Есть на свете фамилии уничижительные, не благозвучные, а, между тем, люди, носящие их, живут жизнью интересной, художественной; сколачивают даже внушительный капиталец, на вроде купца Синебрюхова. И как полная их противоположность, существуют фамилии значительные, можно сказать, вельможные. Но толку от них, самим носителям, решительно никакого. Близок локоток, а не откусить.

Звёзды тоже светят, как какая-нибудь Ригель. А ты попробуй от неё согреться в наших широтах, так и околеть не долго пока чего-то там от неё дождёшься; впрочем, в других широтах тоже толку не будет: звезда Ригель далеко, и мы ей – седьмая вода на киселе.

Вот и Секундов, Родион Родионыч тоже был потомком родовитой фамилии. И человеком был воспитанным и старался никуда не опаздывать, во всём оправдывая свою фамилию. Но однажды случилось ему опоздать на одну важную встречу. И, в следствии этого досадного обстоятельства, важная встреча сорвалась, кто-то чего-то там не получил, на кого-то зря накричали… Сам Секундов расчувствовался, не мог найти дома места, а когда место нашёл, то оно ему всё равно не понравилось, потому как это место требовало уюта, а уюта в доме не было.

Меж тем, ссоры людей продолжались, приближая конец мира. Но о всей цепочке следственных связей случайно запущенных им Родион Родионыч ничего не знал и знать не мог, потому как спустя сутки, на его холодный труп в прозекторской доктор положил блестящий звёздными искорками скальпель и отвлёкся на пяток минут для чаепития.

В далёкое время, а, именно в детстве, Николай Германович Ушкин интересовался разными штуками, то есть рос любопытным стареющим человеком. Что попадалось в его шаловливые ручонки, то долго не жило. Только и слышали интеллигентные родители день-деньской – «Трах!», «Бум!», «Тук-тук!», «Крак!» и другие сопутствующие механические звуки. А частенько взвизгивал и сам Коленька, когда ему в палец, или ладонь впивалась змеёй разжатая пружинка. Хорошее детство было у Коленьки Ушкина, завидное.  Смотрят, бывало, с удивлением его папа и мама на кучку из жести и прозрачной пластмассы посреди паркетного пола, и понять не могут: куда могла подеваться новая юла? А она туда и подевалась. Её улыбчивый Коленька порешил слесарным молотком из любопытства. Завёл её маленький безобразник, чтобы она крутилась и тенькала, да и потюкал изрядно весёлую игрушку до полного её разрушения.

Прочили родители Коленьке будущее самое не светлое, пугали им, думая, что он образумится. Не образумился Коленька, а вырос в Николая, получил паспорт с фотокарточкой, влюбился и пошёл своей дорогой. Он по ней и сейчас идёт, и я не исключаю, что в руках его по-прежнему молоток.

У Пантелея Романовича Шустова прохудились ботинки. Житейское дело, как не трудно догадаться. Пустяковый случай. Можно плюнуть и забыть. О такой мелочи не стоит и на столбе писать, а не то, что в газете. Но кому, как говорится, пустяк, а кому и печаль-беда. Ботинки немецкие, добротные. Десять лет служили Шустову во всякую погоду. Так уж бывало, что Пантелей Романович, придя домой «под мухой» и спать в них ложился подле жены на белую простынь. Правду сказать, по утру за такую провинность он был клят и мят супругой, но ботинки тут были не причём. Как вещи безвольные, они подчинялись хозяйской воле сразу, не смея возражать. Так было, и год, и два, все десять лет и набежали. То ли нитки прогнили, то ли клей пришёл в негодность, а запросили ботинки «каши». Посмотрел на них с тоскою Шустов и стал прикидывать в уме, что ему делать дальше. А дальше, как бы перспектива не весёлая, наличного капиталу кот наплакал, а жить как-то до получки надо.

И что-то замечталось Пантелею Романовичу, что он возьми и воспари над прикроватным ковриком. Строго говоря, Шустов сразу и не понял, что он воспарил. Сидел себе задумчиво на диване и – раз, он уже в воздухе. И ведь не прыгал, а как-то само собой получилось, без принуждения, как и должно ангелу.

Да-да, Пантелеймон Романович Шустов был ангелом. Никто из его земного окружения и не догадывался о его небесном происхождении, потому как по паспорту он был именно – Шустов, Пантелеймон Романович, урождённый города Приреченска и, далее, все записи и штампы, какие можно встретить в подлинном документе. Но вся штука и соль была в том, что его паспорт был от первой и до последней страницы фальшивым, а, следовательно, и сам Шустов мог вполне сойти за шпиона. Но не сошёл. Он, вообще, решил свести к минимуму хождение по твёрдой поверхности. К его чести, надо сказать, что это желание исполнилось, и, в место ходьбы, он стал парить. А в довершении всего, он вспомнил свою ангельскую сущность и отдалился от земных дел. Не станем его осуждать. И будем довольны уж тем фактом, что с ним мы немножко знакомы.

Жил на белом свете гражданин со смешной фамилией Лопушков. Рост он имел под два метра и мускулатуру гимнаста. Ему бы в спорт податься, призовые места сходу брать, а он сунулся в продавцы цветов, и нажил там себе страшную аллергию; после, долго от неё лечился и неудачно… Собственно, помер Лопушков, приказав долго жить.

Теперь думаю: «Приказать-то он приказал, а как быть, когда торговля цветами приносит

доход больший, чем заводская смена?»

Жила и работала, некогда, в одном поезде проводница по фамилии Милютина-Вирская. И внимательной была проводница к пассажирам и с кем-то даже ласковая сверхобычного. Одним словом, хозяйка своего вагона и жизни.

Вот так она жила и жила себе, пока не встретила лысого сухонького старичка с длинной бородой и в восточном халате. О чём-то с ним в своём купе пощебетала, задорно похохотала, да и вышла с тем старичком из поезда на его станции, решительно и бесповоротно порвав с прошлой своей кочевой жизнью.

А подруги проводницы, узнав о таком выдающемся поступке, посчитали её за умалишённую и перестали поздравлять с днём рождения. Тут надо отдать должное Милютиной-Вирской, она простила своих подруг, послав им через месяц по маленькой бархатной коробочке с бантиком. Развязали подружки бантики на коробочках, а оттуда повалил серный дым. Вот в этом дыму и исчезли её подружки, оставив в полнейшем недоумении, и пассажиров, и поездное начальство. Что это было?.. Никто толком ничего и не понял, а ехать надо; вот поезд и поехал дальше, дав короткий гудок.

Однажды заспорили два литературных работника – писатель Хомутов, Кирилл Кириллович и поэт Шубин, Виктор Викентьевич. А предметом их спора стал талант. Хомутов настаивал на превосходстве прозы, а Шубин поэзии.

Когда все аргументы, что ими вспомнились были исчерпаны, тогда вход пошли стаканы, бутылки, табуретки, стулья и даже крышка рояля, какую оторвал Кирилл Кириллович в сильном желании разбить её о красивую голову Виктора Викентьевича.

Но поэт Шубин был ловок, увернулся, и, в отместку, успел крикнуть, отскакивая к двери: «Я вас засужу!»

Именно эта неожиданная фраза, а не бранное слово прекратила возможное смертоубийство.

Отсюда напрашивается вывод: что не смотря на хаос человеческих отношений, именно страх перед законом спасает наше общество.

В одном городе исчезли простые жители, все до одного. А остались жители именитые, важные, друг другом уважаемые. Пошли известные люди из своих квартир и удивились тишине и порядку. Никто им не мешал ни во дворе, ни на дороге. Можно было ехать им куда угодно и с какой угодно скоростью. Поначалу, никто из именитых горожан не задался вопросом: отчего такая лёгкость бытия образовалась? Как вы понимаете, такая благодать продолжаться долго не могла, именитым людям понадобились помощники, а их не было.