— Может… — хмыкнул я, — сразу яблоко предложишь, — я улыбнулся краем рта.

— Да ты с-с-с-смеёшься! — рассерженно произнёс он, возвысившись надо мной.

— Я лишь пришёл забрать её обратно, — кивнул я на Соррел, беспокойно парящую под куполом.

— Ты… — искривился Змей, — с-с-с-сын без отца, — он зашипел, — нацепил перья Кецаля. С-с-сколько с-с-с-спеси! Но кто ты такой, чтобы бес-с-с-спечно отмахиваться от бес-с-с-ссмертия?!

— Я тот, кто принёс с собой меч моей Матери. Я погружу его в твою глотку, утробу и бока. Когда придёт твоя смерть, обретёшь ли воскрешение?! — сардонически усмехнулся я, чувствуя, как в руке из лазурной кристаллической пыли материализуется тонкий длинный клинок. Он начинал приятно оттягивать руку.

— Тогда нам больше не о чем разговаривать, как и нет с-с-смысла с-с-с-скрывать ис-с-с-стину! — предостерегающе проговорил Змей.

Моментально он ринулся в сторону, верхняя часть его туловища свела судорога, будто его вот-вот должно было стошнить, человеческое лицо отвалилось и плюхнулось на пол, как резиновая маска. На месте бывшей головы возникли две пары острых жвал. Белёсая кожа на его теле вмиг ссохлась и отшелушилась, явив моему зрению переливающуюся перламутром змеиную чешую. Решив, что внутри храма слишком много простора для него, я бросился наутёк, пока он не окончил свои метаморфозы. Спасительный свет, пронзающий колонны храма был так близок. Гарпия предупредительно закричала. Я слышал, как хлопают её сильные крылья у меня над головой. Но змей легко подсёк мне ноги, я полетел вперёд, упал и проскользил по полу, расцарапав руки, выпустив клинок. Он прозвенел по полу, оказавшись возле одной из колонн.

— Теряешь хватку. — Змей послал мне мыслеречь, теперь ему нечем было спорить. — Раньше ты был более подвижен. Это вс-с-сё женщины и наркотики. Они развращают.

Он смеялся надо мной. С каким же удовольствием он пожрёт меня! Пока я полз, стараясь достичь холодной рукояти меча, Змей раскрыл свою чудовищную пасть, раздвинул жвала и выпятил розовую плоть внутренней челюсти с круглым отверстием, по границе мышечной ткани утыканной зубами, похожими на закругляющиеся когти. Он метко выстрелил в меня плевком кислоты, попав чуть ниже правой ключицы. Кислота прожгла рубаху, изъедая кожу. Я сжал зубы, резко втягивая сквозь них воздух. Гарпия закричала и, не выдержав, бросилась на Змея. Она схватила его острыми когтистыми лапами, усиленно взмахивая крыльями, пытаясь приподнять Змея в воздух. Но он был слишком тяжёлый и вёрткий. Он изогнул верхнюю часть туловища и плюнул кислотой в гарпию. Она чудом уклонилась, иначе бы кислота оставила ожог на её лице. Времени было достаточно, чтобы добраться до клинка и вновь подняться на ноги. Не теряя времени, пока когти Соррел ещё сдерживали Змея, я достиг его и резанул поперёк нижней части туловища. Он снова махнул длинным хвостом, толкнув меня в сторону с такой силой, что я отлетел в пустую нишу и ударился спиной о холодный камень, разом выдохнув из лёгких весь воздух. Змей боролся с гарпией, пытаясь обмотать собой её лапы и ухватить сильной челюстью. Я взял себя в руки и повторил попытку, с разбегу резанув его второй раз. Сначала он отбросил гарпию, потом ударил меня. Я старательно не выпускал меч, одновременно пытаясь не напороться на него сам. Меня шарахнуло спиной об пол. Я тряхнул головой, нащупывая рукоять клинка. Я лежал на входе в античный Пантеон, сверху на меня смотрело печальное небо. Оно было чуждым и пустым. Лёгкий ветер тревожно напоминал о высоте. Я же, совершенно беспомощный, лежал на уступе, когда огромная пасть с жвалами нависла надо мной.

— Отчего ты не с-с-схоронился за щитом с-с-своей Матери? — беззвучно вопросил Змей.

— Щиты не могут укрыть от одиночества, — прохрипел я в тот миг, когда он резко выбросил вперёд свою губительную челюсть.

И я сумел. Лишь вовремя подставил острое лезвие. Змей сам насадил себя на него. Он взвился в предсмертной агонии, брыкаясь. Я пытался подняться и избежать его непредсказуемых ударов, однако он хлестал хвостом во все стороны и, не целясь, отшвырнул меня.

Я лишь ощутил, что не чувствую тверди под ногами. Край каменистого обрыва мелькнул у меня перед глазами. Я успел услышать пронзительный орлиный крик Соррел и трепет её крыльев, но через секунду безумный ветер ворвался в мои уши, заглушая всё. Я уже не мог видеть, как гарпия стрелой бросилась вниз, рассекая густые облака. Сердце зашлось, подскочило и упало, прижавшись к рёбрам. Я падал… падал в пустоту…

Судорожный глоток воздуха. Я открыл глаза. Успокоил сердцебиение. Знакомый потолок моей комнаты, колкий на ощупь шерстяной плед под локтем. Бархатистое запястье Соррел на пульсирующих под кожей венах.

— Мне снилось, что ты падаешь… — прошептала она в моё ухо.

Я повернул голову к ней и коснулся её шелковистой ноги, прижимая обнажённое тело к своему. Она легко села сверху и наклонилась, щекоча кончиками рыжих волос мою чувствительную грудь. Я дотронулся до её полуоткрытого ждущего рта и сказал:

— Но ты же не дашь мне упасть. Хоть ты и не Ангел, спустившийся с небес…

========== Икра III. Освобождение. I ==========

— Ты слишком сильно изменился, — заметил Анубис, сидевший напротив меня. — Она изменила тебя. Где твоя холодная трезвость и рассудительность? Где лёд во взгляде? Ты уже не тот айсберг. Твоя льдина попала в аномальную климатическую зону. Подверглась парниковому эффекту…

Я усмехнулся, но кивнул. Анубис отпил свой компот из стакана. Сейчас он был в своём естественном человеческом обличии — высокий, накачанный, с аккуратной испанской бородкой и длинными чёрными прямыми волосами, собранными в конский хвост, в мотоциклетном белом костюме с красными вставками. Он ему чертовски шёл, должен заметить. Его по-собачьи преданные тёмные глаза внимательно разглядывали меня.

— Где твои синие волосы? — спросил он.

— Смылись? — пожал плечами я. — Отросли?

— Жаль, они напоминали мне море, — Анубис печально вздохнул и отпил из стакана большой глоток. — Ты вообще… страшный стал какой-то, — он тут же замахал руками, протестуя, — не в том смысле, что урод, — рассмеялся он, — тёмный какой-то. Энергетика у тебя чёрная.

Он был прав насчёт моих изменений. Спорить я бы не стал, лишь хмыкнул и уставился на плакат «Советской столовой», где мы сидели, коротая поздние вечерние часы. Брежнев лобзал взасос какого-то политического деятеля.

— Не Хрущёв ли? — зачем-то спросил я. — На Хруща похож.

Анубис проигнорировал мой вопрос, продолжая гнуть свою линию.

— Непременно рассмотри себя в зеркале. Твои изменения уже перешли на глубинную стадию, с внутренних — на внешние. Ты меня пугаешь, дорогуша. Вот не зря я всегда считал, что выбор женщины — это опрометчивый выбор. Нелепый. Они — наши антагонисты.

— Ты просто старый шовинист и сплетник, — рассмеялся я. Получилось как-то зло и саркастично. — Всякий раз, заметь, когда мы встречаемся, мы только и делаем, что пьём, жрём и обсуждаем мою личную жизнь. Вернее… ты этим занимаешься, заставляя меня слушать твои нескончаемые потуги в области психоанализа, господин Зигмунд Фрейд.

— А я бы не отказался от скромной платы, — расхохотался он, показав всей забегаловке свои педантично отбеленные алебастровые зубы. — Признайся. Ты сидишь здесь и строишь вид, что ничего не случилось, усмехаешься кривой ухмылкой только потому, что вы с ней поругались. В очередной раз, — Анубис добавил своему взгляду пронзительности, сделав сосредоточенный серьёзный вид, положил руки на стол, демонстрируя тем самым, что готов выслушать, готов слушать меня долго и внимательно, как настоящий друг.

Я перевёл взгляд с его рук на стакан, в котором на дне плавали разваренные сухофрукты, со стакана — на витрины, за которыми копошились официантки в белоснежных передниках, и, наконец, уставился в окно. Летний вечер за стеклом превращался в ночь. Было ещё светло. Подвыпившие бабёнки навеселе неспешной, шаткой походкой направлялись через пустынный перекрёсток к бару «Старая лошадь». Одна оступилась, смеясь. Потом они начали фотографироваться, нарушая смехом постзакатную тишину.