— Лука! Вот ты где, — на плечо мне легла лёгкая рука Ангела. В своём наряде цвета Антарктиды он обошёл меня и, не замечая напрягшейся компании у окна, продолжил — если бы не твой чёрный самурай, я бы ни за что тебя не заметил в толпе, — улыбнулся он. Участливо посмотрел на моё встревоженное лицо, оглядел Соррел и её свиту. — Ты знаешь его? — спросил он, обращаясь к ней.
— Пф, первый раз вижу, — она перемялась с ноги на ногу и схватила цепкими пальцами черноволосую девицу за шею.
— Может, пойдём? Там группа классная приехала. Я хочу, чтобы ты их послушал, — предложил Ангел.
— Подожди. Минутку.
Я сделал шаг к Соррел мимо зловещего зеркала, остановился в шаге от неё и посмотрел в её глаза. Зрачки её тут же сузились и вытянулись. В радужке отсутствовал тот тёплый шоколадный оттенок уюта, который я так любил. На меня смотрели птичьи глаза, глаза хищника, хищника голодного и разозлённого. Всё человеческое умерло в ней. Гарпия победила. Кто знает, может, в этом был виноват я, потому что слишком долго шёл. Или это она — слаба, не имела стержня и воли. Никто не станет разбираться в первопричинах. По крайней мере, я сделал, что хотел. И получил истинный ответ.
— Пойдём, — ответил я, мысленно попрощавшись навсегда с щавелевой девой. Она умерла в той клетке.
Я развернулся, следуя за белым и чёрным силуэтами. Вытатуированные графичные крылья вели меня сквозь снег и золото зала, увлекая внутрь весёлой, опьянённой толпы. Я заметил, что гости рассредоточились по залам особняка, где тоже отдалённо звучала музыка.
Мне стало гораздо легче, шипы и пластины убрались внутрь, а по телу разливалось спокойное тепло. Профит протянул мне мою початую бутылку «Мессии», рука крепко сжала стекло. Ангел протолкнул меня ближе к роскошному камину с лепниной, на котором двое алебастровых «путти» пылко целовались. Рядом стояла барабанная установка, усилитель и прочие атрибуты для рок-группы. По полу змеями тянулись провода. Яркий свет, исходящий от хрустальной люстры, погас, включилась подсветка, играющая то голубоватым, то сиреневым, то розовым свечением, и из двух дверей в центр зала к камину прошли музыканты. Вокалист внешне напоминал барона Мюнхгаузена, а, может, и он собственной персоной — волосы волнами спадали до плеч, короткая бородка и залихватски закрученные вверх усы. Электрогитара взвыла, ритмично ответили барабаны, добавилась вторая гитара и бас.
— Кто они? — спросил я, добравшись до уха Ангела, пытаясь пробиться сквозь громкую музыку.
— Мрак, — ответил он.
— Группа так называется, — прокричал мне в ухо Профит.
Пели они на английском, но я прекрасно понимал тексты, к слову, совсем не мрачные. В темноте белого зала Мюнхгаузен пел самые эротичные песни, которые я когда-либо слышал. Его высокий голос достиг потолка, встревожил звякнувший хрусталь, спустился к полу, зарычал и надрывно прокричал на весь зал: «Suck my cock!». Толпа забушевала, впала в экстаз, запрыгала, замахала руками. Над головами то здесь, то там, возникли светящиеся айфоны. Он пел про то, что everybody have a good time, и меня охватило волшебное счастье, близкое к эйфории. Я удивлялся, как мог быть так встревожен и несчастен несколько минут назад. Потом он пел про “каждый сантиметр тела”, переключая рубильники людей в зале в положение «страсть». Лёгкие мурашки пробежали по коже, заставляя ожить каждую клеточку, затрепетать от желания. И вот он начал петь о forbidden love, о запретной любви. О том, как лишь сильнее разгорается огонь желания от этой запретности, когда социум считает тебя преступником, как сложно сидеть и любоваться издалека, ведь нет ничего красивее запретной любви. Он чувственно пел, взывая к моим собственным эмоциям, которые я испытывал и гасил в себе, подобно пламени. Ты ведь не успокоишься, пока не сделаешь этого? Ты ведь не сможешь быть просто напарником и остаться в стороне? И ты узнаешь, что Ад существует, но будет уже поздно, потому что ты не испытал запретной любви. И если бы тебе не сказали, что правила созданы для того, чтобы разрушать их, ты бы и не подумал их преступить.
Духота и флюиды распространялись по залу подобно взрывной волне. Мюнхгаузен сбросил клетчатую жилетку, оголив татуированный торс, и поднял голос к высоким частотам, нещадно терзая гитару. Необузданный LOVE, PEACE & ROCK’N’ROLL истязал трепетные молодые души. Мы не могли не поддаться. Мы не могли не восхититься, не подчиниться его искусной любовной магии, он излучал её, а она оказывала на всех своё физиотерапевтическое действие. Она попадала в каждого из нас, семя эротической дерзости и необузданности прорастало и стремительно тянуло стебель, он затягивал горло петлёй, начинал душить, требуя выпустить наружу квентэссенцию чистой тёмной энергии. Она сокрыта в каждом, а мы задавливаем её в себе, неумолимо гнём, комплексуем. Отчего мы так боимся её? Ведь она… прекрасна! Тонкая стихия, сотканная из жизненного пламени, она столь изящна и величественна, столь сильна и божественна. Она — и есть Жизнь! Она — и есть Бог!
Я повернулся к Профиту, наклонил голову к его всегда участливому лицу, бесстыдно и смело. Рот в рот. Язык к языку. Энергичное соитие слизистых оболочек, обмен бактериями, незаконное проникновение. Теперь мы оба — участники преступления. Я организатор, он пособник. Я постучался, он впустил. Ритмичный взлом моральных и нравственных устоев во имя Любви. Гитарные рифы звенят в моих ушах, учащая сердцебиение, усиливая внутренние вибрации. Вторжение в наш диалог заставляет меня отпрянуть. Запястье на плече. Ангел наклоняет голову застенчиво, но настойчиво. Я стремлюсь к его губам, желая передать им пламенный привет. Я облизываю губы, смакуя взрывной библейский коктейль от Пророка и Ангела. И я в середине. Распят. Распят среди алебастра и золота. И Ангел пал, и Пророк пропал. Мы несёмся на скоростном поезде в Ад, но мне отчего-то не страшно, не грустно. Я пою, я пью сок их жизни. Я пребываю в танце, как Шива. И пока я танцую — Вселенная существует. Безумный танец — освобождение жаждущих душ. Космологическое равновесие. Созидание и Разрушение. Что я могу построить на принципах и закостенелых устоях? В топку! Пусть горят, пусть разгоняют мой паровоз до максимальной скорости.
Ритмичный экстаз гармонии полностью овладел нашими телами. Мюнхгаузен смеялся, сильно закинув голову, и теребил медиатор. Танцуйте пятничной ночью!
И мы ушли в ночь, казнили друг друга сумасшедшей влюбленностью. Она отпилила нам головы ножовкой, и мы скакали по Васильевскому всадниками без головы, без гордости, без приличия, без оглядки. Мы посмели зайти так далеко, с полным погружением. Когнитивные методы в полной мере потребовались нашему троичному союзу, когда мы, ошеломительно пьяные от алкоголя и музыки, напробовавшиеся друг друга, попали в небольшую квартирку на Василеостровской, где жил Ангел А. Его аскетичная келья не могла вынести тройной позор! Единственный хрупкий, закостенелый в христианских постулатах, напичканный пружинами предубеждений, диван скрипуче провалился, уронил нас, не вынес столь откровенного нравственного падения! О, как он плакал! Как мы смеялись! Прерывистое дыхание стен, стыдливо погашенный свет, беспокойность и беспорядочность прикосновений шести рук, поиск граней, бестактность пальцев, соитие языков, тотальное взаимопроникновение — война. Трепет и боль. Поле сражения. Унижение ради экстаза после битвы. И Ангел преклоняет колени, и Пророк падает лицом вниз, отдавшись. Я перемещаю их на своей шахматной доске, заставляя их выполнять неестественные им ходы, принимать несанкционированные их верой решения. Кто они теперь? Кто я? Шлюхи сатаны? Вся накопленная веками похоть мира сейчас фонтанировала в этой крохотной комнате на первом полуподвальном этаже с видом на мусорный бак и водоотводную трубу. И где та незримая граница между пошлостью и красотой? Пошлость — в буквах, в умах, в стереотипах. Красота же сейчас была растоптана у меня под ногами. Она отдавалась мне сполна. Моя плоть вкушала её дары. Кто знает? Может… именно сейчас она спасала мир? Спасала этот прекрасный в постоянности мир от хаотичной силы одного человека.
