег стал подтаивать, лошадям приходилось нелегко тащить сани по снежной каше, на трудных участках возницы и пассажиры ссаживались и помогали им. Иной раз, когда выбивались из сил, останавливались в селениях на день или два, давая роздых людям и животным. Добрались в столицу лишь в середине марта, все в обозе намучались, Лексей тоже, несмотря на свою выносливость — нередко, особенно в конце пути, впрягался и тянул воз наравне с конем.

В оставшуюся до срока неделю занимался подаренным особняком — нанял мастеровых для ремонта и закупил нужные материалы. Сам продолжал жить в гостинице, но, по сути, лишь ночевал здесь, дни же проводил со строителями — планировал с ними переделку фасада и интерьера, по ходу работ вносил поправки, ездил на торг и купеческие склады за тем, что могло понадобиться. Затем, когда уже вышел на службу, также не оставлял без своего надзора — находил время заехать и проверить, вмешаться, если что-то ему не нравилось. Через месяц закончили ремонт в особняке, завезли заказанную мебель и всю необходимую для проживания утварь, лишь тогда Лексей переселился в свой новый дом. Представлял, как будет жить здесь с женой и их малышом, но весть из Твери перечеркнула его намерения.

Навигация на Неве и в Финском заливе еще не началась, но экипаж шлюпа уже принялся готовить свое судно к выходу в море. Чистили борта от наростов, проконопатили щели и засмолили, приводили в порядок паруса и такелаж. Лексей каждый день с утра до позднего вечера трудился с матросами, не чурался своими руками проверить до последнего шва. Работы подходили к концу, назавтра планировали спустить корабль со стапеля в воду и устранять выявленные огрехи. Вернулся домой поздно, задержался в порту дольше обычного. Открыл ему дверь дворецкий Пахом, купленный две недели назад, накануне переселения, с семьей — женой, дочерью, ее мужем и двумя малыми детьми. Тогда Лексей искал прислугу в особняк, нашел по объявлению в газете — прежний хозяин продавал их всех вместе по небольшой цене. Торговля людьми не вызывала в обществе осуждения, крепостные считались таким же товаром, как скот или недвижимость. Продавали их на торгах и ярмарках, распродажах долгового имущества или через газету. По цене шли в среднем сто рублей за душу — примерно столько, как за коня, — Лексей же отдал за четверых взрослых и двоих детей в придачу триста рублей.

Крепостные на распродаже

Дворецкий передал запечатанное сургучом письмо хозяину, едва тот вошел в дом, пояснил: — Лексей Григорьевич, сию бумагу принес утром почтальон из почтамта, я ему еще гривенник отдал за доставку.

Лексей ждал письма от Маши с вестью о рождении сына или дочери — в конце марта она должна была родить, — поэтому не мешкая ни минуты, сломал печать, развернул сложенный вдвое лист и принялся читать. Первые же строки ошеломили его, сознание отказывалось принимать смысл слов: — … Маша померла, ее тело нашли утром за воротами обглоданным — видимо, волком, Никифор еще сказал по следу лап, что то была волчица. Почему она ночью вышла со двора — не могу сказать, с вечера легла спать как обычно, ни о чем не жаловалась. Правда, я сама сквозь сон слышала вой, тоскливый и протяжный, но он вскоре перестал и я снова заснула. Отпевали Машу в здешней церкви, похоронили на погосте при нем — все же дом ее тут. Приезжали мама и папа, все плакали и молили за упокой ее души…

А потом вдруг пришло понимание — это он виноват в смерти жены! Та волчица неспроста пришла к усадьбе, она искала именно его. Возможно, он убил ее самца или запомнила идущий от него чуждый дух, но как бы то ни было, нашла дом — наверное, по запаху шкур, которые после выделки оставил сушиться в теплой кладовке. Только почему Маше вдруг вздумалось в глухую ночь выходить из дома и идти за ворота — не понимал, лишь предполагал, что вой волчицы заколдовал ее, повел к ней как сомнамбулу. Иного объяснения не находил, еще с первых дней заметил в жене какую-то мистическую чувствительность — могла неожиданно замереть, как будто прислушиваясь, а потом сказать удивительное, о чем никто другой не мог даже подумать. Как тогда, с его приездом — она точно знала, что он подъезжает и вышла ему навстречу.

Горе переносил молча, не жалуясь никому, хотя иной раз хотелось завыть от злости на себя и судьбу за гибель невинной души и неродившегося ребенка. В какой-то мере спасала служба, отвлекала от тягостных дум — пришло время выходить в море и идти в поход. Отправились к берегам шведов на разведку — все ожидали нападения их флота, надо было уточнить — где и какими силами. Недавно произошло событие, явно свидетельствовавшее о подобном намерении короля Густава III — выслал из страны русского посла графа Разумовского, якобы оскорбившего его честь подозрениями. К тому же шведы распространяли беспочвенные слухи о намерении России напасть на их морскую базу Карлскрону, склоняя Европу против вероломных русских. Сами тем временем вели тайные переговоры со своими союзниками — Англией, Голландией и Пруссией, — о совместных боевых действиях в грядущей войне.

Об этих планах стало известно руководству страны усилиями Тайной экспедицией, подкупивших доносчиков во дворах и коллегиях недружественных государств. Готовили ответные меры на суше и особенно на море — спешно приводили в порядок обветшавшие корабли, заменяли устаревшие орудия, учили экипажи морскому бою. Сложность представило то, что большую и лучшую часть северного флота уже отправили в Средиземное море против осман, а оставшиеся суда находились, если можно так сказать, не в лучшем виде. Императрица всеми силами старалась не допустить войны одновременно на юге и севере, зачастую не отвечала на провокации и бесчинства шведов, но теперь и ей и другим важным чинам страны стала понятна неизбежность боевых действий на Балтике и старались хоть как-то наверстать упущенное время.

В июне 1788 года шведы совершили провокацию — переодевшись в русскую форму, напали на приграничный финский город Пуума. Густав III воспользовался ею — предъявил России ультиматум, потребовал вернуть занятые прежде финские земли и Карелию, а также пойти на мир с Османской империей, отдав ей Крым. Разумеется, императрица ответила отказом, тогда шведский король объявил войну. Начались открытые боевые действия, войска короля, имевшие перевес как в численности, так и в выучке бойцов и экипажей, стали теснить русских. Правда, на суше далеко не прошли, застряли у крепости Нейшлот близ Выборга. На море же обстояло сложнее, шведский флот практически запер русские корабли в Финском заливе. И вот в такой обстановке экипаж шлюпа 'Надежда' получил от адмиралтейского начальства своеобразный карт-бланш на вольную охоту — мог ходить где ему угодно и выбирать себе любую цель, — лишь бы была польза от того, а врагу потеря.

Казалось бы, какой может быть прок от небольшого корабля, когда в море скопились огромные силы с обеих враждующих сторон — десятки огромных линейных кораблей, сотни фрегатов, а уж такой мелочи, как их судно, не счесть! Самое большее — перехватят на морских просторах и потопят два, в лучшем случае три вражеских борта из тех, что им по силам. Примерно так и намеревался поступить капитан, когда планировали первое свободное плавание. Лексея то никак не устраивало — считал слишком малым из возможного им, — уже ранее искал и продумывал самые разные варианты, даже, на первый взгляд, нереальные. Еще в первом в этом году походе, когда обнаружили в морских базах противника готовые к выходу многочисленные корабли, задумался о том, что они могут предпринять. После долгих и непростых размышлений выбрал лучший по его мнению план, о нем и высказал Сазонову: